Дмитрий Матяш - АТРИум
– Никто, – вдруг ответил кто-то из-за спины Кудесника твердым голосом.
Егор тут же отпрянул от двери, обернулся и наткнулся на торчащий из разбитого иллюминатора пистолет. Дверь со скрипом отъехала назад, и в проеме стал виден четкий абрис пилота.
– Не двигаться! – приказал он, поочередно направляя оружие то на Кудесника, то на «азаматовца».
«Это мне уже начинает надоедать! – с досадой подумал Егор. – Ох разозлите вы меня, ох и разозлите!»
Пол отсека к тому времени был уже полностью залит смердящей болотной жижей, так что убитый Певцом «азаматовец», лежащий ничком, оказался затоплен по уши.
Пилот явно находился на грани нервного срыва. Оно и понятно – за загробленный вертолет отвечать только ему, а что он напишет в рапорте? Почему летал в среднюю полосу, куда вылеты запрещены? Потому что ему тоже щедро заплатили? Военное начальство в Атри, конечно, строго наказывать не будет, денег на оффшорных счетах в их бухгалтерии хватит на то, чтобы незаметно прикупить и десять Ми-8, но вот что скажет комитет с Большой земли, который курирует дела Атри? Ведь они не знают и десятой части того, что тут происходит. В их глазах Атри – всего лишь большая шахта с ураном, добываемым для потребностей страны и тайной продажи за границу. А потому ни о каком внебалансном счете атрийских военных частей, ни о торговле «налево» ураном, ни об относительно демократических отношениях с вольными бродягами они не знают. По-прежнему считают, что население в Атри всего пара тысяч человек и каждый сбежавший с урановых шахт заключенный непременно отыскивается и сурово наказывается. Поэтому для них списать боевой вертолет все равно что признать поражение в бою целой эскадрильи. И выделять деньги на покупку нового они будут не один день. А пилот, скорее всего, пойдет под трибунал.
– Встать! – скомандовал он. – Стволы бросьте оба! Живо!
Кудесник положил автомат на скамью, поднялся на ноги, вовремя пригнув голову, и посмотрел на пилота. Майор, суровый человек лет пятидесяти, такому впору командовать авиаполком, а он тычет стволом, как мокроносый солдатишко с погранзаставы, первый раз увидевший «запрещенных» вольных бродяг.
– Ты чего, мужик? – вытянул шею конвоир, также поднявшись на ноги, но не выпустив автомат из рук.
В ответ грянул выстрел. Пуля пробила правое легкое, «азаматовец» вскрикнул и сполз по двери в грязь, закрывая руками дыру в груди, откуда вытекала, расходясь красным кругом по серой ткани «защитки», кровь.
Майор дождался, когда тот перестал хрипеть, стонать и наконец хлюпулся лицом в затопившую отсек болотную жижу, сделал пару шагов от двери и скомандовал Кудеснику, чтобы тот выходил.
– И руки за голову! – добавил он.
Кудесник выполнил все, что ему велел майор. Выйдя из вертолета, он погрузился в пузырящийся ил по щиколотки. Оглянулся, с сожалением посмотрел на разбросанное по забрызганному кровью отсеку оружие и тяжко вздохнул. Картина до боли напоминала ему вчерашнюю, разве что сегодня он знал, кто кого убил и, главное, как.
– Шевелись! – прикрикнул пилот и махнул пистолетом, указывая куда-то влево.
– Куда ты решил идти? – спросил Кудесник. – Тут везде болота. Компас и КИП работать не будут.
– Молчи, – прошипел пилот. – И шагай. Не все так бедово, как ты нарисовал.
– О чем ты?
– Узнаешь, иди давай.
Ночь, благо, была лунной. Диск луны освещал кочковатую топь, местами поросшую камышом, и можно было отличить зеркальную гладь коварных бочаг от более-менее затверделой почвы.
– Знаешь, а не мешало бы включить дозиметр, – прислушиваясь к шелесту камышей, сказал бродяга. – Я слышал, болота всегда фонят. А еще, что тут водятся…
– Не болтай! – зло шепнул пилот. – Иди вперед.
– Жердину бы выломать какую, что ли? – остановился Кудесник перед залитым водой участком между двумя большими островами камышей. – Стремновато тут.
– Давай в обход. – Пилот ткнул его стволом пистолета в спину.
– Не делай так больше, ладно? – попросил Кудесник. – Я буду идти, только будь так добр, не тычь в меня этой хреновиной.
