Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза
Круз посмотрел вокруг. Вспомнил, как горели машины в распадке, и сообщил кожаному: «Пойду».
У дона Луиса, хозяина земель на полдня езды, Круз прожил три с половиной года.
11
Если человек умеет ужиться с землей, та на удивление скоро о нем забывает. Если человек рассаживает всюду зелень, не пугает зверье, не травит чрезмерно, не кладет асфальт и не роет, то между ним и землей устанавливается добрый мир — примета покоя, достатка и удовольствия от дел. Зато когда человек исчезает, все мгновенно превращается в лес, и зверье с радостью вламывается на опустелую жилплощадь. Дольше всего помнит человека сделанная им пустыня.
Земля, по которой повел Захар, почти ничем человечьего прошлого не выдавала. Мелькнет только ржавый знак на столбе у проселка, угол хаты высунется из кустов. Да странно прямая линия ручья напомнит, что были противоболотные каналы. Но каналы заросли, и болота вернулись, чавкая под ногами, цепляясь и открывая вдруг холодные провалины — по колено, а то и по пояс.
Шлось медленно. И Дан начал сдавать. Круз давно за него побаивался. Но Дан долго держался. Когда пришлось оставить грузовик, неделю чуть не бежали, стараясь оторваться. Дан бежал наравне со всеми. Но после визита к волчьему народу ему занемоглось. К вечеру чуть переставлял ноги, бледнел, стискивал зубы. Глотал таблетки из жестяного тюбика. Может, сырость его проняла? Ни дня без переправы. Молодняку что — отряхнулся и побежал. А Круз сам скрипел зубами от ломоты в суставах.
На третий день переправлялись через широкую медленную реку. В заросшей, сшившей деревне на берегу нашлась лодка. Сперва переправились двое щенков с Захаром, потом Захар, матерясь, погреб туда-сюда с серыми. А когда плыли Дан с Хуком и девчонка, лодка вдруг расползлась. Старый дюраль, раздерганный веслами, подался, и посреди днища раскрылся шов.
Дана выволок Хук. Вытащил за шиворот, как кутенка. Верка выплыла сама и на берегу, никого не стесняясь, скинула рубаху, разлеглась под солнышком, светя рыжей шерстью на сраме. А Дан добрел до прибрежных кустов, да и свалился, кашляя. Круз поставил для него палатку, заставил переодеться. А сам, прихватив с собой Следа с Последышем, отправился искать машину. Судя по карте, неподалеку был поселок.
По здешним землям на машине — опасно вдвойне. И народца лихого, как видно, уцелело куда больше, чем в старой Европе, и дороги захирели куда основательней. От Давоса до Польши добрались на грузовике за четыре дня, без засад и неприятностей, — разве что сорвали чью-то старую растяжку на трассе. Протухший заряд ухнул безвредно позади. А в Польше, за руинами города со зловещим названием Быдгощ, начали стрелять, потом погнались — на колымагах, громыхающих жестью, на мотоциклах. Круз от удивления едва не затормозил. В последний раз мотоциклиста он видел лет двадцать назад. А те были точно рокеры из невзаправдашней юности. Но гнались недолго — то ли техника была внушительна лишь с виду, то ли наскучило. А вот на подходах к Тересполю влетели по-настоящему. Засада по всем правилам. Если бы грузовик был обычной жестянкой, без брони на кабине и моторе, пришлось бы худо. «Эрликона» из-под брезента засадники не ждали. Двадцатимиллиметровые бронебойные бананы «эрликона» протыкают кирпич как бумагу.
Круз осмотрел потом трупы. Пятнистая униформа, винтовки, ботинки, нашивки с орлами. Будто всплыли из прошлого. Зачем, откуда? Не молодежь, не старики. Неужто на дорогах нынешней Европы столько поживы?
Покалеченный грузовик пришлось бросить.
Собратья засадников, в таких же униформах и с такими же винтовками, шли следом целую неделю. В конце концов Круз устроил засаду сам. Растратил все растяжки и половину запаса патронов. За двумя уцелевшими побежали, хохоча, щенки. Вернулись перемазанные кровью и после жарили на костре, насадив на прутики, округлые мясистые кусочки. Что именно, Круз знал и потому ни спрашивать, ни смотреть не стал. Зверье.
Чем дальше на северо-восток, тем населеннее и опаснее становилась местность. Но выбора не было.
Человечье железо, оставленное без присмотра, недолговечно. Жесть кузовов гниет и осыпается, мягкое нутро склизнет, пластик крошится. Масло густеет, плесень жрет хилую электронную начинку. Ржавь ест моторы.
Разве только сделанное людьми для убийства людей на диво живуче. И на постаменте, и в подворотне — способно выдержать десятилетия, если не века, и завестись с первой пробы.
