Руслан Галеев - Черепаховый суп
– Не рекомендую,– ответил Сабж.
Березовая роща росла на самой вершине холма, куда, петляя и пересекая бизоньи маршруты, вела единственная в заповеднике дорога. Потом она спускалась к поселку у подножия. Но мы туда не поехали.
– Останови здесь, Макс, – попросил Сабж. И что-то такое промелькнуло в его голосе... не характерное для него.
Я остановил машину и, не задавая вопросов, вылез из ЗИСа. Мы прошли несколько шагов по дороге и, свернув в рощу, опустились на уже подсохшую траву между березами. Сабж лег, надвинув на глаза бейсболку. Я сидел, скрестив ноги и с интересом разглядывая поселок у подножия холма. Он представлял собой десяток деревянных и каменных домов по обе стороны дороги. Ничего похожего на церковь или хотя бы часовенку я не заметил, зато у въезда возвышался огромный деревянный крест. Думаю, в нем было не меньше пяти-шести метров в высоту, а опорный столб мне вряд ли удалось бы обхватить.
– Сабж, а почему в поселке нет церкви?
– В смысле? – Сабж приподнял бейсболку и посмотрел на меня из-под козырька.
– Ну, ведь затеял все это бывший монах. Значит, должна быть и церковь.
Сабж перекатился на живот, положил голову на сложенные руки и ответил:
– Понимаешь, он ведь далеко не глупый монах. А неглупые люди либо становятся атеистами, либо начинают верить по-настоящему. Символы им уже ни к чему. А церковь, всякие кресты, полумесяцы, солнцевороты – это символы. В каком-то смысле они страшнее пресловутого золотого тельца. Потому что, согласись, нигер, вера в символ Бога и вера в самого Бога – не одно и то же.
Сабж снова перекатился на спину и раскинул руки. На его лице играла странная улыбка.
– Вот их церковь, – продолжая улыбаться, сказал он. – Мир.
– Занятно, – я тоже лег на спину, прикрыл от слепящего солнца глаза и вдохнул полной грудью.
– Там, – Сабж вяло качнул подбородком в сторону поселка, – живут прекрасные люди, Макс. Серьезно. Я никогда не встречал людей лучше. Меня окружают либо подонки, либо совсем уж прожженные циники, – новый кивок, на этот раз в мою сторону, – либо психопаты. А эти... Вроде и не обычные люди, но и не такие оторвы, как мы с тобой. И при всей этой их необычности как раз тут я понял, что такое дом.
– А чем тебе не угодили обычные люди? – вклинился я, привставая.
– О, Макс, только не начинай! – Сабж смешно замахал руками и тоже сел. – Они мне неприятны. Устраивает?
– В принципе, да. Я думаю примерно так же.
– А почему «в принципе»?
– Ну потому что нет одинаковых людей.
– Впервые встречаю такого наивного циника, – усмехнулся Сабж. – Ну хорошо, скажем так... Хм... Некоторые люди недостаточно отличаются друг от друга. Устраивает?
– Да.
– Ну так вот, Макс, эти люди, они вроде бы и не обычные, и в то же время совсем не похожи на тех, с кем мне приходится общаться. К примеру, там живет эфиоп по имени Исайя.
– Ого!
– Серьезно. Он у них за повара. И этот Исайя каждый раз встречает меня словами: «Welcome back».
– И что?
– А то. Я могу только что приехать или выйти из сортира. И всегда он говорит мне: «Welcome back». Потому что за двадцать лет со дня отъезда из Эфиопии он выучил только эту фразу.
– А значение?
– Что?
– Значение этой фразы он понимает?
– Нет, конечно...
– И правда, хороший человек.
– А еще есть Наташа. Она из Белоруссии. Пять лет просидела в Париже. Обычная история. Киномечта, все дела. Ну, и результат предсказуемый. Сначала устроилась официанткой, потом стала по выходным подрабатывать в каком-то борделе. Имела спрос, постоянных клиентов, но уйти туда насовсем отказывалась. А однажды появилась здесь. И осталась. Не знаю уж, как и почему, мне, если честно, по фигу.
– И?..
– Понимаешь, в ней есть что-то такое... Не знаю, как сказать. Ей веришь. Знаешь, Макс, она, бывает, выйдет в заповедник, сядет на траву. И тут же появляются телята бизонов, и какой-нибудь обязательно ложится рядом и кладет ей голову на подол. Как в легендах про единорогов.
– Единороги подходили только к девственницам, Сабж.
– Я в курсе. Просто в Наташе есть что-то чистое, несмотря ни на что.
– Понятно.
– А самое главное, Макс, мне здесь всегда рады. Других таких мест я не знаю. Понимаешь, старик, я не жалею о своей жизни, все вроде правильно. Единственное, чего в ней недоставало, так это места, куда я мог бы вернуться. Я все время куда-то шел. И всегда вперед, никогда не оглядывался. Не на что было оглянуться. И возвращаться было некуда. А возвращаться – это же здорово. Куда-нибудь, где тебе рады. Раньше у меня такого места не было. Теперь вот есть.
