Александр Афанасьев - Огонь с небес
– Где мы будем… приземляться?! – спросила она ближайшего морпехотинца.
– Якорная площадь, Ваше Высочество!
Наверное, не врет – если верхние чины и предали, то этот, наверное, не врет, просто не подготовили. Кто там, в Кронштадте – друзья или враги?
Под брюхом мимолетно промелькнул мост Диаметра, потом стали видны корабли. Они заходили со стороны угольной гавани, раньше здесь было достаточно места для линейных кораблей. Теперь у кораблей Первого ранга другая стоянка, здесь – только эсминцы и крейсера УРО.
Вертолеты начали замедляться, задирая нос…
– Девятка, зеленый, посадка разрешена!
– Канонирам, доложить.
– Справа, в посадочной чисто.
– Слева, в посадочной чисто.
– Зафиксировал. Отсчет.
– Десять метров! Пять метров! Три метра! Один метр! Касание!
– Касание, штатно…
Канонир расчалил поворотный кронштейн с пулеметом, сдвинул его вперед и в сторону.
– Извольте, Ваше Высочество.
Опираясь на руку одного из моряков, Ксения спустилась на Якорную. Посмотрела… два внедорожника, явно командирские, ждали ее. Офицер с повязкой дежурного шел к ней, четко печатая шаг, а подойдя – отдал честь и поклонился, как при первом появлении Высочайшей особы, в пояс. Все подсказывало, что это не мятежники…
– Сударь…
– Ваше Высочество, капитан первого ранга Пащенко прислал машины за Вами. Извольте…
– А где, простите… адмирал Воронцов?
– Ваше Высочество, господина адмирала не было здесь больше месяца.
И снова – как укол ледяной иглой в сердце. Но если начала играть… ее опыт биржевого игрока подсказывал – играй до конца.
– Постой-ка… Саша, ты, что ли?
– Я, брат, я…
– Извини, тут у меня…
– Не клади трубку. База в боевой готовности?
– Да… Утром пришло, учения… Выходим в море.
– Слушай меня. Помнишь Севастополь?
– Конечно. А при чем тут это?
– Пока ты дежурный, Богом прошу – попробуй связаться с Дворцом. Нет, не так – вышли туда морских пехотинцев…
– Да ты что. Меня ж за это…
– Слушай меня! Дело неладно, понял? Я никого из вас никогда ни о чем не просил, но помогал, чем мог. Теперь – ты мне помоги. Спаси мою семью, понял? Мою семью. Вывези ее в Кронштадт. Им угрожает серьезная опасность – из-за меня. Сделаешь – ты для меня всегда прав, понял?
– Да что же ты, Саша, ты за кого нас держишь? Нечто мы позволим Ее Высочество обидеть. Все в лучшем виде сделаем, не сомневайся…
Ее Высочество Ксения Александровна Романова слушала, закрыв глаза, – и наблюдательный человек мог бы заметить, что под ресницами этой еще не старой и все еще очень привлекательной женщины набухают слезы. Но она не смела плакать. Не смела никому показать, что она просто женщина. Даже сейчас. Тем более – сейчас.
Ей вдруг подумалось, как глупо все получилось. Неправильно и глупо. Когда ей сказали, точнее – донесли, что ее кавалер нашел себе новую пассию – там, в Бейруте, – сначала она не поверила. Начала осторожно выяснять – оказалось, правда. После этого ничего не могло быть как прежде. О, гордость, знает ли кто-нибудь разницу между тобой и гордыней – одним из семи смертных грехов…
Сначала она хотела кого-нибудь убить – или его, или ее. Потом – ее выгнали из страны, как потенциальную террористку и заговорщицу… она мстительно усмехнулась, тогда – мол, получай, милый. Она ждала извинений – возможно, даже не на коленях, – но вместо этого он пропал… и она поняла, что ему на нее плевать. Куда он пропал – она не знала.
Потом он вернулся, и она приняла его… но каждый раз она представляла себе его с этой тварью… или с другими… наверное, он тоже представлял себе ее. Тем более что она не раз пыталась забыться… только не получалось ничего. А потом – появилась эта персидская тварь, проститутка… и он снова предал ее. Мало того, ее и брат предал.
Да, предали. И она имела право мстить за предательство. Но почему тогда – так плохо?
