Михаил Михеев - Рейдер
Впрочем, Виктор воспользовался вынужденной задержкой как нельзя лучше — приказал на крейсерах догрузиться топливом под пробку, ну и собрал экипажи, чтобы провести небольшую накачку перед полетом. Говорить он особо не умел, но тут ведь все равно придется, так что пришлось свое «не умею» засунуть куда подальше.
В принципе, его речь отличалась от речей других полко— и флотоводцев лишь лаконичностью и тем, что его обещаниям верили. Собравшимся на огромной полетной палубе недостроенного авианосца экипажам Виктор, не вдаваясь в подробности, честно сказал, что они идут в дальний, очень рискованный рейд и он сам не даст сейчас за собственную голову и медной монеты. Сказал, что будут новые, неисследованные миры. Сказал, что в конце пути, если они по нему все-таки пройдут, их ожидает война. А потом подсластил пилюлю, объявив, что всем, кто пошел в поход и не струсил, будут положены, сообразно заслугам, чины и ордена со всеми причитающимися к ним привилегиями, а за особые заслуги дворянские титулы не имеющим их ранее. Да-да, в Империи процветал институт дворянства, заимствованный с ее первой, ныне столичной планеты, имеющий несложную иерархию и достаточно открытый. Во всяком случае, выслужить дворянство мог любой, хотя и было это совсем непросто. Быть дворянином было выгодно, а главное, почетно — в Империи, как в любом молодом государстве, уважение людей значило многое.
Ну а сверх обычных наград Виктор пообещал, что не будет препятствовать в случае, если кто-то в бою (ну, или там после боя) возьмет трофеи. В принципе, трофеи брали всегда и во все времены, Империя официально осуждала это, но все равно при случае военные не упускали возможности наложить на что-то лапу. Правда, трофеи брали по чуть-чуть, с оглядкой, и на это смотрели сквозь пальцы, но официальное разрешение грабить все равно воодушевило многих. При этом Виктор предупредил, что пойдут одни добровольцы и если кто-то не захочет рисковать, то у него есть сутки на размышление — никаких санкций за отказ не предусматривалось и люди знали, что так и будет. Еще бы — это была стандартная процедура перед любым разведовательным рейдом, отказники иногда бывали. И ничего, продолжали службу на других кораблях, наземных базах или орбитальных стационарах, не ходивших в разведку по определению.
Неизвестно, что больше воодушевило людей, но перед стартом, когда экипажи, отгуляв по традиции последние часы на планете, прибыли на корабли, они были полностью укомплектованы. Более того, из добровольцев можно было составить второй комплект экипажей — своему командиру люди доверяли и это не могло не радовать.
Правда, смому Виктору отдыхать было некогда — он вместе с капитанами занимался подготовкой кораблей, пытаясь учесть тысячу мелочей, которая может выплыть в любом походе и зная при этом, что все равно все не учтет, а половина взятого с собой окажется бесполезным балластом. Однако стремиться к идеалу все равно следовало и потому Виктор в очередной раз проверял и перепроверял списки, внося в них очередные, уже неизвестно какие по счету дополнения. Войны выигрывают или гении, или интенданты — эта нехитрая истина столько раз подтверждалась историей, что перепроверять ее ни у кого не поднималась рука. Виктор гением себя не считал, поэтому интендантское ведомство постарался отладить так, чтобы работало оно, как часы. Интенданты в Империи действительно работали, причем не столько за совесть, сколько за страх — работала нехитрая схема: проворовался — на виселицу, ошибся — в штрафную роту. Схема действовала неплохо, особенно с учетом того, что адвокатов заменял медикаментозный допрос. Ну и еще, перед полетом у Виктора состоялся достаточно серьезный разговор.
Он вызвал к себе двух человек, которых сам отобрал для участия в экспедиции и в которых он сейчас больше всего сомневался. Капитаны второго ранга имперского военно-космического флота Роммель и О'Салливан. Командиры крейсера-разведчика «Единорог» (не того, старого, два года как выведенного из боевого состава флота и служащего теперь учебным судном в военно-космическом училище, а новенького, совсем недавно сошедшего со стапелей новейшего корабля) и тяжелого крейсера прорыва «Редут» соответственно. Первый делал карьеру, обычную и непримечательную карьеру грамотного, но ничем не выдающегося офицера, еще с тех давних времен, когда не было Империи, а была кучка изгнанников, стремящихся просто выжить, а второй, фактически начав с нуля, с командира каботажного транспортника, сумел доказать свои таланты и вновь стоял теперь на мостике боевого корабля. Пока что капитаном, но не стоит ни от чего зарекаться — Империя ценила таланты. Оба бывшие американцы, и об этом сейчас шел разговор.
