Сергей Малицкий - Пагуба
Лук вонзил пальцы в сухую землю. До Хурная от того места, где он лежал, был день пути, но ринуться туда просто так, без подготовки, он не мог. Пожалуй, что прогуляться по розовому городу было теперь задачкой потруднее, чем проникнуть в охраняемую усадьбу какого-нибудь важного арува. И все-таки что-то делать было нужно. Лук запустил руку в поясную сумку, нащупал каменный нож, вытащил лежавшие там же ярлыки. Подползая ночью к становищам, он позволял себе позаимствовать у тех путников, что побогаче, часть припасов. Нет, монеты у Лука еще имелись, и в достаточном количестве, но появляться на ближайших постоялых дворах он избегал. Впрочем, брал Лук понемногу, так, чтобы какой-нибудь обозник, заглянув в корзинку с едой, не кричал о пропаже, а лишь почесал бы затылок да отметил бы про себя, что пить следует меньше, а то, кажется, в подпитии разгорается нешуточный аппетит.
Среди добычи, которую Лук бережно поедал, не все можно было отправить в рот. Имелись и три ярлыка. Понятно, что ярлыки брались у тех торговцев, которые не направлялись в Хурнай, а возвращались из него. Более того, примеривался Лук прежде всего к тем, кто ехал дружной компанией, чтобы не оставить какого-нибудь бедолагу один на один с первым же придирчивым дозором, наказывал же беспросветных пьянчуг, которых на обратном пути из Хурная было в достатке. Так у него и оказались несколько ярлыков, среди которых странным образом затесался желтый ярлык корзинщицы из самой Кеты. Весьма удивила Лука эта покрытая лаком деревяшка, на которой было выписано имя, род и цех торговки, поскольку он снял ее с толстой шеи подпившего селянина, который храпел, свесив с высокой арбы не только руку и ногу, но и голову. В конце концов, предположив, что где-то имеется и селянка, на шее которой висит ярлык толстого селянина, Лук все-таки решился выбраться на тракт. Оставшись в одной рубахе и портах, он спрятал меч в свертке, сооруженном из собственной уже поношенной куртки, выкрасил серую лошадь охрой, добытой в том же овраге, заодно поменяв на желтый и цвет собственных волос, и уже следующим утром, ведя лошадь под уздцы, двинулся по дороге в сторону Ака. У первого же постоялого двора Лук, посматривая на безоблачное небо, оставил лошадь у коновязи и принялся бродить между торговцев, отдающих должное акскому вину, приготовленному на углях мясу, выбирая среди них тех, кто опять-таки не направлялся в Хурнай, а возвращался оттуда. В руке у Лука был мех вина, который сохранился еще от сделанного Харавой запаса, поэтому поддержать разговор с расторговавшимися путниками ничего не стоило. Молодой черноглазый парень с желтоватыми волосами, который слушал бывалых торговцев с выпученными глазами, просто не мог не вызвать симпатию. А где симпатия, там и доверие, а где доверие, там и необременительная помощь, тем более что помощь требовалась не бескорыстная, а вполне себе оплаченная полновесными медяками, пусть даже всякий раз этот самый парень уверял, что монеты у него последние.
Торговцы прибывали и убывали, а у Лука сначала появилась вполне еще крепкая арба. Затем над ней образовался аккуратно залатанный тент. А к вечеру второго дня все пространство под тентом было заполнено разномастными корзинками, пусть даже большинство из них было сплетено никак не в Кете, а во всех краях беспокойного Текана. Ближайшей же ночью Лук вывел лошадь с повозкой с постоялого двора, добрался до журчащего через каменную осыпь слабого летнего ручья и с удовольствием смыл с головы и с лошади порядком надоевшую краску. Еще часть ночи прошла в хлопотах, а уже утром мимо дремлющих на очередной башне дозорных пробежала запряженная в арбу бодрая серая лошадка, правила которой закутанная в яркие платки женщина. Чуть худая на лицо, но кто их разберет, этих торговок из Кеты — клана Травы — клана Кикла? Говорят, что они на завтрак травой питаются, а в обед пьют молоко, которое травой же закусывают.
Лук любил Хурнай. Пожалуй, даже больше, чем прилепившуюся к скалам, напоенную запахами винных ягод Туварсу, и уж точно больше, чем скучный и строгий Ак. Хурнай был город легкости и веселья. Городом радости и беззаботности. И то сказать, умереть от голода в Хурнае не грозило самому последнему бедняку, всегда можно было наняться перебирать те же раковины или чистить рыбу, получая в оплату не только еду, но и навес над головой от дождя. Да и то если уж вовсе стало лень войти по колена в воду да наловить морского сомика или собрать тех же раковин. Умереть от холода в Хурнае тоже было непросто. Зима длилась от силы месяца два, но редко-редко разыгрывалась метелями, ограничиваясь холодными дождями, переждать которые можно было под теми же навесами, да и плавника для костра море выбрасывало предостаточно. Погибнуть же на дробилке в Хурнае в прежние времена не удалось бы самому ушлому из ушлых шутников, потому как доносы кессарцы не любили, дробилок в городе не держали, а смотритель Хурная предпочитал проводить время не возле крохотного Храма Пустоты, который имелся в Хурнае, как и в каждом городе Текана, а трактире или какой-нибудь винодельне. А уж если умножить все вышесказанное на розовый цвет домов, который в утренние часы превращал город в распускающийся цветами сад, да на веселый нрав горожан, готовых радоваться любым придумкам бродячих артистов, то для любви Лука были все причины. Вот только от прежнего Лука мало что осталось.