Почему всегда, когда ей по-настоящему плохо, когда ей угрожает опасность – он всегда на ее стороне. Господи… лучше бы он предал окончательно… не пришлось бы терзаться. Но вместо этого…
Она вдруг поняла, что любит его. Любит, как никогда никого не любила. И сходясь с Толстым, с другими… она вдруг поняла, что подсознательно желала стать грязной… развратной, чтобы он навсегда отрекся от нее. Теперь, когда Толстой был мертв, она вдруг поняла, как мерзко все это было. На самом деле мерзко. Стареющая дама и молодой ловелас… понятно, что ему на самом деле было от нее нужно. Она вдруг поняла, как, наверное, она пала в глазах сына… Господи, она кляла его, как могла, за ту историю с этой… Летицией или как там… А сама она… хороша, нечего сказать – нашла себе жиголо. Как на это смотрел весь двор… армия… простые люди! Она делала как можно хуже… себе… всем. Господи, да если бы она осталась просто одна и не пыталась… она выглядела бы более достойно, чем сейчас…
Пусть бы все знали, что и Ее Высочество может любить безответно.
Хотя – а почему безответно?
Все время она что-то от него хотела, на что-то претендовала, срывала свою злость, использовала его, как манекен для битья: мне больно – на тебе! На тебе еще раз! Пусть и тебе будет больно!
Что и когда она ему дала? Даже когда родился Нико, она старалась ограничить общение родного отца с сыном. Хотела, чтобы он вырос не таким…
А каким?! Трусом, как он тогда сказал? Неужели и в самом деле – трусом?
Нет, конечно, не трусом. Цивилизованным человеком. Который будет сидеть в банке – а не в каком-нибудь грязном… Кабуле, стараясь выжить. Который будет… управляющим крупного банка… министром… а почему бы нет? Кем-то, что зарабатывает деньги в тишине кабинета, у кого жена и дети и кого не погребут под троекратный залп в Кронштадте…
– А сама-то ты смогла бы полюбить такого? – ехидно осведомился чей-то голос свыше.
Нет…
Все что у нее есть – это прожитая жизнь. Испорченные годы…
– Ваше Высочество, извольте…
Она вдруг поняла, что ни черта не слушает то, что ей говорят.
– Да, да, продолжайте. Кстати, извольте объяснить… я так и не поняла. Какого рода опасность мне, по-вашему, угрожает…
Пащенко закусил губу… потом решительно снял трубку телефона.
– Извольте, Ваше Высочество. Попробуйте телефонировать в Царское Село.
Ксения взяла трубку, машинально отметив, какая она большая, старая и несовременная… клавиатура была прямо на трубке, между микрофоном и динамиком. Она набрала номер собственного присутствия, со все возрастающим изумлением и недоверием вслушиваясь в гудки. Набрала еще раз – то же самое. Тогда она набрала номер дежурного офицера в Зимнем.
Там и вовсе была тишина. Даже не было гудков, что занято.
– Что… – голос изменил ей, – что происходит?
– Мы должны были уйти на большие учения совместно с Флотом открытого моря. Внезапная проверка готовности. Отрабатывать проводку караванов в условиях активного противодействия. С утра отключили все виды связи, мы – как на необитаемом острове. Я вспомнил, что мне сказал… адмирал Воронцов, и на свой страх и риск осмелился послать за вами. И максимально задержал отправку ордера – насколько мог.
Ксения пристально вгляделась в лицо офицера: когда ей надо было, она умела это делать.
– То есть, корабли не ушли? – спросила она.
– Никак нет, Ваше Высочество, не ушли…
– И на них есть вооружение?
– Конечно, Ваше Высочество. Любые ходовые учения подобного рода сопровождаются боевыми стрельбами.
– О какого рода кораблях идет речь?
– Полный авианосный ордер, Ваше Высочество, возглавляемый авианосцем «Александр Третий». Восьмая дивизия эсминцев, самая подготовленная на флоте. Два судна-матки – «Держава» и «Гавриил». На каждом – по шесть скоростных катеров, по десять лодок с жестким днищем и катерные команды спецназначения.
Что такое «катерная команда спецназначения», Ксения представляла себе слабо. Но помнила, что спецназ в любом роде войск – это наиболее подготовленные, элитные части и предназначены они для активных действий в мирное время и в условиях особого периода…[16]
Так что у нее в руках была целая флотская армада…
Но додумать эту мысль она не успела – с грохотом и шумом ворвался адмирал Иконников, командующий Флотом Атлантического океана. Кричать он начал еще в коридоре.
– Капитан первого ранга, это…
Он осекся на полуслове, увидев Ее Высочество.
– Александр Иванович… – Ее Высочество широко распахнула глаза, подходя ближе, – рада вас видеть… Как Ивонна Николаевна поживает? Внуков еще не нянчит?
Надо было видеть сейчас принцессу – еще в детстве она могла выпросить у отца все что угодно, искусно чередуя истерики, обещания и просительный взгляд. Это искусство она оттачивала на своих близких тридцать лет – и сейчас могла уговорить собаку уйти из мясной лавки.