Виктор рассказал о цели рейда и предупредил их — возможна заваруха, возможна стрельба. Противником может быть кто угодно — и, вполне возможно, это будут американские корабли. Не факт, что и самой Америке не влетит чем-нибудь тяжелым, обстрел планеты, конечно, будет вестись с дальней дистанции и ослабленным зарядом — так, обозначить намерения, но всякое может случиться. Да и бить будут не по России, а куда попало, с расчетом не столько повредить кому-то, сколько наверняка расшевелить осиное гнездо. И церемониться с той же Америкой никто не станет. Доведя до сведения офицеров эту нехитрую истину, Виктор честно спросил: идут они в поход или остаются дома? Воевать против собственного народа, как он считал, заставлять никого нельзя.
Роммель ответил первым. Чисто по-немецки, аккуратно он оправил китель и выдал:
— Командир, я понимаю, что ты не совсем нам доверяешь, но не надо меня обижать.
«Меня» отметил про себя Виктор. Эти двое знали друг друга давно, еще до того, как Роммеля выгнали с американского флота, и не слишком ладили. Между тем, Роммель продолжал:
— Я уже воевал, если ты помнишь, когда мы били их флот. А вообще, когда в свое время спустил перед тобой флаг, я тем самым спас от гибели свой экипаж, большую часть которого составляли толстозадые ниггеры.
Роммель не был расистом, но вещи привык называть своими именами и понятие «политкорректность» для него было чуждым, как, впрочем, и для Виктора, и для О'Салливана. Последний, правда, поморщился на такие высказывания соотечественника, давало о себе знать воспитание, но ничего не сказал. Впрочем, чего еще ожидать? На то, что в армии и на флоте Империи служилили только белые, а негры могли работать, в лучшем случае, чернорабочими, он всегда смотрел с пониманием и одобрением, спецы Айнштейна не раз об этом доносили. Между тем Роммель продолжал:
— А потом эти самые ниггеры, когда пошел разбор полетов и искали виноватых, все дружно ткнули в меня пальцами и заявили, что это только я виноват, решив вернуться и подвергнув опасности жизнь экипажа. А то, что второй корабль наверняка бы погиб, никого из этих черных свиней не волновало, тем более что там почти все были белыми. А в том, что корабль пришлось сдать, тоже оказался только я виноват, хотя эти сволочи сбились в углу и активно потели и ныли о том, что надо сдаваться, боялись, что их хлопнут. Зачем тогда во флот пошли? Чтобы жить вечно? А перед начальством объявляли, что не боялись, мол, не выказывали страха ни словом, ни запахом… И хотя почти все белые, которые были в экипажах, утверждали обратное, но руководил комиссией такой же черный урод и принял сторону своих… Естественно, легче всего обвинить капитана… Этих черномазых с желтыми уже три четверти населения США. Думаете, я их жалею сильно? А своих родных я вывез уже давно.
Обычно нордически-сдержанный и тем гордящийся, сейчас Роммель явно психовал и в его обычно безупречной русской речи явственно звучал акцент. И тут его неожиданно, в первую очередь для него самого, поддержал О'Салливан.
— Сэр, я полностью согласен с коллегой, — совершенно спокойно сказал он. — Нашей… Бывшей нашей стране уже давно нужна встряска, иначе она просто выродится. Уже вырождается, если честно, пора обновлять кровь. А по поводу ниггеров он прав, они всюду уже, и ведь как только звание повыше выслужат — лезут в штабы и своих туда же тащат. У нас при мне не было ни одного черного адмирала, который бы служил непосредственно в космосе, зато штабы ими укомплектованы были на восемьдесят процентов, я как-то считал от нечего делать. А когда мы проиграли, они первые подняли вой о никчемности белых и, как я слышал, протащили еще кого-то своего, зато меня утопили. И президент черный… Я не в восторге, скажу честно, от того, что предстоит, но и никаких моральных препятствий для себя я не вижу… Да и потом, все равно рано или поздно схватка неизбежна. Возможно, если мы будем в ней участвовать, жертв будет меньше.
Роммель кивнул, поддерживая соотечественника. В принципе, их обоих Виктор понимал — изгои, оказавшиеся чужими на собственной земле. Он и сам был таким. Конечно, он к своей Родине, не смотря ни на что, относился иначе, но это уже были просто издержки воспитания. Гораздо важнее было то, что этим двоим, похоже, можно было доверять, а их знания местной обстановки, психологии и обычаев дорогого стоили. Поэтому Виктор просто поблагодарил обоих офицеров и приказал готовить корабли к старту — разговоры разговорами, но дело делать тоже кто-то должен, а лучше капитана корабль не подготовить к походу никому.