Сергей Вольнов - Сотовая бесконечность
– Ну, это же обычное добавление к фараонскому титулу…
– Не-ет, старик! Это – мания величия. И хорошо, что в этом мире есть такие прагматичные люди, как афиняне, ответившие: «Если Александр хочет быть богом, пусть будет им. Но мы-то знаем, кто он такой!»
Лисимах не до конца понял цепь их рассуждений. Откровенно говоря, он даже запутался, добросовестно пытаясь следовать за полётом мысли подозрительных чужеземцев. Однако намёки молодого собеседника, его потуги оскорбить царское достоинство – уловил…
В гневе македонянин потянулся к мечу, уже сжал рукоять, когда на него налетела толпа грязных и оборванных уличных мальчишек, едва не сбив с ног. Грозный воин попытался обрушить на них свой гнев, однако наглые оборванцы обогнули его двумя рукавами весело гомонящего ручья и растворились в толпе.
Лисимах встрепенулся и лихорадочно принялся отыскивать взглядом вызвавших его гнев прохожих. Слава Олимпийцам, нашёл, благодаря высокому росту, выделявшему их из запрудившего улицу пёстрого людского потока. Они возвышались над всеми, как минимум, на полголовы. Особенно младший.
Решительно поправив пояс с мечом, Лисимах поспешил за двумя прохожими.
– И толку-то!.. Сам же знаешь, что созданная им империя развалится, даже не успев окрепнуть. Нам ли не знать… Называя вещи своими именами, она так и не успела стать настоящей империей, если понимать под этим цивилизационную систему, типа британской. Сатрапии, не связанные общей идеологией, начали расползаться ещё при жизни Александра, а теперь-то уж… – Младший махнул рукой и продолжил: – А потом что? Войны диадохов… Каких-нибудь два десятка лет, и со смертью Антигона, последнего, кто пытался действовать от имени царя – погибнет и призрак империи Александра. Так ради чего было пролито столько крови? Скажи мне!
– Хорош ты, чужие штаны примеряя, – возразил ему спутник. – Знаешь же: «Не судите, да не судимы будете».
– Ой, командир, только не надо! Оставь этот опиум для народа! – отмахнулся молодой. – По делу говори. Он же, по сути, ничего не создал. Даже этот пресловутый узел, и тот разрубил, а не развязал. Он был способен только разрушать. Как и положено воину. Что он великий боец – несомненно, кто бы спорил…
– И всё же. После смерти Александра осталось более семи десятков основанных им городов. Они заложили основы цивилизации во многих варварских краях, продолжили процесс ассимиляции народов и распространение эллинистической культуры…
Не подозревающие о преследовании, болтуны свернули в какой-то узкий переулок.
Недолго думая, Лисимах выхватил из ножен верный меч и ринулся за ними, пылая желанием защитить честь великого военачальника, походя поруганную каким-то хлыщеватым проходимцем. Но, едва свернув за угол, он натолкнулся на твёрдый, как крепостная стена, взгляд горящих серо-синих глаз… Сначала что-то с ужасной силой ударило его в челюсть, отчего в глазах мгновенно потемнело. Потом его, кажется, оторвала от земли какая-то сила и швырнула о каменную мостовую, вышибив разом и дух, и сознание.
В себя Лисимах пришёл оттого, что кто-то лил ему на лицо воду и немилосердно хлестал по щекам.
Все тело болело, как одна сплошная рана.
Открыв глаза, он увидел перед собой чьё-то расплывающееся лицо.
– Э-эй! Лисимах! Дружище! Ты меня узнаёшь?
Голос знакомый…
– Бартас? – прищурился сотник.
– Бартас, Бартас, – подтвердил его догадку всё ещё «расплывающийся» человек. – Ты чего это здесь разлёгся?
– Где они?! – Лисимах попытался вскочить, но это усилие вызвало лишь волну головной боли – она взорвалась в затылке холодным пламенем, вызвавшим громкий стон и невольную тошноту. – Где эти грязные клеветники?
– Сиди, сиди! – верный друг Бартас Эвбулей, стоявший с ним плечом к плечу не в одной битве. – Кто «они»?
– Ну, те двое! – внёс ясность Лисимах, порываясь встать и немедленно покарать виновных, вступиться за честь царя. – Один из них меня ударил…
– Не знаю, о ком ты говоришь.
Вдвое более массивный, Бартас легко удержал Лисимаха от резких движений.
– Благодари этих мальчишек за то, что нашли меня и привели сюда. Эта окраина из тех, где и с трезвого всё снимут, и горло днём за медяк перережут. А тебя даже не ограбили.
