Олег Верещагин - Очищение

— База, что ли? — спросил кто-то из порученцев.

Игнат отозвался:

— Да «новый русский» какой-нибудь жил… или живет, может? — Шалаев тревожно посмотрел на Романова: — Николай Федорович… посмотрим?

— Да надо… — Романов соскочил наземь. — Провоторов, Санаев, Снегуров, Бальзин… — Он называл дружинников, потом добавил, обращаясь к порученцам: — Белосельский и Шалаев — за мной. Остальные тут, с конями.

Санаев и Снегуров сразу пошли вперед — слева и справа по сторонам дороги. Остальные держались рядом с Романовым на правой обочине, порученцы — в хвосте слева. По дороге под ветвями-лапами сосен, почти закрывших сверху небо, дул ветерок. Асфальт был уложен хорошо, на нем не было ни единой трещинки. Но не было никакой разметки и ни одного дорожного знака. Видимо, дорога служила только для связи с площадками.

Одноэтажный длинный дом был похож… то ли на школу, то ли на больницу. Выглядел он нежилым, прочные кованые ворота в ограде из частых металлических прутьев — распахнуты. Двор порос травой — неокультуренной, но остатки клумб и кустов — части ландшафтного дизайна — еще виднелись.

— Не жилой это дом, — сказал Санаев (они остановились в тени у конца дороги, там, где она вливалась в асфальтовое кольцо, обегавшее, видимо, весь комплекс). — Смотри сам… — Романов кивнул. Окна все были забраны внешними металлическими ставнями. — Но кто-то тут бывает. — Дружинник показал глазами, и Романов увидел пятно чего-то маслянистого на асфальте у обочины. — Кто-то носил канистры с горючим. Бензин это. И недавно.

— Но сейчас, похоже, тут никого нет. — Романов еще раз осмотрел здание. — Ни вывесок… ничего.

— Может, какая военная база все-таки? — спросил Игнат. Романов медленно покачал головой:

— Нет… по крайней мере, я такой не знаю, а у меня допуск был неплохой. Нет тут баз. Да и не похоже это на базу совершенно. Может… Нет, не знаю.

— Давайте посмотрим, — предложил Игнат. Женька поддержал его энергичными кивками.

— Прикрой, — сказал Романов Бальзину. Тот флегматично — и очень быстро — канул за обочину, и оттуда поднялся и, порыскав, застыл ствол «ПКМ». В тени он был почти неразличим. — Перекатами, — кивнул Романов.

Санаев и Снегуров побежали, пригнувшись, в ворота…

…Вход неожиданно обнаружился за правым углом здания. Дверь наверху — открытая, как выяснилось, — и большой въезд ниже, в конце заглубленного спуска. Металлические створки-гармошка были разведены в стороны. Отсюда, из-за угла, было видно, что совсем недалеко от здания, в полукилометре каком-то, — завал сухого леса, вздыбленная земля, валяющиеся валуны… Там начинался океан — оказывается, он пришел и сюда. На какой-то миг Романову почудилось… да, почудилось — но очень явственно, — что на кольцевой дороге с той стороны здания промелькнул силуэт мотоциклиста. Он тряхнул головой. Нет. Никого, конечно.

— Посмотрите внутри, — Романов кивнул своим. — Только внимательно и осторожно. Не нравится мне все это… А я тут, внизу, погляжу. Белосельский, со мной!

Женька кивнул, нагло отстранил Романова прикладом и первым — стремительно, бесшумно — скользнул в темный проем. Карабин у него был за плечами, в руке — «ТТ». Романов достал «макар» и пошел следом. И вздрогнул, когда Женька что-то мукнул впереди в темноте — и зажегся неяркий, но проникающий во все углы свет.

Романов растерянно опустил оружие. Женька, стоявший под выключателем (рычажком с красной головкой), тоже осматривался удивленно.

В большом помещении (лишь посередине и от входа было свободное место, тут явно ставили въезжавшие прямо сверху машины, причем, судя по высоте потолка, как бы не автобус влезал…) на стеллажах лежали… вещи. Много самых разных вещей. Детских — одежда, обувь, головные уборы, всякая мелочь. Без особого порядка, даже не рассортированы они были.

Женька изумленно расширил глаза, быстро кивнул Романову — вопросительно. Но тот не ответил на явный и ясный вопрос. К нему начинало приходить жуткое понимание. Определенное и какое-то мгновенное — он сразу понял, что видит перед собой, но при этом не хотел верить своему пониманию, и оно шло какими-то толчками в такт стуку пульса в висках.

Трудно было сдвинуться с места. Но Романов заставил себя сделать это, не обращая внимания на требовательное и сердитое мычание Женьки. Бесшумно ступая по запыленному полу, прошел вдоль стеллажей. Долго смотрел на потрепанную кроссовку с аккуратно зашнурованными шнурками. Так нечасто шнуруют дети, да и немодно так было шнуровать… Наверное, так учила мальчишку мать: сынок, будь аккуратным… И даже когда он снимал обувь здесь, в последний раз, он по привычке аккуратно сложил шнурки внутрь, чтобы не попали под подошву и не запачкались, когда поставишь на стеллаж. Или он ничего не знал, этот мальчик? Думал, что вернется? Как их вообще привозили сюда? Вертолетами? Или была какая-то еще дорога… была, наверное… Кто они были?

Сынок, будь аккуратным.

Романов обернулся — ему послышался этот голос, почудилось присутствие, и по коже пробежал мороз. Но там, конечно, не было никого… Он пошел вдоль стеллажей, зачем-то стал считать пары обуви… но вскоре бросил — стало страшно. Счет перевалил за сотню, а раз эта обувь лежит здесь — значит, хозяевам она уже не нужна. Странно и даже смешно — он понимал, что погибли миллионы, он видел сам, своими глазами, десятки погибших детей. Но эта обувь на полках была как печать на приговоре. Без печати это просто бумага, какие бы ужасы в ней ни перечислялись. С печатью это — приговор…

Он остановился снова. Из небольшой поясной сумки высовывался уголок книги. Романов протянул руку, достал старый, еще советского издания, томик: Владислав Крапивин «Мальчик со шпагой». Между страниц торчала закладка — «фальшивая» стодолларовая купюра. Романов открыл книгу. Хозяин не дочитал до конца совсем немного. Глаза запнулись о строчки:

Теперь, когда мы снова вдвоем,Закрыты пути беде.И мы с Сережкой снова бредемПо щиколотку в воде…

Романов закрыл глаза и уперся лбом в стеллаж. Читал в автобусе… или в чем там… когда везли сюда? Читал уже тут, в комнате? «Закрыты пути беде…» Верил в то, что все образуется, как в книгах любимого автора? Или просто не думал об этом?

«Не дочита…» — вдруг сказал кто-то детским голосом — разочарованно и утихающе, как эхо в пыльном коридоре. Романов открыл глаза. Он понял, что это была последняя мысль, последнее, что подумал перед смертью мальчишка, действительно эхо… На секунду Романов даже увидел его лицо — за миг до того, как…