Любовь Федорова - Путешествие на север
Эргра Датара на острове ждали. Храмовый двор был освещен тремя большими фонарями, а в маленьком домике позади храма хорошо натоплено и расстелена постель. Ошка с маленькой седенькой поварихой сидели в закуте, отгороженном печью, и играли в самую простую расстановку «королевского войска» – в «уголки».
Переступив порог, монах наконец выпустил локоть Мема и встряхнулся, словно собака, сбрасывая с себя вместе с дождевой водой уличную беспомощность. Мем заметил, что на свету он мгновенно обретает уверенность в себе.
– Будете чай, господин Мем? – задал вопрос Датар.
– Буду, – отвечал Мем, старательно вытирая у порога ноги от желтой островной глины. И вздохнул, невольно произнеся собственную мысль вслух: – Сейчас хорошо бы не чай, а что-нибудь покрепче...
– Можно и покрепче, – легко согласился монах. – Ламина, согрей вина, приготовь вторую постель и ступай к себе. Я вернулся, все хорошо, больше не о чем беспокоиться.
Ошке же он показал знак «иди». Тот суетливо поклонился, накинул на голову какую-то ветошь и шмыгнул в дождь.
Мем застеснялся. Получилось, что он напросился на ночлег и угощение, хотя послали его сюда не спать и пить вино, а бдить на посту. Он снял плащ и стоял с ним в руках у порога, почти касаясь головой потолка, не зная, куда приткнуть мокрую одежду и куда приткнуться самому. Мебели в низенькой комнате было немного. Маленький стол, с которого Датар переставил на окно письменные принадлежности, два табурета, лежанка из двух составленных лавок, несколько напольных светильников на тонких витых ножках, под лавками книги в тяжелых старых переплетах и даже в лубяных коробах, где бумага по устаревшему обычаю хранится намотанной на катушку, и еще темный футляр с лютней на вешалке, где у обычных людей висит одежда.
Датар между делом уже расставлял на столе плошки для вина и стелил полотенце. Кухарка развернула на печной лежанке стеганые одеяла, сняла с углей кувшин, отобрала у Мема плащ, хлопнула дверью где-то в глубине кухни и тоже исчезла.
– Да вы проходите, – сказал Датар. – Что же вы стоите у порога?
– Мне, право, неудобно вас затруднять, – весьма искренне признался Мем.
– Перестаньте, я целый день вас затрудняю, вам то и дело приходится меня провожать. Я должен вас отблагодарить хотя бы малым.
Эргр Датар благословил стол, разлил по плошкам темно-рубиновую жидкость и развел горячей водой. Мем присел на табурет и побыстрее отхлебнул предложенного ему напитка, чтобы почувствовать себя свободнее. Наверное, вино было дорогое, потому что на вкус Мему очень понравилось. Мем обратил внимание на то, что себе монах наливает воды на две трети, если не еще больше. Впрочем, особенного смысла это не имело, потому что в Мема можно было влить и кувшин, и два, и три совсем неразбавленными и не получить сколько-нибудь заметного эффекта. Товарищи смеялись, что у Мема вместо кишков бурдюк, пока наполнишь его допьяна – весь погреб в него перелить придется.
– Ну, спрашивайте, – сказал Датар, когда первая чашка была поставлена на полотенце пустой. – Я знаю, что вы все время хотите меня о чем-то спросить.
– Двери вы не запираете? – охотно поинтересовался Мем.
Казалось, Датар удивился.
– А почему вы спросили именно об этом?
– Меня послали вас охранять.
– Любые постройки на храмовой земле могут иметь запоры только снаружи. Изнутри нельзя закрыться ни здесь, ни в монастыре Скорбящих, ни в резиденции Энленского экзарха.
– Плохо, – сказал Мем. – К вам может зайти любой.
Монах пожал одним плечом.
– Ко мне и должен иметь возможность зайти любой. В любое время дня и ночи.
– Плохо, – повторил Мем, и монах наполнил чашки снова.
– На праздники меня редко зовут, – сказал Датар. – Обычно приходят, когда случается беда, кто-то сильно болен, умирает или уже умер. Я не имею права отказаться или притвориться, будто меня нет дома. Таково мое назначение на этом месте.
– А если к вам снова придут воры или убийцы?
– На все воля Единого. – Монах приподнял свою чашку и немного насмешливо глянул на Мема. Волосы у него растрепались, Датар вытащил их из-за ворота и перекинул через плечо. Мем подумал, что не все женщины настолько же красивы, как этот добровольный аскет. Судя по длине отрощенных для погребального обряда волос, в монахах Датар ходил уже лет шесть, стало быть, постриг принял еще в отрочестве, примерно лет в четырнадцать-пятнадцать. Впрочем, если он и в самом деле вырос на Веселом Бережке, к четырнадцати годам он уже должен был пройти огонь и воду, а еще перетерпеть и навидаться всякого на три жизни вперед. Там судьба жалеет детей еще меньше, чем взрослых. Поэтому, наверное, и имелось в облике Датара такое несоответствие: совсем не тот взгляд, который бывает у сладких красавчиков, – колючий, жесткий и холодный, словно стеклянная стена. Из-за него красота Датара не притягивала к себе. Наоборот, она отталкивала и останавливала любого до нее охотника еще на дальних подступах.
