Андрей Белоусов - Мнимые люди
Перейдя некую невидимую границу, никем не установленную и неотмеченную на карте, весь благостный людской настрой отрезало начисто. Лица людей напрягались, теряя выражение беспечности. Расслабленное тело сжималось в пружину, а руки, то и дело, обшаривали пространство, в поисках хоть какого бы то ни было оружия. И не было больше слышно ни шуток ни песен, ни анекдотов, потому что обескураженные люди как-то сразу замолкали, а если и переговаривались, то только шёпотом, постоянно, в непроизвольном порядке, то и дело бросая по сторонам настороженные взгляды.
И самым явным признаком опустошенной ауры города, так пугающая людей, являлась нереальная тишина. Тишина пустоты — это тишина особого рода. Она не такая, которую можно например отыскать, если выехать из шумного и загазованного города на природу и там вдыхать её самую, полной грудью. Нет. Там тишина умиротворённая, ласкающая слух и убаюкивающая воспалённый мозг. Тишину же пустоты, можно разве что сравнить только с тишиной царящей на погосте. Но даже и это сравнение будет уж слишком бледным и пресным. На кладбище, как бы это сказать, тишина пропитана своего рода одухотворённостью, печалью и прямо сказать, некой таинственностью, но как правило не то, чтобы злой, а как бы, окруженной неким ореолом тайны, бередящей наш ум и наше воображение, приоткрывая перед нами завесу потустороннего мира. И кстати сказать, иные незрелые личности, как раз питаются этой тишиной кладбищ, находя в ней некую привлекательную изюминку для себя и для своей неспокойной души.
На самом же деле, мёртвый и заброшенный город погружается в серую, тягостную и нездоровую тишину. Тишину — чуть ли не осязаемую. И самый интересный её эффект в том, что вторгающиеся в неё звуки, она разрывает в клочья. Самые громкие из них, в ней приобретают характер глухоты и чуть слышны, а вот тихие звуки, наоборот могут удесятеряться множественным эхом, приобретая причудливые оттенки звучания, переходя от комариного писка до колокольного звона. А посему тишину заброшенного города, можно ещё назвать и живой, настороженно и с угрозой наблюдающей из темноты…
Как и многие из сослуживцев, капитан информационной разведки, Семёнов Александр Константинович, возненавидел этот проклятый город или район, хрен его поймёшь, с самого приезда. Особенно его донимали ощущения заброшенности и одиночества наваливающиеся со всех сторон на плечи, чуть ли не пригибая к земле. Но ни в какие сравнения не шла эта чёртова нереальная тишина, с её треклятыми искажёнными звуками. Из-за постоянных шорохов и стенаний, неотступно преследовало ощущение, что за ним обязательно кто-то наблюдает. Кто-то поистине огромный и чертовски злой, чья власть распространилась в округе на весь город. И этот кто-то неотрывно наблюдает за людьми поселяя в их душах животный страх, что подтачивает нервы.
И с каждым последующим днём, в лагере подготовки всё чаще случались пьяные стычки между солдатами и офицерами. Всё больше и больше людей лезло в стакан, чтобы хоть так снять с себя напряжение и отогнать бредовый страх не ведомо перед чем.
И чего греха таить, Семёнов и сам, за последнюю неделю, уже неоднократно прикладывался к «белому забвению», но положительного результата так и не возымел. Если после того, как допившись до чёртиков, ему и удавалось на пару часов забыться и поднять себе настроение отбросив все наваждения, преследующие весь день, то после, как только пьяная голова опускалась на подушку, кошмар обязательно продолжался выливаясь в красочные и нереально живые, жуткие сны. Пережив же в очередной раз, ночные кошмары, Семёнов снова и снова погружался в реальность, пропитанную не меньшими кошмарами. И так, по накатанной колее, он в скором времени мог докатиться до безумия, о чем сегодняшним субботним утром и раздумывал, идя на очередную нудную лекцию.
Пыливший по дороге грузовик, заставил его непроизвольно поморщиться, от глухого и басовитого звука издаваемого тяжёлой машиной. Ощущение такое, будто уши забило ватой. Из-за чего рука, сама собой, лезла поковыряться в ушных раковинах, дабы выковырнуть эту самую вату, но каждый раз натыкалась на пустоту и почему-то становилось обидно.
— Сашка! Эй Сашка! — раздался резкий окрик. Семёнов же погружённый в думы, не сразу заметил, как притормозил грузовик и как оттуда выпрыгнул человек, призывно махающий ему вслед. — Сашок, ты чё? Зазнался что ли?
— Колька?.. — то ли вопрошающе, то ли не веря спросил Семёнов, останавливаясь и вглядываясь в мужчину, по виду лет тридцати, в военной форме и сумкой-рюкзаком, через плечо.
