Александр Валидуда - На задворках галактики
Провожатый, дюжий мужик в грязном фартуке поверх застиранного солдатского кителя, бойко нырнул в освещённый проход и вывел, наконец, к явно заскучавшей группе коллег, судмедэксперта и военпрокурора. Отдельно от всех стояла бледная дамочка в форме с эмблемами прокуратуры. Секретарь, наверное, или стенографистка.
– Ну наконец-то, – выдал вместо приветствия прокурор, открывая кожаную папку. Затем не торопясь, беря двумя пальцами за кончики листов, начал перечитывать свои бумаги. – Итак, поручик, пройдите к столу и осмотрите…
Масканин остался на месте, застыв истуканом. В центре комнаты, на железной каталке лежало до шеи укрытое заляпанной простынёй тело. Знакомые черты лица навек перекошены судорогой боли, на лбу здоровенная гематома.
– Это он, – выдал Масканин бесцветным голосом. – Это мой сержант.
– То есть, вы опознаёте сержанта Круглова, – произнёс военпрокурор. – Подойдите поближе и назовите по каким…
– Да он это. Леонид Круглов, командир отделения моей роты.
– И тем не менее, – нудил военпрокурор, – назовите по каким особенностям вы его узнаёте?
– Какие, к чёрту, особенности? Нос картошкой и уши оттопыренные? Сказал же, это мой сержант. Я почти год его знаю.
– Нет, поручик, мне нужны более весомые подтверждения. Как то: родинки, татуировки, шрамы, родимые пятна и прочее.
– Да не знаю я у него родинок. Татуировок вольногоры не делают, ибо срам. А шрамы… Он был ранен шрапнелью в поясницу, вчера только из госпиталя, даже отпуск не отгулял.
Военпрокурор удовлетворённо кивнул и сделал знак санитарам. Те стянули простынь и ловко перевернули тело, руки и ноги почему-то оказались не связаны.
– Так… Вот они шрамы и как раз на пояснице, – военпрокурор сделал несколько шагов и посмотрел на судмедэксперта.
– Шрапнель, – кивнул тот.
– Пишите, – обратился военпрокурор стенографистке. – Личность убитого сержанта Круглова подтвердил его командир – поручик седьмого егерского вольногорского полка Масканин Эм Е. Опознание проводилось в присутствии понятых: судмедэксперта и санитаров войскового подвижного госпиталя одиннадцать сорок пять…
Масканин его больше не слушал. В один момент вся вселенная сфокусировалась на трёх маленьких аккуратных дырочках на спине сержанта. Две – точно в позвоночнике по центру спины, одна под левой лопаткой.
– Когда это произошло? – спросил Масканин.
– Около четырёх часов назад, – ответил судмедэксперт. – Между пятью пятнадцатью и шестью.
– Под самое утро, значит – Масканина взяла злость. Приказано ж было всем в расположении сидеть! И куда Круглов помёлся? Кто-то сегодня схлопочет по морде. – Свидетелей, конечно, не было?
– Не было, – согласился военпрокурор. – Даже выстрелов никто не слышал. Тело обнаружил патруль в шесть двадцать две в снегу у мостовой. Ни оружия, ни документов, ни наград и денег. Стреляли, предположительно, с расстояния метров в тридцать. Вероятно, используя глушитель. Скорее всего из полуавтоматического пистолета малого калибра, например, из хаконского 'Ланцер-2'.
– Знакомая штука, – кивнул Масканин. – попадались. А теперь разрешите откланяться. Спешу.
На самом деле он никуда не спешил, просто ему аж зудело покинуть покойницкую и вновь оказаться под открытым зимнем небом.
– Да-да, вы свободны, – сказал военпрокурор. – Только поставьте подписи вот здесь… и здесь.
На улицу Масканин вышел на автопилоте и очутился в небольшом заснеженном дворике, огороженном полутораметровым штакетником. У самой стены здания, неторопливо куря, восседал пожилой унтер с загипсованной от щиколотки до колена ногой. Рядышком на очищенном от снега корявом бревне покоились грубо сколоченные костыли.
Масканин осмотрелся, ничего вокруг не узнавая. Выходит, мертвецкую он покинул каким-то иным путём. Подошёл к раненому и присел рядом, расстегнув бушлат. Отчего-то вдруг стало жарко, будто и не зима вовсе. Упёр локти в колени, повесив подбородок на сцепленные в замок кулаки. Ветра здесь не было и морозец почти не ощущался. Унтер не обратил на него никакого внимания, продолжая сосредоточенно попыхивать папироской.
Максим закрыл глаза и пытался отогнать дурные мысли. Его душила злость. Насмотрелся на погибших в эту ночь. Зазря погибших. Мало изменников повылавливали двумя днями ранее. Мало. Всех не выявили, вот они и ударили. И путейцы до сих пор бузят, правда уже меньше. Провокаторы на виселицах, народ успокаивается. Что и говорить, вовремя Семёнов прибыл в Белоградье. За сутки со своими орлами агентуру накрыл, да видно не всю. Мелкая сошка ночью отыгралась. Странный этот Семёнов, вроде полковник, а полномочия такие, что генералы перед ним чуть ли не смирно стоят. Говорят, он к самому командующему вхож и даже перетрусил его охрану. Половину в окопы сослал и своими архаровцами заменил. Теперь, вроде, до генерал-фельдмаршала ни один диверсант не дотянется. Дай-то Бог, как говорится.