– Плечо не болит? – спросил Мем.
Датар поморщился и отпил вина.
– А как вы думаете? – сказал он. – Если вас ткнуть острием в полпяди длиной, у вас в этом месте заболит или нет? Я такой же живой человек, как и все. Но что-то вы мне задаете не те вопросы, которые хотели. Давайте я вам расскажу что-нибудь. Вот, например, вы сейчас сидите и думаете: быстрей бы все это кончилось. Эта учеба, отцовская воля, посылки у инспектора Нонора, подчинение каждой мелкой сошке в префектуре и лицее, зависимость от навязанного порядка, чужого разумения и желаний. Правильно?.. Быстрее бы кончилась эта часть жизни, вырваться бы из нее, стать взрослым и самостоятельным. А потом, когда взрослость и самостоятельность придет и уйдет, и наступит час, когда нечем дышать, и каждая капля в водяных часах – словно вытекающая жизнь, вот тогда вы подумаете: куда я торопился, куда спешил, куда бежал? Почему не ценил той свободы, которая дана человеку небом, – свободы дышать, видеть, слышать? Вернуть бы теперь это время, когда можно вдохнуть полной грудью, когда радуют солнце и простор, когда можно жить и не мучиться от каждого вздоха и движения, а наслаждаться всеми чувствами, пропуская сквозь себя медленно текущие мгновения?.. Поверьте, господин Мем, вам только кажется, что вы под пятой у обстоятельств, что над вами довлеют, что вам надо куда-то спешить и к чему-то стремиться, а без этого жизнь ненастоящая. На самом деле вы просто не понимаете, насколько вы сейчас счастливы. Не смущайтесь. Берите вино и пейте. Будьте свободны.
От печи шло тепло. От горячего вина внутри разливалось приятное спокойствие. Мем расстегнул верхние пуговицы форменного кафтана и полуприкрыл глаза. Тему для разговора Датар выбрал необыкновенную. Мему подумалось, что молодые люди обычно не способны глубоко прочувствовать печальную быстротечность жизни. Впрочем, это, наверное, была какая-нибудь из записанных в старых книгах проповедей из цикла «кто о чем, а монах о смерти»... Тем не менее именно медленно плывущими, обволакивающими мгновениями Мем сейчас наслаждался.
– Весело или не весело, а жить нужно, – сказал он.
– И умирать нужно. Ведь не было такого человека на земле, который бы жил и не умер, – сказал Датар, снова наполняя вином чашки. – Очень мало у людей в этом мире надежд на бессмертие. А вот в том – наоборот, умереть не получится, даже если захочешь. Все, данное человеку Небом, надо принимать и использовать с благодарностью. Даже право на смерть, ибо в определенном понимании и смерть – благо...
– Поэтому вы и говорили Нонору, что смерть вас не пугает, – заключил Мем. – А меня жизнь не пугает. Монахом быть как? Трудно или не очень?
Датар улыбнулся:
– Можно на «ты». Тебе сколько лет?
– Девятнадцать. С половиной.
– А мне двадцать два. Из них неполных семь я живу, а все предыдущие провел в таком аду, что и вспомнить без содрогания нельзя. Мне есть с чем сравнивать «хорошо» и «плохо». Монахом мне быть нетрудно. Мне трудно другое. Трудно доверять себе и другим. А еще труднее – чтобы люди правильно понимали все, что я хочу им сказать. Временами мне кажется – у них что-то с ушами, так трудно до них доходит. Они слышат, но не слушают... Почти все в исповедях вместо воспоминания о своих грехах жалуются на жизнь. Всем кажется, что Небо к ним несправедливо. Один в ссоре с родными, другого обманул компаньон, у третьего тяжба с соседом, четвертого не уважают собственные дети. Дескать, так жить нельзя. Но разве же это печаль? Я уж не говорю про деньги. На мой взгляд, неприятности, за которые можно расплатиться деньгами, вообще ничего не стоят. Но, кажется, большинство людей со мной не согласны. На самом-то деле нельзя жить так, чтоб обязательно был повод оставаться недовольным. Единый дал день, Единый даст и пищу. Только не ропщи, не загоняй себя раньше срока в могилу ненастоящих несчастий. Потому что, когда придут настоящие, время мелочных недовольств будет вспоминаться как лучшее в прожитой жизни. Впрочем, наверное, все это сейчас тебе не очень интересно... Так о чем ты меня так и не спросил?
