Вадим Шарапов - Командир Особого взода

— Быстро! — окрик Нефедова хлестнул кнутом. — Помогать ему, ну!

Сергей кинулся к колодцу и вцепился в ворот мокрой гимнастерки, вытягивая старшину наружу. Тот с хрипом перевалился за край и Никольский увидел, что второй, полуоторванной рукой он намертво сжимает за горло кого-то, заросшего черной шевелящейся шерстью, отдаленно напоминающего горбатого человека. И тут же рядовой почувствовал тупой удар в грудь, напротив сердца. Его откинуло от сруба, но другие солдаты уже тянули колдуна наверх.

Никольский поднялся с земли и посмотрел на грудь. Гимнастерка была разорвана, и точно под левым соском торчал длинный железный штырь, пробивший сердце. Но боли не было и никаких неудобств не было тоже. Сергей попытался было вздохнуть, и тут же понял, что это совсем не обязательно, и что все это время он не дышал. Попытался удивиться или рассердиться, но не получилось, словно все это время чувства, которые он испытывал, были только воспоминанием о них. Зато теперь он помнил — но тоже отстраненно и равнодушно — как поднялся ночью с досок старого блиндажа, превращенного в госпитальный морг — поднялся он, и с ним еще десяток таких же убитых. Последний резерв зачистки.

Тогда он повернулся, и молча двинулся обратно к куче солдат. Втиснулся между ними и ухватился за холодную мокрую кожу завывающего колдуна.

Степан Нефедов выпустил из губ оберег. Боль уже ушла, больше не раскалывалась голова — видимо, заклятье исчерпало Силу. Он сделал несколько шагов и не удержался — шатнуло. Тогда Степан сел прямо на землю и, не оборачиваясь, сипло приказал:

— Кончайте его.

И зажал ладонями уши, согнулся, весь сморщившись. Не в человеческих силах было выдержать страшный крик колдуна, которого заживо рвали на куски мертвые солдаты. Он не мог причинить им никакого вреда и поэтому кричал и кричал, распадаясь на кровавые части.

Потом вой прекратился.

Нефедов встал. Он облизнул соленые губы и почувствовал вкус собственной крови, которая текла из носа. Старшина размазал ее по подбородку, махнул рукой и повернулся.

Солдаты стояли и молча глядели на него. Они не двигались. Ольга… Федор… Сергей… пожилой старшина… никто из них не шевельнулся и ничего не сказал, когда старшина Нефедов достал из нагрудного кармана тонкую металлическую пластинку со сложными символами. Он сглотнул и криво усмехнулся.

— Ну, вот и все. Жаль, анекдот я вам так и не рассказал. Да это ничего. Благодарю за службу… а Родина не забудет, — и переломил пластинку пополам. Бросил обломки в лебеду и пошел прочь, не видя, как беззвучным пламенем вспыхивают и исчезают тела.

Грузовик на опушке уже урчал мотором.

9. Круг Земной

Метель разыгралась к ночи.

Завьюжило так, что вытянутой руки было не увидеть — снежные хлопья неслись над землей, хлестали по деревьям, переметая все тропки и дороги. Беда человеку, который в такую круговерть окажется в лесу, далеко от жилья. Пропадет ни за что.

Деревня Грачи словно бы замерла. Даже собаки не перегавкивались, отлеживались по конурам, взъерошив шерсть. Редкие окошки светились сквозь снежную муть — в такую погоду даже сена корове подкинуть, и то хозяину надо набраться смелости.

Но военный грузовик, с кузовом, крытым брезентом, упорно пробивался по заметенной дороге. Рычал мотором, порой буксовал на одном месте. Тогда из-под тента молча выпрыгивали люди, наваливались плечами на мерзлое дерево кузова, выталкивали машину вперед и снова забирались под брезент. К полуночи трофейный «Опель Блитц» въехал в Грачи и замер, почти уткнувшись тупым носом в стену крайней избы.

— Ни черта не видно! — шофер, молодой парень в черном танковом комбинезоне, матюгнулся и вылез из кабины. Помогая фарам ручным фонариком, он посветил вокруг и похлопал по брезенту.

— Вылезай, приехали!

На голос лениво отозвалась собака — забрехала, зазвенела цепью. Скрипнула дверь, и на пороге избы встал здоровенный мужик в рубахе и подштанниках, с берданкой в руках.

— Кого там черти носят ночью? — громыхнул он могучим басом. Под луч фар вышагнула фигура в черном, отозвалась спокойно:

— Чего ругаешься? Раз носят, значит, надо. Особый взвод, остановимся у вас тут на денек, — жилистый, невысокий мужик, по погонам судя — старшина, поднялся на крыльцо, не обращая внимания на ружье. Волосы на его непокрытой голове трепала вьюга. Хозяин невольно отступил на шаг, а когда глянул на петлицы — крест в звезде, так и вовсе опустил берданку и отвел глаза.

