Петр Воробьев - Разбой
– Броня и скафандры лучевой защиты – это как раз против известной угрозы. Нам ведь придётся нырять в магнитосферу Аудумлы. Что до остального, толика разумной предосторожности ещё никому не повредила, особенно если взять в учёт, сколько стоило «Сеймурово продерзание».
Телекитонист направил оптику в сторону окна, где Сунна дробно и множественно отражалась в чешуйках зеркального покрытия тепловых щитов на лучемётных башнях «Троллькарла».
– Даже Стейнглад в долю вошёл? – Унферт опять знал ответ, и спрашивал ради зрителей.
– В расчёте на пять частей прибыли из гросса, – подтвердил я.
– У тебя всё с ним ладно?
– А почему нет?
– На хольмганге ведь бились?
Хольмганг, если уж рассказывать всю историю, был так себе. Стейнглад приобрёл впечатляющий шрам и чуть не остался без глаза, что правда, то правда. Но это случилось на первом же диалепте поединка, когда его собственный меч расслоился при попытке отразить мой удар сверху. Технология внедрения пластин синтетического адаманта в матрицу из нанотрубок оказалась сыровата – не ровня доброй альбингской стали с напылением аморфного двубористого рения. Ещё важнее, воля биться иссякла у затворника Адальбертовой горы задолго до схватки. Скорее всего, последней каплей для Стейнглада стало, когда сбежавшая Альмвейг стала работать учительницей в приюте для горняцких сирот. Оставалось заплатить виру за Эрскеренскраг цеху горняков, проиграть мне поединок, и начать потихоньку восстанавливать промыслы – на этот раз, не пытаясь давить ремесленные братства и скупать городских голов. До поры, по крайней мере. Не вдаваясь в эти подробности, я сказал:
– Я вызвал его на бой. Он принял вызов, выбрал оружие, и сражался. Долг чести выплачен кровью, и делу конец.
Унферт улыбнулся:
– У нас говорят, честь лучше почести. Пять долей на гросс у Стейнглада, говоришь? А сколько у Йорвика?
Клеохронист дотошно расспросил о том, какие ещё города Северного Союза вошли в долю, и сам поимённо помянул нескольких именитых купцов, участвовавших в сборе средств. Небезвозмездно, надо понимать. Об Изогнутом Острове – ни слова, что тоже понятно, энгульсейское телевидение на них не вещает. Вслед за упоминанием доброхотов, Унферт распрощался со зрителями и со мной, его помощники закончили запись, отключили свет, и начали свёртывать оборудование. Я посмотрел на приборную доску, где свечение газового разряда отображало эллиптический путь «Продерзания» над электромеханическим подобием земного круга.
– Вашему челноку уже поздно сходить с эпицикла на этом обороте, так что жду у камбуза через треть часа, как телекитон погрузите. Унферт, дорогу найдёшь?
– Я покажу, – предложила Ирса.
Прежде чем идти на камбуз, я ненадолго заглянул в шкиперскую каюту. На полке над голографическим камином стояли два слона. Если хобот одного засунуть в зад другому, срабатывал потайной выключатель, и на переборке сверху начинали высвечиваться, сменяясь каждые пол-диалепта, фотографии. Радька, бывшая Найдёнка, с Гери. Текамти, тоже найдёныш, только из северного Винланда, с жеребятами. Мествин и Пальнатоки (близнецы, а с рождения непохожи). Меттхильд с Тюфкой, Меттхильд с близнецами, Меттхильд с матушкой и Вратиславом. Матушка с Витославкой и Мирославкой на выставке выдр воеводства. Меттхильд на лыжах, Меттхильд в волнах на Вармской косе (хороша-то как!), и так далее.
Раз передача данных быстрее света возможна, хорошо б скорее научиться летать с той же скоростью, посредством хоть полисимпанистики, хоть палеотехнологии. А так… почти год разлуки! Но повету нужна старостиха, причём ежедневно, в отличие от такого пятого колеса в государственной телеге воеводства, как мечник без конунга. А с эргастерием и Аркил несколько месяцев как-нибудь справится.
Я раздвинул слонов, закрыл за собой люк в каюту, и пошёл по изогнутому дугой ходу к камбузу. Слева, со стороны биологического эргастерия, долетел обрывок небиологического разговора:
– …А пока они там спорили о слезинке ребёнка, наш же Самбор настоящих сирот вытаскивал из-под копыт чолдонских яков!
– Верно, да я вроде и не о том! Ты мне вот что лучше втолкуй – почему никому из софистов в голову не пришло, что сама постановка вопроса нарушает догму свободы воли?
– То есть?
– Почему у того ребёнка никто не спросит – ты готов, зараза чумазая, поплакать ради мира познания и высшей гармонии? Ну там, и бочки варенья, корзины печенья, и гросса-другого скиллингов?
Пффт. Лучше бы всё-таки анабиозом высших позвоночных занимались. Зато у физиков, упражнявшихся с мечами в гимназии дальше по ходу, разговор как раз шел о науке, вдобавок с употреблением метафоры, которую одобрил бы даже Сеймур:
– Дурь это!
Удар, звон меча.
– Как дурь?
Ответный удар.
– Вот ты скажи! Сова – мудрая птица?
Удар, лязг щита.
– Да, только сова тут причём?
Удар, звук падения.
– Вставай! Как причём? Ты когда-нибудь видел, чтоб сова пыталась повысить долю ионизации, соосно соединив химическую ракету с плазменным факелом?
