Сергей Анисимов - За день до послезавтра
Старика звали Эфраим Учумов. Он ждал немцев. Ему было 90 лет ровно, он прошел войну, когда был молодым и глупым. Войну, оставившую давно зажившие шрамы на теле и так и не сумевшие зажить – в душе. Он прекрасно знал, чего хочет сейчас, когда мимо его домика на пересечении железной и автомобильной дорог, ровно на полдороге между Калининградом и Гвардейском, идут и идут колонны вражеской техники. После войны он служил в Польше на тральщиках, дружил с несколькими моряками-поляками и был уверен: будь они живы, они не допустили бы. К немцам у него давно не было ненависти, но с 1941 по 1943-й бывший «матрос Учумов», он же для своих «Эфа» и «Учум», провоевал в морской пехоте, и убивать немцев ему было как-то привычнее. Он не думал, что ему удастся сейчас кого-нибудь убить, но из его руки свисал тяжелый топор, и бывший старшина 1-й статьи продолжал ждать, щурясь от пыли и летящих в лицо снежинок, поднятых с асфальта сотнями катящихся мимо колес, едва удерживаясь, чтобы не заплакать от ненависти и бессильной стариковской обиды. Спину ему буравил взгляд внука, категорически отказавшегося уходить. После многих минут крика они все же договорились о том, что уйдут, как закончат все, – и хотя тогда он согласился, сейчас от этого было еще больнее.
Сидящий на броне командной «Rosomak-WD» генерал бригады столкнулся со стариком взглядом. Он не боялся возможных стрелков и пересел из тесноты машины наверх, благо это позволяла удлиненная выносная гарнитура установленной в машине мощной радиостанции. С американским HMMWV в командном варианте это было бы невозможным, но он предпочитал польскую «Росомаху», пусть и дооборудованную датской компанией «WB Electronics». С брони имелся хороший обзор во все стороны, именно поэтому он сумел разглядеть русского в подробностях. На груди у старика было нацеплено несколько разноцветных медалей, но Бартняка удивило другое. Ниже других, на левой стороне груди моряка висел «Krzyї Walecznych», то есть «Крест Храбрых», вторая по значимости военная награда Польской Республики. Чудо, что он разглядел его с проносящейся мимо на большой скорости машины, но цвет ленты и форма колодки были уникальными, такое ни с чем не спутаешь. Такой же орден был у отца Иренеуша, поэтому он взбесился. Заколотив в броню откидным прикладом укороченного штурмового карабина, он заставил водителя резко затормозить и мягко спрыгнул на асфальт, даже не дожидаясь полной остановки машины. Несколько человек десантировались вместе с ним, и тут же в нескольких метрах позади остановилась еще одна «Росомаха» – выполненная в наиболее распространенном варианте и несущая автоматическую 30-мм пушку в башне и спаренный с ней 7,62-мм пулемет. Наводчик развернул башню на русского деда, и это выглядело настолько гадко, что генерал грязно и изобретательно выругался. Это заставило опустить свой карабин идущего рядом офицера его штаба. Пока машины тормозили, русский остался в двух десятках метров позади. Неторопливо двигаясь, генерал Бартняк на всякий случай внимательно разглядывал местность вокруг. Мимо продолжали проноситься разнообразные машины, принадлежащие бригадам и отдельным батальонам его дивизии – «Росомахи» и «Опалы» разных модификаций, многочисленные «Хамви», армейские грузовики и автоцистерны. Солдаты глядели на них из кабин, с брони, из кузовов тентованных машин, – некоторые козыряли двумя пальцами, остальные просто останавливали на нем и остальных взгляд, пока их машины обдавали его холодной пылью и теплым воздухом выхлопа.
Не было похоже на то, что это засада. Вдалеке виднелись дома, но железнодорожный переезд стоял на практически открытой местности. Его окружало несколько деревьев и довольно много разных по высоте кустов, но без листвы они были совершенно прозрачными, только чернели в переплетении веток не склеванные птицами ягоды. Хлопало маленькое окно в домике, развевалась занавеска. Шлагбаум был закрыт (вероятно, автоматикой) и так и снесен закрытым. Это была не засада, – генерал бы почувствовал. Просто старый безумец, живущий воспоминаниями о давно ушедшей молодости и сильной стране. Не дай Боже оказаться на его месте.
