Кирилл Тимченко - Сумерки человечества
Каратели влетели как шквал, стреляя в воздух и по тонким стенкам машин, выволакивали людей наружу и с радостными криками и воплями гнали всех к центру лагеря. Каждого, кто пытался оказать сопротивление, убивали сразу же или жестоко избивали, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст.
Прямо передо мной лежал труп мужчины лет сорока, еще сжимавшего в руках охотничью двустволку, даже не взведенную. Вся его грудь походила на кровавое месиво из-за множества пулевых ранений с близкого расстояния.
Дальше один из домиков уже загорелся, а дверца рядом с водительским местом приоткрыта, и оттуда свешивалось еще одно тело с простреленной головой. Кто-то кричал, от боли или от страха, но крики почти заглушали вопли карателей, сгонявших людей как животных, в одно стадо.
Лысый, с восторженным выражением лица бросился к одной из дверце домика на колесах, забыв даже снять оружие с плеча. Широко открыв ее, сунулся было внутрь, но тут же вылетел обратно с плаксивым воплем, пытаясь руками остановить бьющую из разбитого носа кровь. Следом выбежал молодой парень, не старше тридцати лет, с развитыми мускулами на руках, широкими плечами и кавказскими чертами лица. Лицо, перекосившееся от страха и ненависти, казалось некрасивым, но сейчас меня это даже не заботило. Больше испугало, что взгляд его остановился на мне. С автоматом в руках его кулаки были не страшны. Испугался, что придется стрелять в него, ничем этого не заслужившего.
- Мразь! – выкрикнул он, хватая прислоненный к стенке железный прут, и замахнувшись в мою сторону. Видя его мускулы, ни секунды не сомневался, что достаточно одного удара, чтобы проломить мне череп. Приклад ткнулся в плечо и я, прицелившись в ногу, все судорожно перебирал, что можно сделать, сказать, чтобы остановить, спасти и себя и его, не проливая ничью кровь.
Выстрел грохнул неожиданно даже на общем фоне пальбы. Лицо кавказца перекосилось от боли, когда плечо дернулось, и сквозь него прошла пуля, вырвав порядочный кусок кожи с мясом. От силы удара и неожиданности он упал на колени, здоровой рукой успев упереться и не свалился плашмя. В следующую секунду к нему подбежал Лысый, с абсолютно диким видом из-за измазанной кровью морды, в добавок к разбитому носу, смятому и посиневшему. Почти визжа от обуревавшей его ненависти, он с разбега ударил в живот раненного, свалив его на спину.
- На кого руку поднял! – ревел каратель, при каждом звуке брызгая изо рта кровью и слюнями, - На хозяина своего руку поднял! Урод! Убить тебя, тварь, мало, - и каждый выкрик сопровождался новыми ударами ноги.
Кавказец пытался только сжаться, прячась от ударов, чем приводил Лысого в еще большее бешенство и вызывая новые пинки. Наконец, прижав горло жертвы своей ногой, почти сломав челюсть, каратель, стащил с плеча автомат и прицелился тому в живот. Я стоял всего в шаге от них, настолько пораженный увиденным, что не пытался даже помешать, хорошо, впрочем, понимая, что тем самым все равно обрекаю не только этого человека, но и себя на смерть. Слишком много этих самых карателей вокруг, чтобы пытаться сбежать.
- Даю тебе шанс, придурок, - процедил Лысый, не общая даже внимания. На то, что кровь продолжает идти из разбитого носа, - моли о пощаде, сейчас! Тогда сдохнешь быстро! Понял, козел!
Кавказец, даже если что-то еще соображал, не пытался ничего отвечать, только вцепился в душивший его сапог, стараясь сбросить его с себя.
- Я не слышу! – взвизгнул Лысый еще раз, после чего методично всадил жертве в живот одну за другой четыре пули, злобно скалясь при каждом выстреле.
Кавказец сложился пополам от боли, вцепившись двумя руками в живот, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности. Это больше походило на агонию, сознание почти покинуло измученное болью тело, еще бьющееся за жизнь в последней попытке. А Лысый рядом стоял, довольно улыбаясь.
- Так будет с каждым, - щурясь, сказал он, обращаясь уже ко мне, – запоминай, как надо с этим быдлом обходиться. Они даже не люди, а так.
Не то, что мы с тобой.
- У тебя кровь идет,- смог я выдавить из себя, едва сдерживаясь, чтобы не выстрелить ему в голову. Все, что осталось во мне от прежнего
Михаила, когда-то жившего в другом, прежнем, мире, бунтовало против такого бессовестного и бездейственного созерцания творящейся несправедливости. И лишь холодная логика выживания заставляла не бросаться опрометчивыми поступками. Где-то в глубине еще билось «я выживу, а он был слишком слаб, чтобы выжить здесь». И это одно удерживало от того, чтобы не бросится на Лысого с целью придушить, хотя очень хотелось. Он же, по-своему поняв мое нервозное состояние, ухмыльнулся и, оттерев рукавом кровью, задорно подмигнул мне.