Из штурманской, доносилось гнусавое пение – Ингви во всю дурную глотку выводил «Морского драугра»:
– «Всем ветрам назло,Я спешу на зовСиних полусгнивших мертвецов!Труп мой волною смоет,Потом на берегС утра прибьёт опять…Море,Ты слышишь, море,Твоею жертвой хочу я стать»…
И этот штурман жалуется на мою игру на волынке? Помянем, смертные, гегемона Алкио, и всё его долготерпение… Присловье наверняка возникло неспроста – как же без долготерпения среди козней и заговоров при дворе багряной гегемонии? Почитать этлавагрские хроники золотого века, так там все от брахилогоса до старшего помощника младшего конюха целыми днями только и делали, что подсиживали вышестоящих, оговаривали нижестоящих, врали, и мухлевали. Вообще чудо, как круг земной их носил. Что точно изменилось с тех пор, смертные стали меньше лгать друг другу. Вот ещё б сами себе перестали врать…
Хотя и в Лимене Мойридио кто-то врал, пока жирный афедрон не отвалится и не упадёт, чавкнув, на блестящий мраморный пол под сводами, отделанными смальтой, а дюжиной саженей выше ещё кто-то отсиживал свою тощую сплющенную задницу в башне, смотря на звёзды и планеты, и писал: «Мне не достанет земного круга и отведённого мне Мойрами времени, я хочу постичь тысячу сфер и все времена[312]». Немаленькое устремление, но, как говорит Вамба Меткий, «по большой цели и промазать труднее».
Половинки герметической двери скользнули в стороны. Я вступил в шлюз. Дверь за мной закрылась, зашипел воздушный насос: давление на камбузе и в химических микроэргастериях поддерживалось на одну восьмую атмосферы ниже, чтобы равно воспрепятствовать распространению запахов, прельстительных или тошнотворных.
За второй герметической дверью воздух был насыщен ароматами ергача, теобромы, и корицы. Унферт с Кинериком и двумя не представленными мне телехронистами на побегушках ещё не подоспели, зато телеприёмник плотно обсели только что отстоявшие вахту механики с электриками, и прибившаяся к ним оружейница.
– Что смотрим? – спросил я.
– Сами в толк не возьмём! – сказала оружейница. – Шкипер, может хоть ты нам объяснишь?
В кинескопе, зеленовато-зернистое свечение люминофора отображало резкие тени на поверхности одного из металлических астероидов, выведенных на эпициклы вокруг Хейма. Рядом с глыбой висела, медленно вращаясь вокруг оси симметрии, плавильня. Руны в правом нижнем углу гласили: «Наружный телескоп четыре».
– Как не возьмёте? – удивился я.
– Смотри внимательнее!
На почти незаметных по сравнению с астероидом и плавильней ракетных санях разместились трое – двое у безоткатного ружья, один у светового телеграфа. Передача была направлена на осевую часть плавильни. Я попытался разобрать череду вспышек, прерывисто освещавших скафандры ездоков: «Птяь пудов платины или разрывныи в сферическое зреклао»…
– Так. И здесь грабят.
Кода. Ралланд
История Танемарка велась обычно с первого Кнутлинга. При каждом упоминании этого обстоятельства его потомок Сеймур надувался, как брачующийся самец жабы, и гладил висевший на груди древний оберег в виде черветелого змея. У дядюшки, светлая ему память, были свои слабости. Откровенно, причин для гордости не было – не то чтоб это был самый первый танемаркский властитель. Через все тёмные века, события, зачастую кровавые, рассыпали целую череду имён. Историки просто выбрали отправную точку именно в пределах того полувека, когда на юго-западе Янтарного Моря ровно ничего драматического не происходило, а по окончании этой передышки, у танов уже имелись свои хронисты, что вели летописи по последнему слову исторической науки, то есть сроки правлений и законоговорительств у них мало-мальски сходились. Того же никак нельзя было сказать о хронологии чехарды правителей, предшествовавших первому Кнутлингу. Правили, да и жили, они обычно недолго. Зачастую на владение одной землёй, что в более просвещенное время сгодилась бы на наделы для пяти бондов, покушалось столько же самопровозглашённых конунгов, что тоже не могло не привести к путанице. Взять даже предыдущего конунга, завоевателя, острослова, и мучителя. Времена его рождения и смерти были известны довольно точно, если отмерять по рунным камням и законоговорителям. Но стоило добавить в сопоставление и этлавагрские хроники, как получалось, что в первый поход на Лимен этот завоеватель отправился, ещё когда не только что не брил бороды, а скорее всего и читать-писать толком не научился. Так что первый Кнутлинг просто положил конец путанице. И то, не он сам, а его историографы. Всё равно это заслуживало лучшего прозвища, чем просто «Старый». Это даже если не вспоминать заслуги в собаководстве. Но суд истории прихотлив. Хочешь, чтоб тебя назвали «Просветитель», а назовут «Невысоким», или ещё как-нибудь. Или взять покровителя лётчиков – тот «Парящий», а вот покровитель аэронавтов… // С такими мыслями, Горм сын Рагнара в последний раз пробежал глазами по приборам – все параметры в пределах допустимого. – Пора, – сказал конунг. – Пора! – повторили Бланид и Бевинн. – Но зачем всё-таки? – спросил Буах. – Зачем? Если ты сердцем понимаешь, объяснения ни к чему. – Горм покачал головой. – А если не понимаешь, никакие объяснения не помогут. // Конунг плавно двинул сдвоенный рычаг, как на корабельном машинном телеграфе. Пол под ногами задрожал, стрелка аиссометра двинулась. Защёлкали фотокитоны. На струях пара, разогретого звёздным жаром термоядерного синтеза, замок Коннахт степенно поднялся в воздух.
