Вячеслав Шалыгин - Прорыв

– В каком смысле?

– Ну, пыльцу смыло – она быстро в землю впитывается, и волоком по грязи легче таскать, скользко ведь. Мы как раз в этот момент из подвала выбрались, я и Серега Пастухов, на разведку…

Глава 4

«…В шестнадцать лет многим кажется, что жизнь черно-белая и строго полярная. Есть добро, есть зло, и между ними пролегает отчетливо различимая граница. При этом мало кто задумывается, почему добро бывает с кулаками, и зло обязано ему проиграть. Потому, что так должно быть – вот и весь ответ. С возрастом выясняется, что мир красочнее и сложнее, что границы понятий размыты, а кое-где и вовсе стерты и что кулачное добро – это на самом деле и есть худшее из зол, но все это становится понятно позже. В шестнадцать лет мир прост, контрастен и постижим с первого взгляда, навскидку. Особенно если ты полжизни провел в условиях, когда именно от мгновенной оценки ситуации и зависит, продолжится твоя жизнь или этот понятный, контрастный, черно-белый вариант существования вдруг закончится. Может, поэтому и выживут юные? Они не боятся рисковать и не задумываются над множеством вариантов, а интуитивно пользуются единственно верным. Может, потому они и выиграют?

Версия спорная, но только не для шестнадцатилетних. Во всяком случае, Артем считал именно так – выживут молодые смышленые максималисты. Ведь они сумеют поделить мир на черную и белую стороны и договориться, кто где будет жить. А опытные сорокалетние старички заблудятся в сумерках их размытого мира и сослепу перестреляют друг друга. Или же запутаются в своих заумно-хитрых политических играх и, отчаявшись выбраться из этой паутины, забросают друг друга бомбами. Грустный финал, будет жаль это поколение, но такова логика выживания… наверное.

Хотя, почему «наверное»? Вот он живой пример. Точнее – полуживой. Три десятка корчащихся, блюющих, мертвенно-бледных старперов с выпученными, налитыми кровью глазами, которые валяются в лужах под проливным дождем в нескольких шагах от здания сельсовета. За что они умирают? За какие-то свои размытые понятия и сложные до полной путаницы законы и принципы? Глупо. По-взрослому, «цивилизованно», «социально значимо», но как раз поэтому и глупо. Выжить, а уж после бороться за принципы, вот это правильно. А умирать за них – что толку? Раньше – понятно, сражались за будущее подрастающих поколений, за своих детей. Но теперь-то… у кого из этих мужчин остались живые дети? У одного из сотни, да и то вряд ли. А чужие дети выросли и теперь выживают сами по себе. Ну и какой был смысл драться и умирать, за что или за кого?

Артем покосился на Пастухова. Вечный друг-напарник Серега лишними размышлениями не загружался. Выбравшись из подвала интерната, он в первую очередь оценил общий уровень опасности – сильный дождь, почти ливень быстро смыл пыльцу, поэтому опасаться было нечего, – а затем просканировал «что к чему». Выводами он делиться не стал, будто бы в отместку за то, что Артем не поделился с ним своими размышлениями. Хотя это вряд ли была месть. Серега просто рванул докладывать Маме Юле. Опять опередил, гаденыш!

Чтобы тоже заслужить одобрение Юлии Сергеевны, Артему оставалось только одно – проявить инициативу и помочь единственному не отравленному, но уже почти падающему без сил военному, который, как заведенный, вытаскивал своих товарищей с раскисших огородов и складировал их под навесом рядом с сельсоветом. Артем поймал себя на неуместном словечке «складировал», но, по сути, так оно и было. Из тридцати или даже сорока бойцов, попавших под облако ядовитой пыльцы, подавали признаки жизни от силы полтора десятка. Остальным было уже все равно, укладывать их будут или складировать.

– Парень, помогай, – прохрипел военный, стянув противогаз. – Смотри в карманах. Аптечки ищи. Там шприцы. Тонкие. Коли каждому в шею.

– Да, я сейчас! – Артем бросился к ближайшему отравленному, но в тот момент, когда протянул руку, бойца вырвало прямо на Чернова. Артем отпрянул.

– Не обращай внимания, – потребовал военный. – Как зовут?

– Артем.

– Зачтется, Артем. Я тебе обещаю, слово спецназовца. Сержант Кравченко меня зовут. Ты нам поможешь, мы – тебе. Уговор?

– Да, товарищ сержант.

– Артем! – донеслось из дверей интерната. – Немедленно вернись!

– Здесь помощь нужна, Юлия Сергеевна! Это военные! Пыльцой отравились!

– Знаю, знаю, – Мама Юля выбралась наружу и поспешила к навесу. – Сейчас подлечим, кого еще можно. А ты возвращайся!

– Мам Юля, их в дом надо. Может Шторм начаться, все сгорят здесь.

