Максим Шейко - Идут по Красной площади солдаты группы «Центр». Победа или смерть
– Эй, кто там, это «Дора-3». Требую артиллерийскую поддержку по левому берегу!
– Вас понял, «Дора-3». Уточните координаты и тип цели.
– Квадрат В14, пулеметы в открытых окопах.
– Принято.
– Быстрее!
Голос в наушниках внезапно поменялся.
– Что у вас там творится, «Дора-3»?
– Вальтер, ты, что ли? У нас тут паршиво – нас прижали пулеметами с того берега.
– Scheisse! Откуда они там взялись?
– А я знаю? Из резерва, наверное. Полчаса назад их там точно еще не было.
– Ладно, сейчас попробуем их подавить, а вы сматывайтесь оттуда по-быстрому, как только они заткнутся – снарядов нам надолго не хватит.
– За это не переживай. Лично я хочу отсюда свалить больше кого бы то ни было!
– Хорошо. Оставь кого-нибудь на связи – нам нужен корректировщик, отсюда цель не просматривается.
– Радист убит, сейчас подыщу кого-то.
Ганс в очередной раз осмотрелся и, заметив одного из солдат пулеметного взвода, проорал:
– Эй, ты, Ланга сюда! Сейчас нам помогут артиллерией, пусть корректирует огонь.
Убедившись, что приказ ушел по цепочке, Нойнер ловко пополз в противоположную сторону, благо минометный обстрел прекратился – пока артиллерия раскачивается, неплохо бы и самим что-то сделать для своего спасения! Вот хотя бы грохнуть того снайпера, который застрелил радиста. Как-то не хотелось поймать от него пулю, командуя отступлением своей роты.
Добравшись до позиций второго взвода, следившего за занятым противником селом, Ганс сразу же наткнулся на Клинсманна.
– Где Крамер?
Молчаливый унтер указал рукой на скрюченную серую фигуру с прижатыми к животу руками.
– Жив?
Куно только отрицательно качнул головой. Ганс злобно выругался.
– Командуешь прикрытием. Мы скоро отходим. Смотри, чтобы «иваны» не вздумали за нами погнаться.
Даже не дожидаясь подтверждающего кивка, Ганс вновь змеей заскользил между кустами и сугробами. На полпути к оставленному им телу радиста он, наконец, услышал сверлящий свист пролетающих над головой снарядов и грохот разрывов на восточном берегу – «acht-acht»[17] из второй батареи вступили в дело. Геро, проделав в сугробе под трупом радиста пару отверстий для наблюдения, вовсю корректировал огонь зенитчиков. Разрывы ровной линией ложились в зарослях на противоположном берегу. Пулеметный обстрел быстро прекратился.
Нойнер тем временем, пробираясь вдоль позиций своей роты, нашел того, кого искал. Франц Янсен, лучший пулеметчик во всем батальоне, прильнул к прицелу своей «костной пилы», хитро примостившись под снежным козырьком и оказавшись как бы внутри сугроба. Его лучший друг, второй номер расчета Тим Кроос, лежал в нескольких шагах, раскинув руки и устремив в небо невидящий взгляд. Меховая куртка на груди потемнела от крови, тонкая красная струйка все еще стекала из уголка приоткрытого рта – парень умер совсем недавно.
Ганс, втиснувшись под корягу, видимо принесенную сюда весенним половодьем, окликнул приникшего к оптическому прицелу пулеметчика:
– Засек гада?
– Нет.
– Ладно, сейчас разберемся.
Нойнер еще раз посмотрел на распростертое тело Крооса, стараясь прикинуть, как оно располагалось перед попаданием, затем добавил в свою мысленную схему место гибели радиста, после чего взялся за бинокль и, приникнув к окулярам, принялся методично прочесывать взглядом заросли противоположного берега.
– Сейчас ты получишь свое, зараза.
На восточном берегу легла очередная серия разрывов, и что-то в только что тщательно осмотренных кустах неуловимо изменилось. Ганс буквально впился глазами в привлекший его внимание кусочек посеченных осколками зарослей.
– Ага, попался, Аrschloch! Порубленные кусты, лево двадцать от той промоины, которую только что накрыли.
Конец фразы Нойнера потонул в грохоте длинной пулеметной очереди. В бинокль было отчетливо видно, как сыплются на землю кусочки покрошенной тяжелыми пулями лозы, как взлетает легкими фонтанчиками снег. Затем в сторону отлетела сорванная шапка. Готово!
Ганс быстро рванул к основной части бойцов.
– Отходим!