Я приподнялся на локтях, посмотрел на часы. У нас оставалось чуть больше часа.
– Ну, так давай заедем. Время есть. Заодно попробую хваленый березовый сок.
– Не хочу. – Сабж медленно встал, отряхнул брюки, потянулся. – Как раз сегодня мне не стоит оглядываться. А с березовым соком никаких проблем, – растягивая физиономию в довольной усмешке, сказал он, – пошли.
На самом краю березовой рощи грел на солнце бока огромный красный с белыми прожилками валун. Трудно представить, из каких далей приволокло его ледником. Одно я знал точно: в местных горах таких камней нет.
– Что, брат, гадаешь, откуда он здесь взялся? – Сабж похлопал валун по теплому боку и рассмеялся.
– Даже подумать страшно, – признался я.
– Ну да, это была долгая прогулка. Смотри сюда.
Сабж обошел камень и махнул мне рукой. С противоположной стороны из валуна был вырван солидный кусок. Это произошло, по всей видимости, тогда же, когда его тащило в эти степные районы. Получилась неровная ступень, на которой теперь стоял десяток пластиковых бутылок с мутноватой жидкостью.
– Каждое утро кто-нибудь из поселка поднимается в рощу, – пояснил Сабж, – и снимает со стволов берез бутылки. Часть забирает с собой, остальные ставит сюда, в тень. Для таких, как мы. К вечеру ни одной бутылки не остается.
Я взял литровую баклажку из-под пепси, отвинтил пробку и сделал глоток.
Если вам никогда не доводилось пить березовый сок из бизоньего заповедника, то ваша жизнь прошла... не то что бы напрасно... Но в ней не случилось чего-то очень важного. Сабж был прав.
– Возьмем бутылку с собой. Больше все равно не успеем выпить.
15. Ногти
В двенадцати километрах от Бески-Юга и в трех – от того места, где «1969» сливается с Северо-Западной скоростной, я остановил дредноут и вылез из салона. По большому счету, здесь и заканчивалась трасса «1969». Как и краткая эпоха наивных надежд, длинных волос, рок-н-ролла и веры в человека.
Именно тут в самом конце 1969-го года три автобуса, расписанные черепами и ромашками, свернули с дороги. Никаких памятников, обелисков, ничего такого. Только упрямо торчит старый Звенящий дуб. А на нем – тысячи пацификов, хайратников, порванных струн. Я обхожу свой ЗИС, достаю купленный на пристани зонт, размахиваюсь и кидаю в густую, тяжелую крону.
– Хайле селасе, – говорит Сабж, открывая дверь, но оставаясь в салоне. – Я всегда хотел спросить, Макс: если в тех автобусах ехали последние, то кто притаскивает сюда весь этот металлолом?
– Дураки и предатели, – говорю я, закрывая багажник.
– А ты?
– Ну, и я.
– Ясно. – Сабж захлопнул дверь и сказал в открытое окно: – Тогда давай почтим это дело прослушиванием «Вельвет андерграунда» и косяком.
– У меня нет «вельветов», а траву я не курю.
– Тогда что нас тут держит?
– Да ни хрена нас тут не держит.
Ветер то налетал, чтобы ощутимо шлепнуть дредноут по выгнутой спине, то вдруг затихал. От этого в кроне Звенящего дуба возникала психоделическая мелодия. Типа, саундтрек к разочарованию.
– А почему дураки, Макс?
– А кто же? Все эти хипстеры, битники, дети цветов – как судороги. Даже не судороги, а ногти. Тело уже умерло, мозг разослал сигнал: «Стоп, машина». А ногти растут.
– Или волосы, да? Помнишь эту фишку, да? Когда все почти уже кончилось, какой-то клоун поставил на Бродвее такой мюзикл. Билеты стоили бешеные бабки.
– И я про это. Любое движение имеет смысл, пока в него верят. А вера кончилась уже тогда. Потому я и говорю – дураки. Все же на ладони, Сабж, но они отказываются видеть.
– Ну и что? – Сабж пожимает плечами и вынимает из моего кармана сигареты. – Почему все должно иметь какой-то смысл? Эти парни по-своему счастливы. Они наверное, счастливее нас с тобой, Макс. Может, ты им просто завидуешь?
– Может быть. Но я бы не смог так. Я, наверное, слишком четко осознаю бессмысленность всей этой бодяги.
– Просто ты атеист, приятель. Потому что слишком много знаешь. Знание порождает сомнения, поэтому оно – антипод веры. А вера слепа по определению, она исключает сомнения. Или это уже не вера. В большинстве случаев...
– Я думал об этом, Сабж. Но ведь многие из них далеко не глупы. Движение интеллектуалов было тогда и существует теперь. Нет, старик, тут дело не в знаниях. Скорее, в какой-то врожденной наивности.