- Ничего, в следующий раз носы сами бить будем. Пошли, заглянем, что этот козел там так рьяно охранял. Может, что интересное, - он еще раз подмигнул мне, - пока другие не нашли.
Я молча оглянулся за спину. Там происходило примерно то же самое, только большая часть карателей занималась тем, что вытаскивала немногих прятавшихся из домов и сгоняло в ту же толпу, ко всем остальным, где бригадир, поднявшись на помост, наскоро сооруженный из перевернутой железной бочки, готовился что-то зачитывать, из тех же листков, что дал ему разведчик. Поняв, что ничего важного сейчас все равно не пропустим, кивнул головой.
- Постой пока снаружи, я зайду внутрь, - сказал Лысый, довольно улыбнувшись при виде моего согласия. В этот раз он был все же осторожнее, выставив впереди себя автоматный ствол, а уж потом снова заглянув в машину. Осклабившись, видимо, обнаружив что-то интересное, зашел, оставив меня снаружи. Вцепившись руками в автомат, я закрыл глаза, чтобы не смотреть на то, что происходит вокруг. В голове мысли крутились неразборчиво и без всякого смысла, мешаясь друг с другом или сталкиваясь с оглушительным грохотом, противореча одна другой. Все увиденное мной не только противоречило каждой струнке в моей душе, но и заставляла по-другому взглянуть на вещи, до этих пор казавшиеся ясными и четкими. Мысль эту я никак не мог поймать, все время она сбегала куда-то в самую кашу, оставляя только внутреннюю напряженность и ожидание чего-то очень плохого.
Из состояния мрачной задумчивости меня вывел женский визг и неразборчивые крики, сопровождавшиеся злобным рявканьем Лысого. Я открыл глаза как раз тогда, когда он выкидывал из двери старуху, отчаянного сопротивлявшуюся и цеплявшуюся за его рукава. Одной рукой он держал ее за шиворот, второй все пытаясь взять свой автомат в более удобное положение. Старуха же, вся в слезах, с перекошенным от ненависти лицом, бросалась из крайности в крайность, хотя из-за постоянных всхлипов и почти беззубого рта слова разобрать было очень трудно. То поносила
Лысого на чем свет стоит, то неожиданно принималась о чем-то его молить, взывая ко всем святым угодникам и его, Лысого, матери, которая тоже где-то и когда-то должна была быть. В этом я не сомневался, но не был уверен, что такие посылы могут иметь хоть какой-то результат.
В очередной раз толкнув старуху, он все же сбил ее с ног, заставив отступить. Она зацепилась за порог и, взмахнув руками, свалилась на землю. Старое платье, смешалось и задралось, открыв кривые ноги в старых толстых чулках и висячие панталоны. Что-то неразборчиво крича, она пыталась подняться, но старые мышцы уже плохо слушались. И она только болтала руками и ногами в воздухе.
- Старая шалава! – рявкнул Лысый, хватая автомат двумя руками и несколько раз стреляя. Старуха, получив несколько пулевых ранений, перестала подавать признаки жизни. Кавказец, все еще живой, но едва находящийся в сознании, все же сумел протянуть руку к мертвой женщине и окровавленными губами, вперемешку с кровью все же сумел прошептать какое-то слово, пытаясь дотянуться до женщины. Сказал шепотом, почти неслышно, но тут ничего и не надо было слушать. Отчаяние на лице и тоска в глазах. «Мама!» - прошептал он перед самой смертью.
- Эй, пацан, - позвал меня Лысый, уже не обращая на убитую ни малейшего внимания, будто ничего и не было, - Этот урод тут целое сокровище спрятал. Заходи, на обоих хватит и еще останется.
Пораженный столь чудовищной расправой и полным безразличием к чужим жизням, я едва оторвал взгляд от распростертых на земле тел и механически поднялся на единственную ступеньку, заглянув внутрь. Домик на колесах оказался примерно таким же, как я себе и представлял.
Маленький, тесный, со шкафчиками на стенках, но очень уютный.
Единственное окошко, квадратное и не открывающееся, над столиком было закрыто узорчатой занавеской, а перед ним стоял стаканчик с цветком. Сам домик был маленьким, из единственной комнаты, больше похожей на кухню и дверью в дальнем конце, на которой была маленькая картинка писающего мальчика. Семья, наверное, садилась обедать, столик закрыт небольшой скатеркой, на которой стояли настоящие тарелки и кухонные приборы из наборов для пикников. Уже успевшая подсохнуть буханка черного хлеба и два армейских сухпайка, один из которых уже был вскрыт. Литровая бутылка с водой уже была на полу, разлив все содержимое.