«Никогда не повторяйся», — учил его Курант. Старик не делал из своих детей воров, но имел в виду, если нужда заставит, ни Харас, ни Лук, ни Нега не должны были попасться на краже или еще на каком деле, которое кажется ужасным всякому, кроме того, кто либо спасается от голода, либо наказывает негодяя. В этот раз Лук повторялся. Хотя если посчитать, сколько раз он занимался чем-то подобным в облике мужчины, а не женщины, как раз последнее повторением никак не могло быть.
На западных мытарских воротах на арбу Лука никто не обратил внимания, разве только один стражник погрозил хрупкой, как он сам сказал, киколке пальцем, на что получил такую порцию кетских ругательств, что оторопел надолго. По заполненным народом улицам Лук вывел арбу к рынку, бросил монету рыночному начетчику, после чего получил ярлык на торговлю и мог бы заниматься обогащением на перепродаже корзин вплоть до полной потери интереса к торговле. Особого интереса к торговле у Лука не имелось, потому он окликнул одного из мальчишек, что носились по рынку в высоких колпаках с колокольцами. И тут же у него выяснил, что уход за лошадью стоит четыре хиланских медяка в неделю, хорошее жилье, которым считалась комнатушка с умеренным количеством клопов, с окном и крепкой дверью, — медяк за два дня, а нанять мальчишку, который бы торговал товаром, — десятая часть с выручки. В два часа Лук уладил все дела, выбрал из возможных лучшего мальчишку для торговли, испросив совета у нескольких торговцев, выложивших товар на своих повозках по причине забитости рыночной площади прямо на улице. Затем отвел лошадь в загон для таких же счастливиц, избавленных на время от надоевшей упряжи. Подхватил на одно плечо мешок с седлом и сбруей, на другое — мешок с отличными вениками из кетской травы, среди которых спрятал меч, и пошел на ту улицу, где сдавались комнаты для женщин. С этим же мешком с вениками Лук и отправился на следующее утро по городу.
Стражников в Хурнае и в самом деле было сверх всякой меры. По двое они стояли на каждом углу и ощупывали взглядами всех, кто проходил мимо. Лук, который все утро провел в стараниях выскоблить подбородок до матовой белизны и ровно наложить краску на брови и ресницы, нарумянить щеки, освоился с легкой походкой кетской красавицы, только пройдя чуть ли не треть города, зато затем вполне оценил и тонкие сапожки, и возможность укрыться от задорной усмешки стражника за поднятым концом платка. Одно только доставляло неудобства: надеть платье на голое тело Лук не решился и теперь страдал от жары в портах и рубахе, которая к тому же была утяжелена изготовленной из тряпья грудью. Но на западном холме Лук даже позволил себе озорство: подошел к дородному, страдающему от жары в кольчужнице стражнику и игривым шепотом спросил дорогу к холму, на котором можно посмотреть на окаменевшую бабу. Стражник приосанился, расправил плечи и с бравой усмешкой сообщил, что на бабу можно посмотреть с последнего перекрестка на этой улице, смельчаки и поближе подходят, но он бы не советовал. Да и нет там ничего интересного, баба как баба, только здоровая уж очень, сидит прямо на черной лошади, которая тоже закаменела, — как легла под бабой на холме, так и закаменела. Не шевелится, нет, иногда, раз или два в день, медленно открывает и закрывает глаза, и все. Лук поблагодарил вояку и послушно засеменил в указанном направлении, тем более что любопытных вроде него толпилось на том самом перекрестке не меньше десятка.
Отсюда, с высокого известкового обрыва, которым заканчивалась западная часть города, разглядеть ничего было нельзя. Да, торчало что-то на соседнем холме, но баба это или здоровенный валун — понять было затруднительно. Однако же Лук почувствовал холод, струящийся от Суппариджи во все стороны, и решил не дразнить беду, развернулся и потопал обратно, заходя во все лавки, которые попадались ему на пути. У скорняка он приобрел удобную суму с широким ремнем, сторговав рукастому мастеру один из веников. Хлебопек продал ему круг горячего хурнайского хлеба, от которого Лук тут же отщипнул кусочек. Ювелир предлагал изделия из серебра и золота, но Лук ограничился медным колечком с желтинкой морского камня. У веревочника он прикупил двадцать локтей тонкой, но прочной веревки. У кузнеца — три коротких вертела, опять же расставшись с одним веником. У одежника — темно-серый хурнайский халат с капюшоном и рассеченными полами. За какие-то три медяка взял, и то сказать, кто покупает халаты летом? Халаты следует покупать в сезон, когда подуют холодные ветра и дожди займутся над Хурнаем. Тем более что одежник упрямый оказался, как Лук ни расхваливал ему веник, не согласился его покупать. Долго Лук топтался с ноги на ногу, пересыпая из ладони в ладонь якобы последние монеты и причитая вполголоса, зато в подробностях разглядел дом напротив. И не только разглядел, но и увидел, что у входа в него сидит не кто иной, как Лала, и сидит она на одном из тех сундуков, которые были отправлены Курантом в Хурнай вместе с воином Ашу. Все сходилось, кроме одного: никогда бы никто из приемышей Куранта не только не стал бы вытаскивать на улицу столь приметное добро, но даже пытаться его забрать у старшины проездной башни. Хараса видно не было, зато у обоих углов дома переминались с ноги на ногу крепкие стражники, да и в проулке сидели на скамье вовсе не убеленные сединами старички, а невзрачные, но бодрые мужички.