– С товарищем прощался? – неожиданно разорвал тишину унтер. Масканин машинально кивнул и покосился на раненого.
– Охо-хох, – вздохнул унтер, сунув руку за пазуху, затем извлёк плоскую квадратную фляжку. – Угощайся. Коньяк. Плохой, правда, всё равно что с клопами, но где ж его возьмёшь-то хорошего?
– Спасибо, отец, – Максим благодарно кивнул, беря протянутую флягу. Повертел её, осматривая. Тяжёлая. Корпус из нержавки, с обоих сторон в центре серебряный крылатый лев в прыжке. Чудной лев, со скорпионьим жалом вместо хвоста. – Мантикора, что ли?
– Кто его знает? Может и мантикора. Генеральская. Трофейная. У разведчиков выменял. Хотя, может и сбрехали, что генеральская. С них станется.
Максим отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Следом ещё. Коньяк – так себе, но именно сейчас его не хватало. Впрочем, нет, не не хватало, к спиртному Масканин был равнодушен. Он вернул флягу, осматривая унтера. Тому на вид лет за пятьдесят. Из-под ушанки видна седина, серые всё понимающие глаза и выражение лица, как у человека, постигшего все тайны жизни. Пожалуй, впервые Максиму повстречался такой человек, с такими яркими чертами, как будто он и вправду знал все тайны бытия. Взгляд задержался на обтрёпанных погонах с фельдфебельскими лычками и эмблемами сапёрных войск. Закалённый видать, вышел курить не накинув ни шинели, ни бушлата. Слева на груди знак классности с единичкой и медаль за отвагу. Справа над нагрудным карманом три нашивки за ранения и Кресты Славы 3-й и 2-й степеней. Редкие ордена. А ведь не прост этот унтер, такими орденами не разбрасываются.
– А сам? – указал Масканин на флягу.
– Неохота что-то. Я лучше в палате Аш два О из графинчика.
Глаза унтера сверкнули хитринкой, а пальцы, красные от мороза, разминали новую папиросу.
– Я вот скоро в строй. Вон мне и форму вернули. Завтра обещали гипс снять. Расхожу ногу и обратно к своим.
– А домой как же? Хоть на пару деньков?
– Нет теперь у меня дома. И навещать некого. Максим потупил взгляд.
– Дай-ка огоньку, – попросил сапёр. – Бензин в зажигалке кончился, а последнюю спичину потратил. Максим протянул коробок.
– Ого у тебя спички, – улыбнулся унтер. – Такие и в воде гореть могут. А сам-то что, не куришь?
– Не курю.
– Это хорошо… А я вот третий раз в госпиталь попал. Обидно вышло. Два дня и две ночи мост наводили. В ледяной воде по грудь ходил и никакой простуды. А тут с мостом закончили и под миномёты попали. Вот ногу-то мне и посекло. Да кость перебило.
– А до войны кем был, отец? – поинтересовался Максим, принимая спички.
– Батюшкой… Что удивлён? – сапёр широко улыбнулся, пустив большой клуб дыма. – И никто сразу не верит. Мой приход в пеловской губернии был, на самой границе с Велгоном. Я как узнал, что вот-вот война грянет, полковым священником пошёл. А через пять месяцев… А-а, – махнул он рукой. – Тепереча из меня никудышный поп.
– Неужто разуверился… отче?
– Отче, говоришь? Хм, – сапёр пыхнул папиросой. – Табачок – гадость. Всё не сподоблюсь хорошим разжиться… Да нет, не разуверился. Вера моя никуда не делась. Просто сам я слаб оказался. Вот и пороком энтим мерзким заразился, – кивнул он на свою папиросу. – И спиртного не сторонюсь. Чего уж об остальном заикаться? Я видишь ли, в пятьдесят первом, весной в родных краях оказался, когда наши второй раз на Реммс наступали. Побывал в своей деревни… И увидел я, что больше её нет. Те немногие, что по лесам от велгонцев схоронились, сказывали… Сказывали, что всех от мала до велика в Велгон угнали. И попадью мою с детками угнали. Храм мой, что до того стоял три века почти, взорвали. А Гришку-звонаря, пытавшегося их образумить, вздёрнули на яблони, что я своими руками сажал…
– А дальше-то как, отче? Неужто всё?
– Э нет. Образумлюсь, найду в себе силы. Признаться, я и по сей день иногда души врачую… Больше как психолог, хоть и нету нас в стране такой профессии. Но иногда и дух человеческий вразумляю, – он затянулся и помолчал. – Не могу отказать страждущим. Приходят ведь за советом, за утешением, да за наставлением. Как тут отказать? И всё больше из ваших, их вольногоров.
