Олег Верещагин - Я иду искать. История первая

— Я тебя НИКОГДА не кину, — и Олег закрыл её рот поцелуем.

... ЕСТЬ ВЕЩИ, ОТ КОТОРЫХ НЕ СПАСАЮТ НИ ВОЗРАСТ, НИ СВЕТЛАЯ ЛЮБОВЬ, НИ ГРЯЗНАЯ ТРУСОСТЬ... НИ ИСКРЕННИЕ КЛЯТВЫ.

Как призывный набат,Прозвучали в ночи тяжело шаги —Значит, скоро и намУходить и прощаться без слов...

По нехоженым тропамПротопали лошади, лошади,Неизвестно, к какому концуУнося седоков...

Значит, время иное, лихое,Но счастье, как встарь ищи...И в погоню летим мы за ним,Убегающим, вслед!

Только вот в этой скачкеТеряем мы лучших товарищей,На скаку не заметив,Что рядом товарищей нет...

И ещё будем долгоОгни принимать за пожары мы.Будет долго зловещимКазаться нам скрип сапогов!

О войне будут детские игрыС названиями старыми,И людей будем долго делитьНа СВОИХ и ВРАГОВ.

А когда отгрохочет,Когда отгоритИ отплачется,И когда наши кониУстанут под нами скакать.

И когда наши девочкиСменят шинели на платьица —Не забыть бы тогда!Не простить бы!И — не потерять... [48]

Йерикка пришёл в башню глубокой ночью, когда весь город спал — и пламя факелов заметалось, бросая текучие отблески на развешанное по стенам гридницы оружие, свидетельствовавшее о славе побед племени. Старый князь Крук, молча сидевший на своём месте во главе пустого дружинного стола, поднял голову.

— Они идут, — ответил Йерикка на невысказанный вопрос. — Всё, как говорили, дед. Час назад они начали высаживаться на побережье, до нас им не так уж долго. Между нами и ими сейчас наших племён — всего ничего, больше лесовиков, что после восстания сюда переселились. В остальные племена весть уже послана. Там собирают дружины и ополчения.

Крук сидел, опираясь на рукоять меча. Бесполезного меча.

ОНИ сядут на перевалы — и...

Старый князь остро пожалел, что не умер зимой, когда дошла весть о гибели любимого сына, отца Гоймира. Он пытался отогнать видения гибели родного города. ОНИ идут наказать за непокорность детей, стариков и женщин. Весь горский народ. Они идут, чтобы разрушить всё, чем жил старый Крук, что было дорого ему и его людям. Что может противопоставить племя, мужчины которого погибли в боях? Куда вернутся они, когда придёт пора? На пепелище?

Уйти, мелькнула мысль. Сняться, уйти за Ключ-горы. Но от одной этой мысли князь вдруг ощутил боевое бешенство, не посещавшее его уже много лет. Уйти, чтобы жадная и жестокая нелюдь ворвалась в дома, опоганила очаги, осквернила труд поколений славян? Уйти — пряча глаза, пробираться чужими землями, не сметь взглянуть на тех, кто из жалости станет кормить в пути детей и стариков? НЕТ!!! Легче умереть!

Умереть легко. Но как сохранить то, что есть душа племени? Никто не испугается смерти. Но с гибелью горцев уйдёт последние свободные славяне Мира. Хозяева придумают своим рабам новое имя, новые обычаи, новую веру — и смерть лишится пользы — единственного, что оправдывает её...

... Он открыл глаза. Йерикка стоял перед ним — рослый, плечистый, ладонь на рукояти меча. Он ждал.

— Можно уходом уйти, — медленно сказал князь. Ноздри Йерикки раздулись, он негромко, но чётко, печатая слова, ответил:

— Тот, кто ушёл с родной земли, не смеет на неё вернуться. Хорошо, если мы все погибнем. А если соседи отобьют врага? Как пойдём обратно, дед? Надо встать на перевалах и в долинах на закате. Надо сдержать нелюдь до зимы. А там — как Род даст.

— С кем встать? — допытывался старый князь. — Где дружина моя? Ополчать кого?

— Мы встанем, — просто ответил Йерикка. И, хотя Крук знал ответ, в голосе его прозвучала искренняя горечь:

— А побьют вас, детки...

— Побьют, — согласился Йерикка. — Может, и всех побьют, дед. А младшие жить будут. Женщины им про нас расскажут. Вырастут они. И будет жить Рысь. И на нашей крови, на памяти о нас — крепче прежнего встанет племя. Славой умножится. Без людей, случалось, на одном-двух живых — выживали племена наши. А без чести, без родины, без памяти — и великий числом народ сгинет весь. Решай, князь.

Крук тяжело вздохнул. Трудно решиться на такое. Единственно верное решение, единственно возможное — решение, которого он сам себе никогда не простит, принеси оно победу или поражение. Цена будет страшной. Немногим лучше самой беды.

Но лучше.

— Вольга ушли, — сказал князь. — Нечего ему за наши дела голову класть. Род деда его, моего побратима — на нём.

— Сам прослежу, чтобы отослали. И провожатых найду, — Йерикка вскинул руку и вышел...

... На улицах города было прохладно. Над Логовом шумел ветер. Огоньки светились в домах — там, где ещё не спали.

А ОНИ уже шли сюда. Шли — наглые, уверенные в своей силе, такой неодолимой перед беззащитными племенами.

Что же. Пусть идут... и пусть радуются те, кто сможет ещё и УЙТИ отсюда. Может, и нет в племени мужчин. Но ВОИНЫ — есть. И перевалы на закате станут могилой для врага... и для тех, кто его задержит.

Или не сможет задержать.

Князь вошёл в спальню Гоймира. Внук спал на животе, повернув голову и тихо, мерно дыша. Во сне лицо его казалось совсем детским и беззащитным, а сильные руки — слишком тонкими. Рядом лежала на сундуке одежда — повязка упала на пол. Старик поднял её и пальцами погладил оскаленную Рысь. Положил повязку обратно на сундук и легко коснулся длинными узловатыми пальцами, привыкшими к мечу, волос спящего мальчика, словно прося прощенья.

— Уж тебе впрямь идти, — сказал Крук тихо. — Иных пошлю, тебя оставлю — а дальше как? Идти тебе, внучек... идти...

— Что ты, дед? — сонно спросил мальчик, поднимаясь на локте. — Неладно тебе?

— Вставай, Гоймирко, — сказал князь. — Тебе теперь долго дома не спать.

Мальчик сел, стукнув в пол босыми ногами. Широко раскрыл глаза...

... В этот миг ночи люди — сами не зная, почему! — проснулись почти во всех домах. Отчаянно залаяли, взвыли обычно молчаливые горские псы. Переменившийся тёплый и сырой ветер тащил с юго-запада невиданную грозовую тучу, но на чистом ещё небе заиграл всеми своими красками Большой Сполох.