Никита Аверин - Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник)
– Ехать будем быстро, но осторожно, – продолжил Телеграф, – избегать, по мере возможности, крупных населенных пунктов. Хорошо, машина у нас проходимая. За дорогой следите как можно внимательней, малейшее движение – стреляйте, не ждите, пока бросится. Подземный ход начинается в районе деревни Яркое. О нем мало кто знает, прорыли как раз на такой случай – когда нужно будет тайно попасть в город или из города. А заканчивается под складом. По понятным причинам.
– Думаешь, удастся проскользнуть? – уточнила Бандеролька.
– Естественно. На машине, конечно, нет, поэтому придется спускать Пошту и нести. Но мы справимся, я уверен.
– Было бы преступлением думать иначе, – очнулся от тяжких раздумий Кайсанбек Аланович. – Рассуждая и сомневаясь, мы теряем драгоценнейшее время! Давайте обдумаем все по дороге – пора выдвигаться.
Глава 21
Цитадель в огне
Телеграф явил миру истинное мастерство водителя: он гнал так, что Бандеролька, баюкающая на коленях голову раненого Пошты (он так и не пришел в сознание, лишь тихо стонал иногда, и сердце Бандерольки разрывалось от жалости), не понимала, почему дорога туда заняла так много времени, а дорога обратно сама бросается под колеса.
Для Бандерольки окружающей реальности не существовало. Она не видела, в кого постреливают, проносясь на полной скорости, друзья, кого, матерясь и выкручивая руль, объезжает Телеграф, только на каждой кочке стискивала зубы, переживая боль Пошты как свою, и желала одного: пусть еще немного побудет в забытьи, может, так ему не очень больно…
То ли они всех перестреляли, когда ехали к Феодосии, то ли все обитатели Крыма двинулись в Джанкой. До Бандерольки долетал голос Кайсанбека Алановича, рассуждавшего, в чем дело:
– Джанкой – лакомый кусочек. Толпы под стенами цитадели листонош не обладают историческим мышлением, они вообще не обладают мышлением и потому не могут просчитать последствия поступка даже на день, что там, на час вперед. Им кажется, стоит разгромить «врага» и «все забрать и поделить», – и наступит мир и благорастворение… увы, опыт мировых революций показывает, что это не так. Что отобранное будет разграблено, причем начнется передел имущества, и у захапавших больше все шансы присоединиться к умертвленному «врагу». Цивилизация сделает еще шаг назад, в пустоту темного средневековья. Сохранить и тем более восстановить цитадель толпа не сможет и не захочет – она, толпа, даже не понимает, что блага дались листоношам не просто так, не с неба упали. Блага надо заработать. А работать не хочется. И будет новый враг и новая война…
Потом машину снова подбросило, и Бандеролька, зашипев, перестала его слушать. Снова мир схлопнулся до бледного лица Пошты. Он верил в людей. Он все делал во имя сохранения человечества – и как человечество поступило с ним? Во что верить теперь, если даже товарищ-листоноша, Сургуч, оказался мерзким предателем?
Черная тоска захлестнула Бандерольку, и вдруг раздался незнакомый, слегка дребезжащий, но мелодичный звук. Матрос Воловик выводил на губной гармошке смутно знакомую мелодию, и Зяблик с Ренькасом внезапно начали подпевать, а потом к ним присоединился и доктор Стас, и даже Кайсанбек Аланович, обладатель мощного баса, и насвистывать под нос принялся Телеграф. И Бандеролька поняла: вот во что надо верить. Не все – быдло, не все – толпа. Людей мало, но они есть. Есть атаманша Пеева и ее папа, Дикий Барин. Есть спешащие к Олегу Игоревичу Костя и Зиняк, и есть сам Олег Игоревич. Есть склонившийся над книгами по математике и довольно улыбающийся изобретатель Уткин. И даже хранитель Казантипа Валентин Валентинович.
Листоноша шел, шел к себе домой,От семи смертей убежал живой!Письма нес он в рюкзаке по-тер-том.За околицей встретился мутант,Поднял ржавый пыльный он автомат:Все, прощайся с жизнью, ты теперь как мертвый!
Песенка тянулась и тянулась, и смелый листоноша хитростью побеждал мутанта, а потом заставлял его раскаяться и грамоте научиться, и становился озлобленный мутант верным его другом и помощником… Песня была отчасти и про Пошту, и Бандеролька это понимала.
Потом Воловик играл еще и еще, и все пели, и даже Бандеролька начала шевелить губами, неслышно повторяя слова. Пели про ежика (препохабнейшую песню), про Мурку, про легендарный Севастополь и много всего другого. И дорога летела под колеса, и легче было переживать боль.
Бандерольке показалось, что даже Пошта слабо улыбается в забытьи.
