Виктор Глумов - Солдаты Омеги (сборник)
Занимался рассвет, на западе небо еще не посветлело, восход обозначился розовой полоской, царили липкие предрассветные сумерки. На улице уже строились заспанные рядовые с загорелыми до черноты лицами и руками. Вдоль шеренги солдат бегали сержанты, прохаживались понурые взводные. Лекс пятерней пригладил волосы, потер глаза — умываться было нечем — и шагнул из палатки.
— Здравия желаю, бойцы! — прохрипел он.
Грянуло приветствие.
Его люди. Во взглядах — обожание. Они за командиром и в Разлом, и в пустыню. Жаль их. Скорее всего, Кир отправит роту на передовую в надежде, что Лекса пристрелят, а если нет, наверняка потом что-нибудь подстроит, и хорошо, если все закончится разжалованием. Пока проходило построение, Лексу надлежало явиться в штаб.
Там пока было немноголюдно. Скучали офицеры, над картой склонились Гриц и Кир, чертили дорожки пальцами.
Гриц начал без прелюдий:
— Наступать приказано через час. Наш батальон — в авангарде. Это великая честь, гордитесь, бойцы.
Лекс ухмыльнулся. Кир подхватил:
— Первыми пойдут роты капитана Эсвана и Лекса, следом…
Улыбка Лекса стала шире и теперь напоминала оскал. О расстановке сил он не слушал, но, когда стали зачитывать указания свыше о поведении с местными, насторожился.
— Если ферма оказывает сопротивление, все ее население должно быть истреблено, — читал Кир радиограмму. — Даже если сопротивление не оказывается, мужское население должно быть взято на учет, любого подозрительного мужчину — расстреливать без разбирательств. Любое оружие подлежит конфискации. Мутанты причислены к врагам и должны быть уничтожены. Выступаем по сигналу. На сборы — час. Приказ поняли? Исполняйте!
Офицеры бросились к выходу, Лекс брел последним. Он не спускал глаз с Кира, надеясь прочесть в его взгляде презрение или ненависть, но ничего подобного: холодное спокойствие и решимость.
В лагере царил переполох: палатки снимали, скручивали рулонами и грузили в машины. Хватаясь за голову, туда-сюда носился повар в поисках недостающих мисок и ложек. В стороне рядовые драили котел тряпками — воду решено было экономить.
Перед отправкой каждый наполнил флягу водой из цистерны, троим рядовым, стоящим в конце строя, не хватило. Поднялся гвалт, и Лекс приказал поделиться с бедолагами. Свернув лагерь, взводы в ожидании сигнала столпились напротив грузовиков.
Взревела труба, и солдаты оперативно погрузились, Лекс подбежал к танкеру Глыбы, пожал руку ему и Барракуде, нырнул в люк.
Кусака был трезв и со скорбью смотрел перед собой мутными глазами.
— Хорошо справился, парень, — проговорил он. — А я вот, видишь… спился!
Теперь Лекс понимал, зачем люди пьют: чтобы залить пустоту, заполнить отравой потерю смысла. Наверное, поэтому пили его мать и отчим.
Пока Лекс занимался делом, чувство вины его не глодало, но, запертый в дребезжащей железяке, он не находил себе места. Глыба рулил, Барракуда ковырял ногти, Кусака обозревал дали, невидимые другим. Надев шлем, Лекс высунулся в люк.
В начале колонны шли танкеры, потом грузовики, следом танкеры другого батальона, и так, казалось, до самого горизонта. Двигались медленно. Замирали. Трогались дальше. Вереница рычащих чудовищ на фоне мертвого города, присыпанного пылью.
Мост будоражил воображение: гигантские сваи были вбиты глубоко в грунт, обмотаны цепями. Цепи тянулись через весь Разлом и, припаянные к столбам, служили ограждением. Сам мост был спаян из блестящих листов стали, которые не ела ржавчина. По-видимому, строителям не хватило листов, и кое-где попадались железные заплаты. Заплаты проседали под гусеницами танкеров, мост скрипел, стонал и раскачивался. Машины ехали по одной, чтобы не перегружать мост, но Лексу думалось, под танкером переправа рухнет.
Мост устоял.
Горизонт посветлел, выглянуло солнце, и скользящие лучи заиграли золотом на железных боках машин. Пока не жарко, можно и поглазеть, подумал Лекс и выбрался на кабину танкера. Следом вылез Барракуда, донесся возглас Глыбы:
— Куда, мутафаг? Мне одному тут жариться, да?
Барракуда развалился на броне, улыбнулся и сказал:
— Наслаждайся, пока ничего не горит, не воняет…
Из люка высунулась голова Кусаки.
— А ну в салон! — прикрикнул на него Барракуда. — Глыба, утащи его, свалится же ведь!
