Ник Перумов - Череп на рукаве

Броню тоже совершенствовали. После боя у Пенемюнде многие ребята стали по собственной инициативе подшивать к изнанке комбеза титановые пластины, доставая их всеми правдами и неправдами. Комбинезоны везли новые, бронепластик срочно сменили на что-то металлизированное. Тем не менее весь мой взвод ни за что с титаном расставаться не желал. Пластины на неофициальном армейском чёрном рынке фантастически взлетели в цене…

Три долгих, томительных месяца провели мы на Иволге. Мало-помалу стала стихать истерия в сетях. Ни слуху ни духу о судьбе интербригад. Официального указа об их запрете и роспуске не последовало. Очевидно, власти сочли достаточным общие положения закона о «чрезвычайке», запрещающей, само собой, любые собрания, шествия, митинги и, заодно уж, политические партии, некоммерческие организации. Из списка исключены были особым «листом дополнений» филателисты, фалеристы и прочие любители собирать фантики и выпиливать лобзиком.

Разумеется, никаких сведений о Дальке. И наша доблестная сигуранца тоже помалкивала. И тишина с благодатью — за время которой мы даже почти что привыкли к слегка повышенной силе тяжести на Иволге — продолжались до того самого осеннего дня, когда в ночи взвыли сирены и голос дежурного офицера мрачно прохрипел через громкоговорители:

— Это не учебная тревога.

…Что меня поразило — полное отсутствие слухов, сплетен и тому подобных «утечек». Мы были не в космосе. Нас не отделяла броневая переборка от святая святых — оперативного отдела штаба. В штабе хватало шифровальщиков, связистов и т. д. и т. п., кто, соответствующим образом проинструктированный, обычно и должен был «довести» до остальных одобренный начальством объём информации.

Мы не грузились в лайнеры. Полк выступил, как говорится, на своих двоих — то есть походной броневой колонной, прикрытой сверху армейской авиацией. То есть противник — близко.

…К югу от университетского городка тянулся вполне пасторальный пейзаж с какими-то фермами, где нам вслед старательно заливались не то забытые, не то специально оставленные псы. Верные сторожа помнили свой долг — а вот помнили ли его те, кто хладнокровно оставил их здесь?..

И чем дальше мы шли на юг по широкой, почти безлесной равнине, среди пологих холмов, тем истошнее и заливистей становился собачий лай. Мало-помалу он перешёл просто в невыносимый многоголосый вой. Ферм вокруг было много — тут почти всё загнано было внутрь, под землю, в чаны и реакторы, а снаружи осталось только выращивание грубой биомассы — и всюду, всюду истошно выли собаки.

Мы не выдержали. Колонна приостановилась. Мы сшибли замок с ближайшего загона, и крупный кобель, бесстрашная немецкая овчарка, не боящаяся ни зверя, ни человека, бросилась мне в ноги, словно перепуганный щенок. И отходить уже отказалась наотрез. Запрыгнула на броню БМД и так поехала с нами. На ошейнике мы прочли имя — Герцог.

— Ладно, оставайся, — я потрепал пса по загривку.

…В тот день при полке образовалась настоящая псарня. Все собаки — сильные, здоровые сторожа — были насмерть перепуганы. Жались к солдатам и жалобно скулили. Им ничего не было нужно, только одно — быть с людьми. Наверное, они чуяли инстинктом, что эти двуногие в странных своих машинах, так непохожих на тракторы и грузовички фермеров, не бросят, не отступят и не предадут.

К вечеру мы достигли водораздела. Поднявшись на холмистую гряду, мы увидели раскинувшееся перед нами открытое пространство, плавно понижавшееся к югу и юго-востоку. Километрах в трёх по долине струилась неторопливая река в окружении заливных лугов и небольших приречных рощ. Ещё чуть дальше виднелся небольшой городок, от него к нам тянулась шоссейка. Вокруг лоскутками разбросаны поля — и нигде ни одной живой души.

Мы в Скифии, мы на краю земли,Достигли мы пустынь необозримых… —

хотелось повторить вслед за древним автором. Мы тоже стояли на краю пустыни. Рукотворной пустыни. Пустыни, откуда ушли люди — и куда теперь по их следам вливалась совершенно другая сила.

Пришла команда разворачиваться. Спешно, срочно, немедленно. И у меня появилось подозрение, что там, куда нас отправляли изначально, всё уже кончилось. Там мы уже не нужны.

— Фатеев!

Нас собирал ротный, обер-лейтенант Рудольф.

— Дело дрянь, meine Herren. Десятая «матка» проснулась, как мы все и полагали. Но разведка опять прошлёпала, Donnerwetter, и теперь у нас задача — притянуть на себя как можно более крупные силы. А там и Туча, и всякие наземные твари… «Матка» времени не теряла. Нарастила, что называется. Короче, командование подняло всё, что может летать, жгут любые скопления Тучи — однако они маскируются и разворачиваются, только если впереди — живая сила. То есть мы. Поэтому приказ один — зарываться в землю, закрываться сеткой и притягивать их к себе. Поддержка с воздуха нам обещана. Туча, по опыту Пенемюнде и других мест, не выдерживает систематического истребления. Сколько придётся держаться, командование не уточняет. Но сдавать Иволгу или выжигать её термоядом наверху не хотят. Туча прёт сейчас прямо на нас. Времени у нас немного. Дальше вперёд идти смысла нет. Их там миллионы. Встретим их здесь, на этом рубеже.

49

Приказ зарываться в землю мы выполнили. Полк окапывался. Натягивал сетку над ходами сообщения и наспех вырытыми траншеями. Ночь застала нас ещё не в «полевой крепости», но, во всяком случае, не «в чистом поле».

А наутро вышедший к нам Валленштейн зачитал приказ: держаться до последнего.

«Противник перешёл в наступление», «боевая задача — не допустить прорыва к жизненно важным центрам…» — говорилось в приказе, так, словно нам противостоял самый обычный враг. Признаться, я не понимал — до тех пор, пока мы не увидели всё своими глазами.

Было утро. Неяркое осеннее утро. Мы стояли посреди пустыни, словно монумент человеческому отчаянию — отчаянию штабных, которые наверняка уже списали нас в «безвозвратные потери».

Наше пребывание здесь было бессмысленным. Тогда мы ещё этого не знали — на войне надо наступать, пробиваясь к жизненным центрам противника, окружать и принуждать к капитуляции его армии, или же — стойко обороняться, изматывая рвущегося вперёд врага, планомерно отходя с передовых рубежей на тыловые, готовя предпосылки для контрнаступления. Так говорили учебники. И, само собой, ни одно их положение не могло быть воплощено здесь.

…Я услыхал крики. И машинально бросил на глаза забрало шлема, включая визор. Двадцатипятикратное увеличение — и над обрывками дальних лесов замаячили серые столбики, словно там вилась дорожная пыль, поднятая слабым ветерком. Серые столбики надвигались, сливались, и вот уже на нас надвигался сплошной фронт. Он быстро темнел, серый цвет сменялся чёрным. Насколько мог окинуть глаз, на километры вправо и влево я не видел ничего, кроме накатывающейся живой волны.