Указанный на карте поселок оказался военным городком. Бетонным, кирпичным, равномерно заросшим, нетронутым. Круз полчаса вынюхивал, выслушивал — нет вроде ничего. Ровно и спокойно, как на кладбище. Трава сквозь асфальт, сквозь сетку ограды. Шелуха ржавчины на щитах с лозунгами и предупреждениями. И скелет в каске, уткнувшийся в стекло КПП.
Чаще все армия умирала именно так: до конца цепляясь за привычный порядок, исполняя и отдавая приказы, заменяя непроснувшихся. На втором этаже дома с кирпичной звездой скелет в полковничьих погонах держался за телефон, а скелет поменьше, с погонами уже непонятными, лежал на полу близ подноса со стаканами в красивых потемнелых подстаканниках. Подгнившее знамя на стене. Птичьи гнезда в музее боевой славы.
Удивительно, но в этом месте вовсе не пахло счастьем. Не щекотало ноздри ощущение затаившейся хвори. Она будто ушла, убив. Наверняка никто сюда не заходил лет тридцать, даже вездесущее волчье племя. Пыль, свет, тишь. На складах — ряды ящиков с промасленными, в пушечном сале утопленными банками, цинки с патронами, унылые галереи полушубков, точно сплющенные человечьи тени.
Круз полазил по 66-м ГАЗам. Затем по БМП, стоящим рядком на асфальтовом поле. Когда вылез из четвертой, заключил довольно: «За два дня заведу».
С тем и отправились назад. И успели вовремя — как раз чтобы не дать щенкам выпотрошить Захара. Тот стоял у костра, белей мела, тряся головней, а волки его, поджав хвосты, сидели перед Хуком — огромной темной тучей, выросшей из земли. Правый и Левый с ножами в руках подходили, похожие на огромных котов, — плавные, хищные. Скрючившись, прикрывшись разодранной рубахой, ревела Верка.
— Хватит! — рявкнул Круз. — Кабар в ножны!
— Он ответит, — прошипел Левый. — Он на братову суку полез!
— Я разберусь! Ну?
Правый, вздрогнув, спрятал нож. Левый, хмыкнув, нож подбросил и поймал его, кувыркающийся, за рукоять. Затем все же спрятал.
— О, батя, а народец-то твой без царя в голове, — определил Захар, сопя.
— Ты что сделал? — спросил Круз. — Отвечай!
— Да ничего… пошутковал. Верка-то, все знают, порожняк, с ней все…
— Молчи! — рявкнул Круз, поняв, что произошло. — И слушай меня внимательно, очень внимательно: ты больше женщину, которую называешь Веркой, не знаешь. Ты ничего про нее не знаешь, понял?! И ничего, повторяю, ничего и никогда про нее не говоришь. Она — его женщина. — Круз показал пальцем на Правого. — Только он говорит про нее и решает, что с ней делать. А теперь — подойди. Брось головню и подойди!
— Ты, батя, не серчай, — сказал примирительно Захар, бросая головню, — я их обычаев не знаю, a Be…
Круз ударил. Раскрытой ладонью, коротко и резко. Захар полетел наземь, перекувырнулся кошкой, вскочил.
Серые зарычали. Правый с Левым расхохотались.
— Ты, батя, если прогнать меня хочешь, так и скажи!
— Захар, я хочу, чтобы ты остался с нами. На первый раз ты получил легко. А если дальше думать не будешь, будешь с ним разговаривать.
— Я ему кишки выпущу, — пообещал Захар.
— А я выпущу тебе, — пообещал Круз. — В моей стае кровь друг дружке не пускают, понял? Ты — наш. И если хочешь быть нашим, мотай на ус. Все, урок окончен. Когда имя давать будешь? — спросил у Правого.
— У нее бабьей крови нет. Значит, сегодня, — сказал тот угрюмо.
— Лады, — заключил Круз. — Иди, смени Следа на карауле.
Подошел к Верке. Присел на корточки. Та уже реветь перестала, только всхлипывала тихонько, дрожа.
— Вера, сегодня произойдет важное. Ты только ничего не бойся, хорошо? Ты только слушайся, хорошо?
Верка размазала слезы кулаком.
— Они что, меня все будут чалить? Или только этот, который угрюмый?
— Да нет, ты что. Ты сейчас его женщина. А после того, что будет, он тебя как себя защищать будет, и все его братья тоже. Понимаешь, для них очень важное сегодня произойдет.
— Тоже мне важное, бабе засунуть! Да я хоть кому дам, хошь тебе, прямо щас!
— Вера, послушай меня, — сказал Круз терпеливо. — Ты — его женщина. Никто из нас не станет с тобой, потому что Правый — наш брат. Важно, чтобы только его семя было в тебе. Эти люди… они… то есть мы, вообще редко берем женщину чужой крови. А Правый взял. Это для него очень важно.
— Если важно, чего он так… с кулаками… и рвет. — Верка всхлипнула снова.