Внезапно «уазик» остановился. Бандеролька огляделась: вокруг были поросшие лопухом остролистным развалины деревушки.
– Приехали, – сказал Телеграф.
Губная гармошка потянула последнюю ноту и оборвалась. Стало очень тихо, только кузнечики стрекотали в выгоревшей траве. Пахло полынью и бензином.
– Вылезаем. И вытаскиваем Пошту.
Ноги у Бандерольки затекли – голова Пошты была умная и тяжелая. По бедрам пробегали холодные мурашки.
Солнце садилось над степью, перистые облака расчерчивали небо, превращая его в картину. И всходила луна – красноватая, круглая, полная, очень большая сквозь жаркое марево. Налетели комары.
Выгрузились, проверили снаряжение, возблагодарив Олега Игоревича за достаток патронов. В стороне Джанкоя, на востоке, небо подпирали столбы дыма от костров осаждающих крепость орд. Периодически слышались глухие взрывы и треск выстрелов.
Соорудили носилки из подручных средств, уложили на них Пошту. Стас и Воловик, как самые мускулистые, взялись за ручки, а остальные ощетинились стволами. Впрочем, стрелять было пока не в кого – разве что в комаров, атакующих по всем правилам малой авиации.
Подземный ход и раньше, наверное, был замаскирован, а теперь все вокруг густо заросло кустами, и различить, куда лезть, стало и вовсе невозможно. Если бы Телеграф не знал наверняка, никто бы не подумал, что нужная им постройка – капитальный, пусть и покосившийся, сортир, типичная такая будка, некогда беленая, с косой плоской крышей и кривой дверкой.
– Я же туфли запачкаю, – с тоской произнес Ренькас. Слова его вызвали всеобщее одобрение и осуждение такого входа в подземелье.
– Спокойно, – веско сказал Телеграф, – только спокойно. Там ничего такого нет и никогда не было. Маскировка, не маленькие, должны же понимать!
Он распахнул присохшую, скрипящую дверь сортира. Внутри обнаружилось ожидаемое отверстие прямо в бетонном, растрескавшемся полу. Бандеролька прикинула: никто из них, даже Зяблик, в него пройти не могли, не говоря уже о носилках с Поштой.
На немой вопрос Бандерольки ответил Телеграф: нажал на незаметную, укрытую паутиной, выпуклость на стене. Пол начал плавно подниматься, хорошо, что все стояли снаружи. Наконец, образовался люк, достаточный, чтобы туда прошли все, и косые лучи заходящего солнца высветили земляную, но утоптанную лестницу в подземелье.
– Спускаемся, – распорядился Телеграф, – освещения внутри нет, поэтому первый и последний подсвечивают фонариками, остальные ориентируются…
Зяблик тихо фыркнула и спросила:
– Ловушек много?
– Достаточно. Я не все знаю, поэтому пойду вперед.
– Нет, поэтому я пойду вперед. Я выросла в каменоломнях под Керчью.
Не слушая возражений, она скользнула во тьму, и там затеплила фонарик – не «динамку», принесенную в каменоломню Бандеролькой, а самый обычный, с тусклой оранжевой лампочкой. Бандеролька не смогла бы ориентироваться по этому свету даже в ночной степи. Следом спустился Ренькас, за ним – Стас с Воловиком, потом – Телеграф, Кайсанбек Аланович и сама Бандеролька. Она очень хотела бы идти рядом с носилками, но узкий проход не позволял. Бандеролька по команде Телеграфа захлопнула за собой люк, и стало совсем темно. У нее как раз была «динамка», и под ноги впереди идущим лег подрагивающий, но яркий луч света.
В подземелье было влажно и пахло землей, с потолка (метра два) свисали корни растений, похожие на мочало. Дыхание вырывалось белыми облачками.
– Далеко? – спросил Стас.
– Нет. За час доковыляем.
Тут внимание Бандерольки, уставшей от душевных терзаний, снова рассеялось. Ей казалось, они вечно шагают по коридору. Периодически приходилось обходить ямы, прижавшись спиной к стене, по узкому – в стопу шириной – перешейку. Изредка из боковых ответвлений веяло холодом, и Зяблик поясняла: коридоры заканчиваются колодцами. Основной ход изгибался и завораживал, одинаковый, монотонный. Иди Бандеролька первой – утратила бы бдительность, сорвалась. Потянуло гарью.
– Мы под лагерем осаждающих, – пояснила Зяблик, – тут вентиляция, иначе мы задохнулись бы. Осталось немного.
Пол пошел под уклон, ход теперь пролегал ниже – наверное, под стеной Цитадели. Тишина подземелья по-прежнему нарушалась только хриплым дыханием: Стасу и Воловику было тяжело. Сделали короткий привал, доктор проверил состояние Пошты – без изменений.
