Оборотный город - Андрей Олегович Белянин
— Ты об чём призадумался, Иловайский? — заботливо подкатился Моня.
— Да как всегда, о судьбе Родины…
— Ох и надо ж оно тебе?! — искренне удивились упыри. — Ты бы о себе думал, хорунжий! На тя весь город облизывается, сейчас вырвался, а уж от Хозяйки небось так легко не уйдёшь…
В ответ я выхватил из ножен саблю, легко прокрутил её слева направо и ловко бросил в ножны. Красавцы переглянулись, лишний раз по-братски потрепали друг другу кудри и разулыбались:
— А ты свойский парень, казачок! Ежели туго будет — нас зови, скока сможем, твою сторону держать будем! И перед Хозяйкой, и перед остальными, коли наезжать будут, и вообще, раз уж ты тут оказался да нас помиловал и чумчарам не сдал, так и мы по совести отбояримся…
Я улыбнулся в усы и поочерёдно пожал им руки. Не самые плохие ребята, хоть и кровопийцы, но мне и похуже встречались, а эти ещё терпимые…
— Ща в церкву заглянем, свечки задуем и к самóй ненаглядной пожалуем, — предложил Шлёма. — Ну ты-то можешь и у дверей погодить, боишься ежели!
— Ух ты, так у вас тут и церковь есть?
— А ты думал, раз мы под землёй, так совсем уж неверующие… Небось хоть какую-то совесть, а имеем. Значитца, и в храм свой ходим, и службы справляем, детей там обратным знамением крестим, своих с плясками отпеваем, вместе с покойничком вокруг гроба, по воскресеньям в хоре ругаемся. Без религии как же, без неё и нам никуда…
* * *
Упыри едва ли не под ручку сопроводили меня в высокий величественный золотоглавый собор, при волшебном зрении иллюзия на поверку оказалась низеньким каменным сараем с покосившейся крышей и непонятным кованым уродством вместо православного креста. Не мечеть, не церковь католическая, не храм буддийский, как у калмыков, во что же они тогда веруют, а?
— Заходи. — Шлёма распахнул полуприкрытую дверь. — Да кланяться не забывай, всё ж таки молитвенное место…
— Ага, щас, разбежался. — Мне, как православному казаку, не возбранялось входить в любые храмы, но кланяемся мы только перед нашими святыми.
Внутри всё было обставлено скуповато, но со вкусом. Потолок без росписи, серый, с грязными потёками, вместо икон — выстроенные вдоль стен каменные плиты с выбитыми на них бесовскими идолами. Вместо алтаря — здоровущий пень в три обхвата, а на нём чугунная жаба с рогами!
Ради интереса я закрыл один глаз, снова открыл, закрыл другой. Иллюзия уюта и благолепия была так разительна, светлые иконописные лики казались такими реальными, что у меня защемило сердце. А вдруг весь мир нам вот так же кажется? Вдруг на самом деле весь свет кем-то придуман и нам, людям, суждено вечно блуждать в потёмках сладких иллюзий, навязанных нам чужим разумом…
От огорчения и возмущения я плюнул на ближайшую плиту с бесом. Каменное изображение вздрогнуло и вроде бы довольно хмыкнуло…
— Правильно, Иловайский, — удовлетворённо прошептал за моей спиной Моня. — Так и надо, оказал уважение, мы ить все на них плюём, традиция такая!
Традиция?! Вот ведь влип, угодил нечистой силе, от горя и стыда я автоматически перекрестился. В тот же миг по храму-сараю словно бы пронёсся лёгкий вихрь, раздался удар грома, мимолётно сверкнула молния, и плита с изображением беса раскололась надвое! А вот это уже по-нашему, любо, казаки!
— Хорунжий, мать твою… — тихо охренели упыри, повисая на мне с двух сторон.
— Никаких грубых намёков о маме, — строго предупредил я, даже не делая попытки вырваться, а просто продолжил погромче: — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного…
Церковь тряхнуло уже по-взрослому! Дощатый пол под ногами заходил ходуном, Моня и Шлёма ударились в крик, а откуда-то из-за алтаря выполз на четвереньках дородный русский батюшка, с рыжей бородой и голубыми глазами, строго грозя мне толстым указательным пальцем:
— Пошто бесчинствуешь, сын мой? Пошто в святом месте безобразишь?!
Ух ты… Я невольно остановился, так у этой погани пархатой ещё и свой священник есть, надо же?! Сильна земля причудами, велик промысел Господний, а отступать некуда, кругом одни упыри. Да, да, и батюшка тоже, я ж его сквозь личину как облупленного вижу! Под благообразной славянской физиономией скрывался тощий тип с горбатым носом и сросшимися бровями, то ли армянской, то ли грузинской внешности, с выдающимися клыками.
— Гамарджоба, батоно! — рискнул я.
— Гамарджоба, кинто! — не задумываясь, откликнулся он и, опомнившись, прикусил язык, да поздно…
— И какими ветрами тебя к нам в Россию занесло, урюк тбилисский?
— Э-э, зачэм так гаваришь, зачэм нехарошими словами ругаешься, — поморщился «русский» батюшка, вставая с колен и переводя неодобрительный взгляд с меня на упырей. — Каво таво притащили, а?! Он мне тут вэсь храм рушит! Всё ламаит, никого нэ уважаит, савсэм мазгов нэт, жизни нэ видал, думает, самый умный, да?!
— Прости, отец Григорий! — вступился Моня, не поднимая глаз. — Казачок наш не со зла, так, от усталости и с голодухи…
— Галодный, да?
Я вдруг подумал о том, что и вправду ел только вчера, позавтракать не успел. А за весь день и полночи даже чашку чая перехватить негде было. Желудок свело в одну минуту.
Батюшка улыбнулся и, шагнув ко мне, заботливо обнял меня за плечи:
— Нэхарашо так, кушать надо. Нэ будешь кушать, какой ты мужчина, что твая женщина скажет? Эй, маладцы, у меня там, за алтарём, мала-мала есть… ну, вино, лаваш, сир козий, зэлень, шашлык-машлык нэмножко, всё неси! Зачэм галодный быть, кушай, дарагой!
Вот, и что я, по-вашему, должен был делать? Рубить их саблей, читать молитвы, стучать себя пяткой в грудь, звеня шпорой, дескать, православный казак ни в жизнь за один стол с нечистью не сядет? А если очень есть хочется?!
— Накрываем, хорунжий! — Моня и Шлёма быстренько убрали с широкого пня бесполезную жабу, расстелили сносную скатёрочку, в четыре руки достали всё, чем был богат грузинский поп, и отец Григорий сам торжественно преподнёс мне рог, наполненный прохладным красным вином.
— Мой дед всэгда гаварил атцу, а атец гаварил мне — видишь галодный человек, сперва накарми! Гость в доме — счастье в доме! Сам патом кушать будешь, того же гостя… Но уже сытого, даволного, висёлого! И тебе вкусно, и ему нэ так абидна, да? Так випьем за то, чтоб всэгда слушать старших и уважать радителей!
Ну не мог я не выпить после такого тоста. Выпил. До дна!