Голосистые лягушки, не обращая внимания на нарушителей ночной тишины, продолжали свое квакливое общение. Наверное, у них так принято – высказываться всем одновременно: слитая из тысяч однообразных звуков монодия завораживала. Егору вспомнился пруд в деревне его бабушки. Не такой, как в Корундовом Озере, где даже рыба не водится, а чистый, спокойный, манящий, словно нарисованный. В школьные годы он проводил возле пруда все лето: купался, рыбу ловил, плот сооружал, а позже, когда повзрослел, и девчат туда вечерами приводил. Тянуло его к пруду как магнитом. В образовавшемся на дне яра еще в незапамятные времена овальном водоеме, окруженном до половины зеленым ковром травянистых лугов, ему чудилось нечто магическое. Нечто, чего нельзя объяснить, а можно только чувствовать и понимать. Часто он засиживался там дотемна, смотрел на воду и думал о русалках, водяных, лесных мавках, ведьмах – словом, о всех тех химерических существах из поверий и легенд, о которых рассказывала ему бабушка. Смотрел, слушал песнь лягушек и ждал… Но поверхность пруда обычно была гладкой как зеркало, лишь изредка на ней появлялась мелкая-мелкая рябь от играющей рыбы.
Вспомнил Егор о лесном пруде и забыл тут же. Сквозь камыши что-то слабо просвечивало. Синеватые вспышки то становились ярче, то, наоборот, полыхали, будто газовая конфорка. Подойдя ближе, Кудесник раздвинул руками камыши, и на его лице появилось глупая улыбка. Ба, да это же аномалия «Кольцевик»! Как ее сюда занесло, на этот кочкарник? Три светящихся синим цветом полупрозрачных кольца вращались одновременно один внутри другого, будто нанизанные на невидимую ось, каждый по своей неповторяющейся траектории. Аномалия была довольно крупной, первое кольцо, внутри которого вращались остальных два, в диаметре имело метра два, не меньше.
– Затухает, – прошептал Кудесник, на лице которого играли синеватые отблески. – Скоро появится «Зуб».
– Что? – сощурился майор, без особого интереса рассматривая мерцающую аномалию.
– Говорю, приди сюда завтра в это же время, и возьмешь двадцать кусков евро. Главное, контейнер свинцовый с собой прихвати.
– Ладно, двигай, – никак не отреагировав на Кудесниково объяснение, сказал он.
«Поистине железная выдержка», – усмехнулся про себя бродяга и начал обходить область измененного пространства, как заковыристо называли аномалии «умники».
Дальше все было залито водой. Бочаги стали невидимыми и неразличимыми. Идти нужно было с утроенной осторожностью, дабы не угодить в наверняка глубокие колодцы.
За мерным шелестом камышей, хором лягушек и легким шипением «Кольцевика» Егор не сразу расслышал посторонний звук. Неискушенный слух никогда не распознал бы его на фоне галдежа и шелеста, что витали над болотом, а вот стреляный бродяга должен был уловить сразу. Он исходил из земли. Сначала источник утробного бульканья находился справа от них, потом переместился вперед, сделал полукруг и оказался сзади.
Звягинцев, ощутив наконец, как вибрирует под ногами земля, остановился как вкопанный. Поднял вверх руку, оглянулся на майора.
– Ты чего? – спросил тот, но бродяга, сверкая белками расширившихся глаз, приложил палец к губам.
– Сейчас вылезет, – шепнул он, когда дрожание почвы стало заметно крупнее.
– Кто?! – глядя себе под ноги, вскрикнул пилот.
– Да тише ты! – сквозь зубы зашипел Кудесник, но было уже поздно.
Зеркальная гладь одной из бочаг метрах в пяти за спиной майора завертелась, словно уходила в сливное отверстие, потащила за собой воду у них из-под ног, заклокотала, словно сточная канава в дождь.
– Что это? Что это? – как заведенный повторял пилот, забыв о бродяге и направив пистолет в сторону водоворота.
– Не тупи, – прошептал Кудесник в ответ, зная, что тот все равно его не расслышит. – Стой где стоишь и не делай резких движений.
Из образовавшейся воронки, втянувшей в себя всю воду, так что теперь люди стояли на земле, метров на десять ввысь взметнулось лоснящееся тело черного гигантского червя. Вот он, настоящий житель сих топей, чей покой посмели потревожить вездесущие любопытные людишки. Стой покорно и трепещи перед ним, возможно, еще сумеешь сохранить себе жизнь.
Ромбовидная голова червя раскрылась, в пасти извивались, словно пальцы, восемь щупальцев, внутренняя сторона каждого из которых была усеяна тысячей крохотных крючковатых зубов.
Бродяги называли эту тварь гельминтом, хотя никакого сходства со своим ничтожно малым однофамильцем червь не имел. К тому же люди не были его едой. На топях они бывали слишком редко, да и привык он в основном к животной пище, как следует пропитанной радионуклидами. Человечина в плохо перевариваемых толстых защитных костюмах и жестких ботинках для его рациона не очень-то и подходила. Так что если червь не был зол, дико голоден и не имел проблем с самкой, все было не так страшно, как казалось на первый взгляд. Главное – дать червю понять, что ты сожалеешь по поводу его беспокойства, не имеешь никаких к нему претензий и незамедлительно уйдешь, как только он снова скроется под землю. Объяснить это можно только одним способом – стоять по стойке «смирно!» и не дышать.
