Александр Бушков - Золотой Демон
— Топорами! — крикнул есаул. — Уж топор-то у каждого ямщика найдется! Все до единого грузы распотрошить!
Вид у него тем не менее был не грозный, а скорее уж потерянный. Сразу чувствовалось, что есаул, как частенько бывает, потерял себя и криком пытается вернуть уверенность в себе и в мире — но тщетно, тщетно…
— Голубчик…
— Я вам не голубчик, а господин есаул! Нужно все обыскать, вверх дном…
— А на каком, простите, основании? — пожал плечами жандарм. — На основании ваших подозрений? Полномочий не имею… Да и неосуществимо это — все до единого ящики с кулями вскрывать…
— Вот именно, с какой такой стати? — вклинился Самолетов. — Ящики мои, что с чаем, что с камнем, заколочены еще в Шантарске и на совесть. С чего бы их ломать?
Ротмистр, с некоторым страданием на лице, отозвался:
— Господин есаул полагает, что золото ночью украдено злоумышленниками из числа путешествующих и спрятано в грузах…
— А куда ж ему еще деваться? — прямо-таки с болью сердца выкрикнул есаул. — В чертей прикажете верить? Черт их знает, как там с ними обстоит, не видывал, только в жизни не слышал про такие вот чертовы штучки. Золото люди крадут!
— Случай, знаете ли, затруднительный, — мягчайшим голосом ответил жандарм. — Объяснить его не берусь по причине полного непонимания происходящего… однако успел составить мнение. Не только ваше самородное похитили. Практически у всех, кто обладал золотом, оно исчезло при самых загадочных обстоятельствах, ничуть не похожих на результат человеческих ухищрений… — он поднял перед собой издырявленную сумку, держа ее подальше от себя, с неким брезгливым опасением. — Ну вот сами скажите: похоже э т о на дело человеческих рук? У меня, знаете ли, — и не у меня одного, да-с — из кармана пропал золотой корпус от часов, причем механизм целехоньким остался в кармане… Люди так не могут, не умеют, тут что-то другое…
— Черти? — саркастически ухмыльнулся есаул.
— Не берусь судить, — бесстрастно откликнулся жандарм. — Как человек верующий, в существовании нечистой силы сомневаться не должен. Как человек, не понаслышке знакомый с сыскным делом, в жизни не сталкивался с потусторонними созданиями, ворующими драгоценные металлы. Однако согласитесь, что обстоятельства никак не позволяют считать все делом человеческих рук…
— Да что вы мне здесь такое разводите?
— Ничего я, простите, не развожу, — сказал ротмистр. — Но вынужден смотреть на происшедшее с учетом его полной экстраординарности… Не знаю, в чем дело, но в обычных злоумышленников человеческого происхождения не верю… Ну не способны люди на такое! — воскликнул он, морщась едва ли не страдальчески. — Как бы это назвать…
— Феномен, — серьезно подсказал Самолетов.
— Ах, во-от оно как! А позвольте спросить, могу я этот ваш феномен притащить в качестве свидетеля в военный суд, перед коим мне вскорости отвечать придется? Уставы, насколько я помню, никакого такого феномена не предусматривают ни в качестве смягчающего обстоятельства, ни в отягчающем смысле…
— Ну вот именно так все и стряслось, — сказал жандарм. — Вот о объясните вы мне, каким образом мог бы человек этакое сотворить? Как бы он, печатей не нарушив, через эти дырочки самородки выковыривал? Как бы он из кармана золотой корпус похитил, оставивши механизм?
— И крест с шеи, — мрачно дополнил Самолетов.
— Слышите? И крест с шеи… В любом случае, о полном обыске всех без исключения грузов и речи не идет. Слишком много времени отнимет, невероятных усилий потребует. Ямщиков, конечно, всех поголовно обшарить — дело нехитрое… Но вы что же, всерьез полагаете, что они ваше золото по карманам распихали да так и держат? Или в снег зарыли, чтобы на обратном пути забрать? Позвольте уж в этакие фантазии не поверить…
— Что ж вы предлагаете?
— А что я могу предлагать? — пожал плечами жандарм. — Следовать прежним маршрутом, до Челябинска. Челябинск — уездный город, там имеются гражданские и военные власти и полиция тоже. Да и губернский Оренбург недалеко, а там — жандармское управление. Если властями будет так решено, проверят грузы самым тщательным образом. Все равно, рассуждая здраво, если это и злоумышленник, деваться ему некуда: до Челябинска ожидаются всего две деревни, в коих нетрудно устроить так, чтобы никто от обоза не отдалялся. А бежать злодею… Ну куда ему бежать? — он обвел рукой снежную равнину. — На сотню верст кругом — ни единой живой души, ни одного человеческого жилья… Подождем уж до Челябинска, господин есаул, так оно будет умнее… Простите, но ничем более помочь не в состоянии…
Он повертел суму, швырнул ее в распахнутую дверь возка, непроизвольным движением отер руки о шубу, отдал честь и преувеличенно ровным шагом направился прочь, в сторону головы обоза. Есаул не смотрел ему вслед, он ни на кого не смотрел, стоял, чуточку пошатываясь — хотя водкой от него совершенно не пахло. Потом какими-то дергаными движениями отступил на шаг, согнул колени, уселся на приступочку возка. Глаза у него были мутные, совершенно бессмысленные.