До старика осталось несколько метров, и Бартняк смог убедиться в том, что глаза его не подвели. Это действительно был «Крест Храбрых», на засаленной, но сохранившей свои цвета ленте. В верхнем же ряду наград русским была прицеплена необычная медаль серебряного цвета, наложенная на якорь, и украшенная цепочкой, спускающейся с колодки, – удивительно красивая, таких Бартняк раньше не видал. Генерал учил русский язык в школе и позже повторял в Академии, но не смог найти каких-то слов. Он пытался растравить себя мыслью о том, что видеть высокую награду родной страны на груди русского – это оскорбление, но мысль прошла, так и не заставив его испытать гнев. Коммунистическое правительство подлизывалось к могучему соседу, награждая его представителей своими орденами и медалями и в войну, и позже. Никаких морских сражений у польских берегов, под Слупском и Гдыней, не было, – значит, этого моряка наверняка наградили за боевое траление в польских водах или что-нибудь в этом роде. Но все равно…
Остановившись метрах в полутора, Бартняк секунду продолжал смотреть на сверлящего его взглядом деда. Затем он буркнул что-то оставшееся неразобранным себе под нос и уже собирался развернуться и уйти, когда старик в бескозырке шагнул вперед и резко замахнулся своим топором. Громко застучал «Берилл» в руках стоящего в метре сзади и слева старшего сержанта, и еще не завершивший поворот генерал бригады успел увидеть, как старика отбросило назад.
В воздух взвилась мелкая кровяная пыль, которая ощутилась на лице, как морось где-нибудь у фонтана. Такого он давно не видел, поэтому отшатнулся. Сержант предупреждающе закричал, потом закричал кто-то еще. Но за минуту все успокоились. В конце концов, ничего страшного не произошло: замах старика оборвался в самом начале, и топор так и остался у него в руке, крепко зажатый судорожно сведенными пальцами.
– Пан генерал бригады!
– Да брось. Я в порядке.
– Ничего себе…
Голос был совсем молодым, и генерал посмотрел на сказавшего. Так и есть: юный рядовой с незнакомым лицом, из подбежавших от второй машины.
Рядом остановилась еще одна «Росомаха», за ней начала притормаживать следующая, сжимая двигающуюся колонну в гармошку. Генерал бригады махнул двумя руками сразу, затем показал спрыгнувшему было с бронетранспортера офицеру крепкий кулак, и тот тут же полез обратно. Машина изрыгнула струю сизого солярного дыма, дернулась и начала разгоняться, выбрасывая мелкие камешки из-под колес.
– Пан генерал бригады?
– Что, Кшиштоф?
– Вы разрешите, я возьму себе его бескозырку? На память.
– Почему бы нет?
– А можно, я тоже что-нибудь возьму? – произнес тот старший сержант, который застрелил русского. Бартняк пожал плечами. Ничего плохого он в этом не видел – это не мародерство, а просто стремление молодежи заполучить себе сувенир, связанный с острым переживанием. Через неделю им будет на такое уже наплевать, а если кто-то вздумает проверить, нет ли у старика золотых зубов, или стянуть с его пальца тусклое обручальное кольцо, – он, пожалуй, застрелит такого человека сам. Или первого предупредит, а второго уже застрелит.
Поручик шагнул вперед и наклонился над убитым, аккуратно сняв с него бескозырку со свисающими с нее двумя украшенными золотыми якорями черными ленточками, расщепленными на конце, как ласточкин хвост. Действительно, отличный сувенир, хотя трудно будет удержаться и не начать врать в ответ на вопрос о его происхождении.
– Снимите с него «Крест Храбрых», – посоветовал он и отвернулся. А больше не было уже ничего. Пуля попала в основание его шеи точно над обрезом тылового баллистического бронеэлемента. Командир 12-й механизированной дивизии генерал бригады Бартняк носил бронежилет DMV-98, еще со времен своего «аэромобильного» прошлого. Сам бронежилет наверняка выдержал бы попадание, но выпущенная из гладкоствольной «Сайги» мягкая пуля типа «Спутник» весила 33 грамма, – позвоночник перебило, словно ударом кувалды. Смерть генерала была мгновенной и безболезненной.
Все попадали на землю, когда прозвучал оглушающий удар выстрела. Но стрелок в домике успел выстрелить еще раз, и пуля вмяла стальную плиту в грудину поручика, так и не успевшего выпустить бескозырку мертвого старика из рук. Разом взревел десяток польских «Бериллов» и «Мини-Бериллов», пули автоматов мгновенно выбили все стекла из переплета единственного обращенного к ним окна домика, подняли белую пыль из составляющих его стены серых силикатных кирпичей. Потом разом заговорила 30-мм пушка «Росомахи» и спаренный с ней пулемет UKM-200 °C, которые тут же заткнули русского стрелка. На дистанции в четыре десятка метров снаряды «Бушмастера» прошивали сложенную в «один кирпич» кладку насквозь, и когда разлетающиеся обломки начали накрывать лежащих, кто-то попытался остановить стрельбу. Криков слышно не было, только сплошной рев автоматической пушки на фоне рокота пулемета и нескольких штурмовых карабинов, – но инициативный умник не сообразил начать махать руками, лежа на земле. Он развернулся, попытался приподняться, и его уложило на месте. Потом огонь стих.