Глыба не отреагировал, тогда Барракуда принялся заталкивать Кусакину голову в кабину:
— Вот же мутафажьи мозги! Да исчезни же ты! Ис-чезни!
— Какой ты нудный! — вздохнул Кусака и втянулся обратно.
Мост остался позади. Ползущий по нему танкер казался игрушечным. Из Разлома вырывался пар, взлетал к небу и растворялся. До чего красиво утреннее небо — голубое!
По обе стороны дороги бугрилась застывшая лава, чуть дальше возвышались остовы домов. Древние машины наполовину вросли в наносы из песка, пыли и ржавчины, многие были перевернуты вверх днищами, раздавлены, разорваны. И ни признака жизни. Вот и хорошо. Подольше бы фермы не встречались на пути, потому что их хозяев ждет незавидная участь.
Колонна выехала за пределы города Древних и ползла, как бесконечная, окутанная пылью змея. Дрожала земля, все живое бежало прочь, и, напуганный, затихал даже ветер.
Глава 20
Как Зяма деревню спас
Зяма сидел на камне, раскачиваясь из стороны в сторону, и выл. Потом завывания превратились в грустную песню. Зяма с детства сочинял и тут же забывал песни. Если бы он был грамотным и записывал их, то стал бы странствующим музыкантом, бродил бы от фермы к ферме и радовал людей. Вот и сейчас от глубочайшей обиды из его души полились слова:
Я странник в мире несправедливом.И сердце мое умывается кровью,Мне так хотелось побыть немного счастливым,Но опять меня кормят болью.Боль каплет слезами в желтую землюИ прорастает камнями,Колючками прорастает,И…
Зяма задумался, вспоминая, что еще произрастает в Пустоши, и забыл, о чем пел до этого. Помнил только — так хорошо складывалось, что самому нравилось. На ферму он решил зайти позже, а сначала навестить старого друга Что-что.
Что-что был с детства глуховат и потому мог без ущерба для здоровья часами слушать стихи Зямы. Размышлял он при этом, конечно, о своем, но вид имел подобающий случаю — задумчивый.
Ферма, которую охранял Что-что, находилась недалеко от гарнизона. Ходить по Пустоши в одиночку опасно — это даже ребенок знает, и Зяма вооружился увесистой железкой с острым концом, похожей то ли на тонкую дубину, то ли на пузатое копье. От волков она, конечно, не спасла бы, но уверенности Зяме придала изрядно.
Пока он добрел, во рту пересохло и захотелось есть. Обычно Что-что вел его к себе домой, заваривал душистый чай и угощал лепешкой. На это Зяма и рассчитывал. Подкрепится, песню ему споет, а вечерком и домой можно.
Что-что завидел гостя с дозорной вышки. Зяма помахал ему, улыбнулся и потопал к воротам бодрым шагом. Вообще-то во время дежурства Что-что не мог его слушать, Зяма знал об этом, но постоянно забывал.
Отворилось окошко в воротах, и оттуда донеслось:
— Зяма, уходи, я занят. Работа у меня, о!
— Пусти попить, а то подохну, — прохрипел Зяма.
— Что-что?
Пришлось орать. Бормоча, Что-что все-таки впустил Зяму, и тот бросился к колодцу, вытащил ведро, полное живительной влаги, булькая, напился и вылил остатки себе на голову.
Насупившийся Что-что стоял в сторонке и дергал клочковатую бороду.
— А еще я голодный, — пожаловался Зяма. — Из Омеги выгнали, домой надо.
— Что?
— Жрать хочу, подыхаю! — прокричал Зяма.
Что-что насупился еще больше, заплямкал губами, покусал ус и забормотал:
— Жрать он хочить. Все хочуть. Голод у нас, пухнем, понимаешь, с голодухи. Крошки во рту со вчера у меня не было. Понял?
— Но для меня-то, для друга…
— Иди отсель, пока не поколотили! Пошел, пошел!
Обиженно хлопая глазами, Зяма позволил вытолкать себя за ворота. Исполненный печали, он побрел домой, по пути слагая грустные песни. Вскорости ему снова захотелось пить, и он стал слизывать катящийся пот. Оружие куда-то делось, но Зяма уже не боялся ни волков, ни ползунов, ни кетчеров — он хотел умереть. Старый друг предал, поступил с ним подло.
Минуя гарнизон, Зяма хотел было попросить воды, но возле самых ворот передумал: во дворе что-то горело, черный дым тянулся к небу, ржали лошади, кто-то стонал. Забыв об усталости и обиде, Зяма ускорил шаг — от беды подальше.
К счастью, мутафагов ему на пути не встретилось, зато попалась омеговская колонна. Завидев ее издали, Зяма залег в неглубоком овраге и ждал, пока машины не скатятся с пригорка. Взобравшись на другой холм, он увидел ферму и, радостный, побежал домой.