Через несколько минут он уже наблюдал, как сильно поредевшие остатки его роты ломятся через открытое пространство к небольшому осиннику, с которого начиналась их неудачная атака. Солдаты молча и сосредоточенно перли по снегу к спасительным деревьям, волоча на себе раненых. Бегущий в авангарде Геро тащил рацию. Ганс подгонял сзади отстающих. За ним отступал только арьергардный второй взвод во главе с Куно. Зенитки продолжали методично накрывать пулеметные позиции русских на противоположном берегу, обеспечивая отход. Русская минометная батарея возобновила обстрел, однако на этот раз он был совсем редким, да и не очень прицельным. Видимо, в отличие от береговых зарослей поле за ними русские не пристреляли, да и особого изобилия лишних боеприпасов у них не наблюдалось.
Близкий разрыв за спиной заставил инстинктивно пригнуться, в спину ощутимо ударило, а в следующий момент ноги почему-то подвернулись, и Ганс с размаху полетел носом в снег. Попытался сразу вскочить, но тело слушалось как-то плохо, что-то было не так. А через секунду пришла боль. И больше уже не отступала.
Когда его на ходу подхватили за ремни амуниции двое бойцов из подоспевшего взвода Клинсманна и быстро потащили к вожделенному леску, Ганс честно пытался перебирать волочившимися по земле ногами, но получалось не очень. Мешали боль и внезапно навалившаяся слабость. А еще куда-то исчезли все мысли – в голове бушевала лишь дикая ярость, переходящая в ослепляющую ненависть ко всему живому.
«Дайте только добраться хоть до кого-нибудь, и тогда всем чертям в аду станет тошно!» Эта мысль, внезапно всплывшая из затуманенных болью глубин разума, была последней, перед тем как сознание окончательно померкло.
Глава 3
Вдали от войны
После того памятного январского боя Нойнера таки вытащили из-под обстрела и доставили в ближайший дивизионный госпиталь. Несмотря на жутковатый вид, рана оказалась поверхностной (ребра и плевра практически не пострадали), хотя и привела к серьезной кровопотере. Так что операция свелась к выковыриванию у него из спины довольно приличного куска сталистого чугуна, застрявшего в левой лопатке, и зашивании порванных спинных мышц. После этого началось долгое и мучительное путешествие на санитарных машинах в армейский госпиталь, расположенный в Харькове.
Анализируя впоследствии свои воспоминания, Ганс неизменно приходил к выводу, что первый визит в этот город по всем ощущениям был не в пример приятнее – в этом Ганс был абсолютно уверен, несмотря на то что большую часть первой поездки он проспал. Вернее, именно поэтому. Потому что за все время езды на санитарном транспорте поспать ему толком не удалось ни разу – уж очень сильно (и всегда не вовремя) болела попорченная спина.
Зато в Харькове за него взялись сразу и всерьез. Основой лечения были регулярные перевязки (дважды в день), с обязательным отдиранием присохших бинтов, и ударные дозы новомодного белого стрептоцида, вводимого внутрь организма самыми разнообразными способами. Оберштурмфюрер героически сносил все эти издевательства, хотя по вечерам ему и хотелось немного повыть на зависть всем волкам в лесу, благо как раз начиналось полнолуние…
Были, впрочем, в госпитальной жизни и положительные стороны. Во-первых, Ганс наконец-то выспался. Во-вторых, отъелся. Собственно, на этом список положительных моментов, связанных с пребыванием в госпитале, заканчивался, так как приятные бытовые мелочи, вроде чистого белья, электрического освещения и ватерклозета, впечатляли не сильно, поскольку с лихвой компенсировались необходимостью лежать только на здоровом правом боку и все время следить за своими движениями, чтобы ненароком не потревожить незакрывшуюся рану на спине.
Тем не менее обилие комфорта и правильный режим делали свое дело – молодой организм выздоравливал прямо на глазах. Стрептоцид также оправдал возложенные ожидания, не допустив никакого воспаления. Ганс стремительно шел на поправку и рассчитывал уже к началу февраля вернуться в свой батальон, однако в предполагаемый ход событий вмешался force majeure[18], возникший в середине января.
Через неделю после прибытия в Харьков лечение внезапно стало давать резкие побочные эффекты: появились головокружение, тошнота, рвота… Вдобавок ко всему резко упало содержание лейкоцитов в крови – началась лейкопения. Врач, недолго думая, приписал этот эффект усиленному применению стрептоцида и тут же прекратил его выдачу. Головокружение, тошнота, рвота и понос прошли. Но теперь Ганс ходил вялый и бледный, чувствуя себя при этом как выжатый лимон. Рана заживала медленно, хотя гноя почти не было. Создавалось ощущение, что иммунитет, беспощадно и эффективно давивший на корню любые инфекции и простуды в суровых фронтовых условиях, попав в тепличные условия стационарного госпиталя, несколько растерялся и взял тайм-аут.