— Ну а кто же ещё! Узнал значит, — мужчина было остановился, побоявшись что обознался, расплылся в улыбке и раздвинув руки уверенно пошёл на Семёнова. — Дружище… Дайка я тебя обниму. Блин… Сколько лет, сколько зим. А ты всё такой же жилистый, подтянутый, — хмыкая и оценивающе разглядывая, одобрил он после крепких объятий.
Ответно стуча в плечо давнего друга, Семёнов впервые, за всё время проведённое в городе, озарился улыбкой. — Колька, как я рад тебя видеть! — воскликнул он. — Слушай, какими судьбами? Это же сколько мы с тобой не виделись-то? Лет шесть?
— Точно! Эх Сашка… — положа руку на плечи товарища, вздохнул Николай. — А я гляжу ты это или не ты. Еду и гадаю. И вот если бы не эта твоя дурацкая привычка протирать лицо всей ладонью, не признал бы сразу. Ей Богу. И как пить дать проехал бы мимо. Да… — Вновь вздохнув и качая головой, Николай отстранился от товарища, с удивлением замечая. — Слушай, как ты возмужал. Настоящий мужик. Эх… А помнишь какими мы были пацанами, совсем ещё недавно. Глупыми сорванцами…
— Ну это ты был глупым сорванцом, а я был довольно приличным и послушным ребёнком.
— Это-то ты был послушным? Да заливай больше. Кому постоянно наряды давали в не очереди. Это сколько же их у тебя было, а? Уж и не помнишь поди, — толкая в грудь, пожурил Николай.
— Да ну тебя, — отмахиваясь от тычков, обиделся Семёнов. — Ты лучше вспомни благодаря кому, я эти наряды постоянно получал.
— Да ладно тебе. Сам же за мной верёвкой вился. Что скажешь, не так? Эх Сашка! А помнишь учебку? Ребят? Серегу — Жигало, Витьку — майора, Жеку — жило, Пашку — боцмана? А монарха? Монарха-то помнишь? Как он ходил… Большие пальцы спрячет за лацкан и идёт по сторонам глазищами стреляет: «Вы не детвора какая-то там, вы будущие офицеры, — бубнит, — а значит должны блюсти дисциплину и честь пуще жизни своей, а не носиться по коридорам и галдеть, аки подзаборщина кака».
Припоминая, Семёнов действительно развеселился, как будто и вправду перенёсся в беззаботное детство:
— Ха-ха-ха… Такое разве забудешь. А помнишь, — включился он в игру воспоминаний, — как он тебя, встретит в коридоре и давай распекать: «Вы Николай Андреевич — сын уважаемого человека, — надувая щёки и выпучив глаза, пародируя Монарха, директора разведшколы, говорил Семёнов. — И своими неблаговидными поступками только ставите в неловкое положение своего отца. Ежели вы и дальше будете склонны нарушать дисциплину и подначивать к этому, вашего товарища, то мы, будем вынуждены расстаться с вами, коли вы не удосужитесь изменить своё поведение». И как ты после того, целый день красным ходил, помнишь? Весь такой прилежный, тихий как мышка.
— Когда это я красным ходил? — возмутился давний друг. — Не было этого.
Было, было! Не надо! А помнишь, меня встретит, посмотрит сверху вниз и говорит: «Вы Александр Константинович, добрая душа. И вот мой вам совет, не водились бы вы с этим дураком — Николаем Андреевичем. От дураков, можно научиться лишь дурному, помяните моё слово, Александр Константинович».
— Ага. А ты потом ещё ко мне прибегал и всё пересказывал, а после ржали до-упаду, когда он мимо нас проходил и каждый раз вздыхая качал головой. Да… Где наша юность молодая и беззаботная. Слушай, — возвращаясь к реальности, спросил Николай, — говорят у вас здесь настоящая война?
— Правильно говорят, — сокрушённо подтвердил Семёнов.
— Вот блин! А меня аж с самого Дальнего Востока сюда выдернули. Майора пообещали и перевод поближе к центру посулили. Слушай, а с кем война-то? Я чё-то так краем уха слышал. Говорят тут у вас «мимы» какие-то завелись. Чё хоть за хрень такая? Звери что ль какие?
Но на заданный вопрос Семёнов не спешил отвечать. Он затравленно посмотрел на друга, вздохнул, переминаясь с ноги на ногу. Так всё было хорошо, юность вспоминали, радостью делились…
Ну что раз хочет знать, то нужно и сказать:
— Эх Колька… Я бы и самому лютому врагу не пожелал бы встречи с ними. Правильно ты их назвал — звери. Звери они и есть. Только ещё и думающие. Поумней нас, некоторых, будут. А жестокие… Никакой жалости в них нету, понимаешь, сострадания. А силища какая. Хы… Человеку руку оторвать им ничего не стоит. Как тебе сухую палку, к примеру, переломить. Раз плюнуть.