— Охотники? — пробормотал он и посторонился. — Заходите в избу… товарищ старшина. Только тесновато у меня, тут уж не обессудьте. Жена, да трое ребятишек. Да замолкни ты! — это уже выскочившему с лаем псу.

Старшина обернулся в темноту, что-то тихо и неразборчиво сказал подбежавшему шоферу. Хозяин тем временем во все глаза смотрел, как из кузова один за другим бесшумно выпрыгивают солдаты. Подошли ближе, выстроились у крыльца. Все как один — широкоплечие, косая сажень в плечах, и самый малорослый — на полголовы выше командира.

— Разобраться по избам! — приказал старшина. — Саша, машину загони во двор и укрой, как следует, а то с утра не откопаем. Выполнять…

Солдаты мгновенно исчезли в метели. Проводив их взглядом, старшина снова повернулся к хозяину и усмехнулся.

— Не узнаешь, Николай? Понятное дело, давненько я у вас не был. Ну, зови в дом, что ли. Парень я не гордый, где постелишь, там и лягу, — и, не дожидаясь ответа, сам шагнул в сени. Оторопевший мужик повесил берданку на гвоздь и поспешил следом за неожиданным гостем. В избе, при свете керосинки, которую зажгла полусонная жена, он уставился на старшину. Вгляделся хорошенько — и охнул.

— Степан? Ты, што ли? Степан Нефедов?

— Он самый, — военный пригладил волосы и сел на табурет, стягивая сапоги. Потом откинулся на стену и устало прикрыл глаза.

— Дак… это же сколько лет-то прошло? — Николай суетился, озадаченно взмахивал руками. Огромный, он был похож на медведя, который отмахивается от надоедливых пчел. — Ведь в самом начале войны еще…

— Да не мельтеши ты, Коля, — отмахнулся Нефедов, — сядь вот лучше, расскажи, что тут у вас и как?

Хозяин присел на скрипнувшую под ним скамью. Потом спохватился, снова вскочил.

— Степан, так что ж мы насухую-то с тобой разговоры разговариваем? У меня вот и самогон есть, и сало…

— Не пью, спасибо, — покачал головой Степан, — не приучен. Чаю выпью с удовольствием, а если и сахару в него положишь — так и совсем спасибо.

— Наталья! — шепотом, прозвучавшим чуть тише обычного баса, позвал жену хозяин. — Чайник поставь!

Его жена молча повозилась у печки, вздула огонь, поставила объемистый чайник и снова ушла в другую комнату, даже вроде бы и не глянув в сторону ночного пришельца. Нефедов улыбнулся.

— Хорошая у тебя хозяйка, Николай, нелюбопытная.

— Э! — махнул рукой мужик. — Ты не смотри, что слова не сказала. Завтра вся деревня знать будет, что ты вернулся. Баба же, сам понимаешь…

— Пусть говорит, — Нефедов думал о чем-то другом. Он рассеянно погладил кота, который мявкнул и перевалился на другой бок, и спросил. — Так значит, в Грачах спокойно все?

— А что здесь сделается? Всю войну тишина была. В начале, говорят, тоже. Да что я тебе рассказываю-то? Я как на пятый год по ранению комиссовался, сразу в председатели сельсовета и попал… Так и живем.

— Председатель сельсовета? — хмыкнул Степан. — Ишь ты. И в лесах спокойно?

— Так ведь ваши-то, Охотники, здесь в войну не один раз проходили. Тишь да гладь, — Николай помялся нерешительно, а потом все же спросил, — слышь, Степан, вы-то сюда по заданию, или как?

— Или как, — отозвался Нефедов, снимая кипящий чайник, — или как. Постоим тут у вас сутки, отдохнем, метель переждем — и дальше поедем. Здесь нам делать нечего.

— Ну и слава богу, — Николай заметно повеселел, видно было, что разом успокоился и ободрился, — и то верно — что вам здесь делать-то? Но, однако, нагрянул ты, Степан, нагрянул… Кто бы и знал, что ты живой? Ведь даже Татьяна не верила.

Он осекся, увидев, как Степан медленно поставил жестяную кружку на стол. Молчали долго. Потом старшина провел ладонью по лицу, словно смахивая что-то, и глухо спросил:

— Она здесь?

— Жива-здорова, — растерянно сказал Николай, виновато сутулясь на табурете, — как раньше одна была, так и сейчас.

Нефедов поморщился, как от сильной боли, и встал. Он сильно побледнел и теперь какими-то медленными, неуверенными движениями обхлопывал себя по карманам. Все-таки нашел коробку папирос, потоптался на половике и как был, босой, вышел в сени. Через пару минут Николай вышел вслед за ним.

— Степан… Ты чего? Что стряслось-то?

— Она что, замуж так и не вышла? — спросил Нефедов, в темноте жадно затягиваясь «Казбеком». Красный огонек на конце папиросы разгорался и угасал с легким треском.