– Не будет Шторма, – уверенно сказала Юля и смерила взглядом сержанта. – Вам лично помощь требуется? Уколоть вас?

– Увольте, барышня, – Кравченко с интересом посмотрел на воспитательницу.

Артем ощутил легкий приступ ревности. Высокая, стройная, русоволосая, голубоглазая Юля была еще достаточно молода и красива, чтобы о ней тайком грезили почти все воспитанники. И Артем не был исключением. Поэтому интерес в глазах у сержанта он воспринял болезненно. Впрочем, было похоже, что немолодого сержанта заинтересовали не женские достоинства Юли, а что-то другое.

– Вы доктор?

– И доктор, и нянька, и завхоз, и повариха с прачкой, – нараспев ответила Юля. – Тащите в дом всех, кто пока шевелится. Я там шприцы пока наберу.

– А что у вас? Антидот? Может, армейский лучше?

– Может, и лучше, – Юля пожала плечами. – Но мой точно от пыльцы спасает. Девяносто случаев из ста. А у вашего препарата какая статистика? И срок годности, кстати… довоенный, наверное?

– Понял, отстал, – Кравченко усмехнулся и кивнул Артему. – Помогай, боец.

– Мы тоже поможем!

Рядом появились еще несколько ребят под предводительством Пастухова.

– Ого, – Кравченко окинул взглядом бригаду добровольных санитаров. – У вас тут целый пионерский отряд?

– Скаутский, – поправил Серега. – Мы выживаем, а этому раньше в скаутских отрядах учили. Так что мы – скауты.

– Хоть самураи с ирокезами, если вам так буржуйские слова нравятся, – Кравченко снова кивнул. – Всех, кто дышит, несите в сельсовет. Задача ясна? Выполнять, о выполнении доложить, старший – Артем! Марш!

С поставленной сержантом Кравченко задачей скауты справились играючи. Перенести потребовалось лишь четырнадцать человек. Потом одного вынесли обратно. Но лихость, с которой они все сделали и доложили о выполнении, вышла боком. Сержант не дал ребятам даже минуты отдыха. Разделил их на две группы и отправил к месту боя за имуществом. А когда ребята вернулись, навьюченные тюками, оружием и ящиками, Кравченко отправил их снова. И никакие возражения Мамы Юли, потребовавшей прекратить использование детского труда, на Кравченко не подействовали.

– Пожалуйся на меня в сельсовет, – Кравченко неожиданно вручил ей свою бесшумную винтовку с оптическим прицелом и кивком указал на чердачное окошко. – Лезь туда и смотри по сторонам. Увидишь, что бандюки возвращаются, кричи.

– Вы… – Юля на миг опешила и округлила глазки. – Вы что это тут… раскомандовались? По какому праву?!

– По праву защитника, дочка, – Кравченко посмотрел ей в глаза и грустно улыбнулся. – Уж коли застрял тут, буду вас защищать. Такая у меня служба. Или судьба.

Что ему ответить, Юля не знала. Да, похоже, и не хотела она ничего отвечать. Долгое время, ей уже стало казаться, что целую вечность, она была защитницей двух дюжин детей и подростков. И вот нашелся человек, который взялся защищать и саму Юлю. Стоило ли возражать? По каким причинам можно было отказаться от такого предложения? По этим… взрослым, фальшивым, надуманным? Мама Юля достаточно долго прожила среди поколения скаутов, чтобы забыть глупые законы поколения сорокалетних. Да и «мамой» для оставшихся без родителей воспитанников она была формально. По возрасту в мамы она годилась только самым мелким. Для остальных тянула максимум на старшую сестру.

– Давайте я девчонок на крышу отправлю, – Юля покосилась на оружие неприязненно, – а сама попробую какую-нибудь из ваших машин завести. Явно повеселее дело пойдет.

– Машину завести? – Кравченко хмыкнул. – Сумеешь?

– Если стартер не сгорел, заведу. Жизнь научила, а я не забыла, – Юля бесцеремонно повесила на плечо сержанту сумку с медикаментами. – И смотрите у меня, сержант…

– Кравченко, Степан Иванович.

– А я, будем знакомы, Юля. Смотрите, сержант Степан Иванович, чтобы никто с крыши не рухнул или ящик на ногу не уронил. Если что… вот!

Она показала Кравченко крепко сжатый кулачок и двинулась в сторону мусорной баррикады, отделяющей деревню от Леса. Сержант проводил ее взглядом и одобрительно покачал головой.

– Кремень, а не девка. Качественная. Факт.

Вернувшийся из второй «ходки» Артем сбросил с плеча тяжеленный мешок и тоже проводил Юлю взглядом. С оценкой сержанта он был согласен почти полностью. Кроме определения «девка». Какая же она девка? Все при ней, это да, но ведь уже за тридцать. Да и вообще… «девка», как-то нехорошо звучит. Юля не такая.