Лисимах с большим трудом перевёл свой безумно блуждающий взор с лица друга-македонянина на мельтешащий за его спиной пёстро-гудящий хоровод, при тщательном рассмотрении оказавшийся теми самыми скалящими зубы в счастливых улыбках мальчишками, что совсем недавно чуть не сбили его с ног. На крутых поворотах судьбы никогда не знаешь заранее, кто послужит орудием смерти, явившейся по твою душу, а кто может оказаться дарующим жизнь…
Глава двадцать вторая
ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ…
На постели лежала худющая девушка, укрытая одеялом. Лишь внимательно присмотревшись, можно было разглядеть, как витмарская ткань на груди поднимается и опускается в такт дыханию. Если бы не это, едва заметное, движение и шевеление глазных яблок под опущенными веками – лежащая под одеялом легко сошла бы за мёртвую: бледное до молочной белизны лицо, обескровленные губы, покрытые синеватым налётом, выглядывающие из-под одеяла обнажённые плечи туго обтягивает кожа, сквозь которую просвечивают острые ключицы.
Подстать лежавшей был и круглый, метров пяти в диаметре, апартамент. Строгая до полного аскетизма обстановка. Точнее, её почти полное отсутствие. Ничего лишнего, словно это не жилое помещение, а казарма, или, что ближе к истине, – больничная палата. Унылость однотонных, зеленовато-серых стен не смело нарушить ни единое цветовое пятно. Никаких картин, панно, узоров, полочек, ниш. Полусферический потолок давал мягкий рассеянный свет. Не было даже обычных для подповерхностных жилищ проекционных экранов, создающих любую иллюзию заоконного пространства. Всё предельно утилитарно – узкая кровать, низкий маленький столик возле неё и простой стул из гнутых металлических трубок.
Абсолютно ничего в этой комнате не должно было отвлекать взгляд. И слух тоже – тишина царила совершеннейшая, будто стены при строительстве покрывались специальными звукоизолирующими материалами.
Единственное, что нарушало унылое единообразие, – дверь. Узкий прямоугольник более тёмного, травянистого оттенка…
Эта прямоугольная створка начала медленно приоткрываться.
…Белый чайник с закопчённым боком недовольно посапывал. Быть может, ему не нравилось, что его бесцеремонно разбудили среди ночи и нагло бросили на плиту, заставив нагревать воду.
Выцветшие куцые занавески еле дотягивались до подоконника, не особо прилежно скрывая от любопытных глаз внутреннее пространство тесной кухоньки. Впрочем, одна из занавесок была плохо задёрнута, и если бы в час ночи всё-таки нашлись любопытствующие, то они узнали бы, что хозяину нечего и скрывать. Кухня обустроена по-холостяцки. Стол, три табурета, газовая плита на две конфорки, узкий шкаф-пенал, в котором сиротливо томились парочка кастрюль, стопка разнокалиберных тарелок и небольшая сковородка.
На первый взгляд здесь чаёвничали закадычные друзья. Но из-за того, что они очень уж нарочито любезно передавали друг другу чашки, печенье и маслёнку, в которой желтел обветренный кусочек масла, возникало сомнение в истинности их дружелюбия. Так приговорённым предлагают отведать отравленный кубок, со стрихнином, насыпанным вместо сахарку.
Один из недрузей, облачённый в офицерскую униформу министерства внутренних дел Советского Союза, мог бы претендовать на звание хозяина кухни, равно как и квартиры, вот только вид у него был не раскованно-хозяйский, а растерянно-пришибленный. Зато двое гостей вели себя достаточно непринуждённо. Достаточно было одного взгляда в их холодные, спокойные глаза, чтобы понять: эти могут чувствовать себя вольготно практически везде и всегда.
Хотя в данное время и в данном месте их ЧТО-ТО очень сильно беспокоило. Озабоченные выражения лиц выдавали. Видимо, беспокойство возросло до такой степени, что они даже не считали нужным скрывать.
…Корабельные сосны, уверенно вонзая корни в песчаный берег, подбирались почти к самой кромке воды. Ровные золотистые стволы с потёками смолистого «клея» гордо возносили верхушки к небу. Солнце пригревало сосновую рощу, и аромат смолы смешивался со свежестью солёных брызг, создавая неповторимый воздух – один раз побывав здесь, на берегу лимана, уже невозможно было спутать это место ни с каким другим во Вселенной. Эти стройные, похожие на колонны, деревья и никогда не спящее, даже в полный штиль, море в соавторстве творили на границе стихий атмосферу, остро пахнущую всепобеждающей жизнью…
Два человека, неторопливо бредущих по берегу, прямо по кромке, где смыкались земля, небо и вода, придерживались именно такого мнения. Изредка перебрасываясь короткими репликами, они время от времени останавливались и полной грудью вдыхали сосново-морской воздух, словно хотели надышаться впрок, про запас. Их пример оказался столь заразительным, что мальчик и его собака, полдня таскавшиеся за ними как привязанные, тоже останавливались и, подражая мужчинам, глубоко вдыхали. Пёс при этом распахивал пасть, вываливая длинный красный язык, а мальчишка зажмуривался и старательно сопел.