— Много пропало? — тихо поинтересовался Самолетов.
— Все до крошечки, — отрешенным, шуршащим голосом отозвался есаул. — Восемь пудов одиннадцать фунтов семь золотников. Военный суд, тут и думать нечего. Каторга… В солдаты…
Он тихо покачивался взад-вперед, запустив руку под шубу, тихонечко постанывая.
— Эк, твою! — охнул вдруг штабс-капитан Позин.
И, прыгнув вперед, упал на есаула, тот рухнул с приступочки, и оба нелепо закопошились в снегу. Все присутствующие не трогались с места, таращась на них недоуменно, а Позин, придавливая есаула к земле, что-то выделывая обеими руками, шипел сквозь зубы:
— Не балуй, козаче… Не балуй… Ты ж не гимназистка с серными спичками…
Потом он выпрямился, зажав в кулаке дуло большого «смит-вессона» армейского образца. Есаул лежал на спине, бессмысленно глядя в небо, на поясе у него чернела пустая расстегнутая кобура.
Чуть повернув голову в сторону казаков, Позин громко спросил:
— Другой револьвер у него имеется?
— Так что нет… — отозвался один.
— Вот и ладненько, — сказал штабс-капитан, отдуваясь. — А этот я приберу, так оно надежнее. Чем такое место хорошо, не повеситься тут и не утопиться — и не на чем, и негде… — Он повернулся к казакам: — Что стоите, как пугала на огороде? Водки принесите, живо! Есть у вас… Чтобы казак в Омске водочкой не запасся? По вам видно, давно служите, не безусые… Быстро, кому говорю! И пить из чего…
Бородатый казак, решительно покривившись лицом, полез во второй возок и вскоре вынырнул с прямоугольной армейской фляжкой и пузатым оловянным стаканчиком. Отобрав у него то и другое, Позин свободной рукой приподнял есаула, словно бесчувственное тело, усадил на приступочку и примостился рядом, приговаривая:
— Ежели из-за каждой неприятности стреляться из казенного револьвера, патронов не хватит… Ты, Лукич, выпей-ка чарку и не балуй, не дури, ты ж офицер, а не баба какая… Поговорим ладком, смотришь, до чего умного и договоримся… Затеял тоже, драть тебя некому…
Есаул подрагивающей рукой потянулся за чаркой, Позин же, обернувшись к остальным, скрутил зверскую рожу и мотнул головой. Присутствующие стали осторожненько отодвигаться подальше. Тот самый казак, что лазил за водкой, коснувшись кончиками пальцев рукава поручиковой шубы, прошептал:
— Ваше благородие, крест святой, не спали, и в рот — ни капли… Не первый раз… Колдовство, верно слово…
Не зная, что ответить и как держаться, поручик стоял столбом. Имелась одна-единственная утешительная мысль: он никоим образом не сошел с ума, эти тягостные чудеса накрыли всех… Вот только облегчения эта мысль не давала никакого.
— Эге, Аркадий Петрович! — произнес рядом Самолетов. — А там, очень похоже, что-то да происходит…
Поручик тоже посмотрел в ту сторону — в хвост обоза. Прекрасно видно было в ярком свете утреннего, уже изрядно приподнявшегося над снежной равниной солнышка, что там, в полуверсте, сбилась немаленькая толпа: вокруг одного из возов столпились ямщики, к ним подбегало еще несколько.
Потом с той стороны показался бегущий — простоволосый, без шапки, в распахнутой шубе. Передвигался он каким-то странным аллюром, крайне неуклюже, спотыкаясь на ровном месте, то натыкаясь на очередной воз, то попадая ногой в высокий нетронутый снег на обочине тракта.
Через небольшое время поручик узнал Саипа, и сердце неприятно захолонуло: лицо татарина было белым, как полотно, он несся, растеряв всю прежнюю осанистость, по-прежнему то запинаясь, то увязая в снегу. Сразу было видно, что ему давненько не приходилось бегать, долгие годы передвигался неторопливо, степенно, не имел надобности бегать, разучился…
— Случилось что? — окликнул Самолетов. Покосившись на него испуганно, очумело, Саип, не замедлив неуклюжего бега, издал тоскливый стон, словно у него болели зубы, замотал растрепанной головой, выдохнул:
