Елена Колядина - Призрачные поезда
– Не знал, что в ваш офицерский кодекс включено двурушничество, – непроизвольно вырвалось.
Генерал по-прежнему смотрел на меня, и я с внезапной жалостью ощутил, насколько он стар. Табачные веки, зернистое родимое пятно. Устал, бесконечно устал… Он точно окаменел, и только рука – машинально, нет ли? – всё дальше отклоняла рычаг против часовой стрелки. Нарастает грохот колёсных пар, злее шипение тоннельного эха. Дрезина мчалась быстрее, намного быстрее оговорённых двадцати в час!
Я уже упоминал, что она имела две пары фар: на передке, на корме. Краснов, когда включал их, зажёг все четыре, и потому прозрачно-жёлтые языки облизывали вслед за нами тюбинги, словно заметая следы. Я также упоминал, что на дрезине были установлены два широких сидения, развёрнутые друг против друга, и мы с казаком бок о бок на переднем, спиною к движению, глядели назад.
Генерал сбросил скорость. Качнуло влево; Шибанов едва не вывалился из тележки. Крутой поворот. Низкий шум, обволакивавший со всех сторон, справа от меня перестал раздаваться – белое пятно в партитуре тоннельной симфонии на миг обеззвучило целый фланг оркестрантов, когда наш тоннель вливался в другую подземную артерию.
Краснов перетормозил. Электрическое гудение тележки упало до свистящего шёпота. Мы двигались не быстрее человека, идущего быстрым шагом.
И прежде, чем что-либо осознать, я увидел, почувствовал, как волна страха катится от сидящего слева Шибанова, захлёстывает сердце – озноб.
В тоннеле, куда мы свернули (а есть ли выбор на железной дороге?), за спиною Краснова и потому невидимый для него, шагах в двадцати от нас, с-ст… стоял…
Готов поклясться, Шибанов не проронил ни слова, но я услышал, я прочитал его мысли:
«Тоннелепроходчик… Тот, кто оставил след…»
Это был человек без обуви, с невообразимыми лохмотьями вместо одежды, – будто обёрнутый паутиной; свет кормовых фар ослеплял его – глазные впадины сузились до двух чёрных щелей; пепельные волосы и серая кожа – их обладатель казался обсыпанным цементной пылью: долгие годы не появлялся на солнце.
Он безмолвно высился в проёме тоннеля, и в холодном взгляде я не ощущал ни злобы, ни любопытства. Мелькнула мысль, что впереди, по курсу дрезины, за моей спиной поджидает ещё одно такое же существо. Не в силах долее сдерживаться, мгновенно я мотнул головой, десятую долю секунды взирал по ходу передвижения – конечно же, ничего, ничего, ничего – и молниеносно вернулся в исходное положение в тот момент, когда Краснов начал прибавлять скорость. Языки света, стремительно удаляясь, выпустили фигуру Тоннелепроходчика. Будто щербатый рот, облизав невкусный кусок, выплюнул.
– Ну-тко? Василь, что такое с тобой? – Генерал не мог не обратить внимание.
– Туннель… это самое… давит, – мычал Шибанов.
– У него приступ клаустрофобии, – авторитетно поддержал я и тут же почувствовал его благодарственное прикосновение.
– Потерпите. Немного осталось. Повезло нам, что никого не встретили. – Краснов внимательно следил за моей реакцией. – В этих тоннелях много всего… попадается. Слышали о призрачных поездах? Напомните, чтобы рассказал как-нибудь.
Невозможно, чудовищно! Ведь не кто иной как я был их автором: я их изобразил, я измыслил их, почти поверил в собственную фантазию; приложил нечеловеческие усилия, убеждая других в её реальности, – вот результат: миражи зажили взаправдашней жизнью! Вспоминалась и странная – преувеличенно равнодушная, реакция Хадижат, когда излагал предание о поездах.
Неожиданно тоннель кончился; мы врезались в стену света.
– Станция «Стадион Народов». Конечная.
VIII
ПОЧТИ каждый метровокзал имеет перронный зал – мраморный сугроб между проталинами двух рельсовых линий; но та станция, где очутились мы, состояла из трёх путей – палочки буквы Ш, если представить в плане, обозначая белыми промежутками пару платформ. Тогда нижняя планка нашей шипящей согласной знаменовала бы двенадцать эскалаторов, которые должны были перевозить посетителей спортивного сооружения, давшего название подземному храму. В обычные дни пассажиры пользовались лишь левой платформой, составы передвигались только по первой и второй палочке; однако если на Стадионе Народов проходили состязания, литера Ш начинала дышать полной грудью: на третий путь подавались вагоны, чтобы сотни и тысячи, которые устремятся вниз после матча, не толпились, штурмуя электрички, на единственной платформе. Но кроме того, – носились маленькие, красные слухи, – во время спортивных праздников, когда следовало заполнить правительственную ложу, на третью линию прибывал аккумуляторный поезд, и внутри него находился Потрясатель Вселенной, по чьему волеизъявлению должны были возвести этот стадион (уже после войны): рассчитывали – если сложится – провести в столице Восточного полушария Олимпиаду.
Только вот не сложилось (разве я не упоминал раньше?), и Стадион Народов так и не был построен: расточительный проект, неподходящие почвы, плывуны; поэтому пассажирам станции не пришлось пользоваться дополнительной платформой, которая по сей день прозябает безлюдная, скудно освещённая. Хотя, может статься, над сутолокой и суетою, в лазурных небесах мозаик на потолке, призрачные футболисты охотятся за мячом и черноусый голкипер силится отклонить вражеское ядро, а чуть погодя нападающий, пробивая пенальти, разбегается, готовится вдарить, выбрасывает ногу, обтянутую чёрно-белой бутсой, и… и… рассекает воздух, промахивается на голом месте мимо клетчатой кочки, нелепо и странно-замедленно, словно во сне, – сбывшийся худший кошмар.
За несколько метров до устья тоннеля мы с Шибановым, как приказал Краснов, остались на узком карнизе, обнимавшем технические помещения. Восседая в одиночестве на дрезине, генерал казался слабым и незначительным, и особенно это впечатление усилилось, когда он катился по бесконечным покоям станции, – жалкая пародия на личный поезд Потрясателя Вселенной! Казак мелко перекрестил ему спину.
Мы остались вдвоём на границе темноты и света. Я безошибочно чувствовал, что прежняя Шибановская неприязнь ко мне сменилась чем-то иным. Бесспорно, я был свидетелем его ужаса перед Тоннелепроходчиком – подобное не забывается (не прощается?). Новые наши взаимоотношения напоминали, как мне думалось, сближение злоумышленников, связанных обагрённой кровью.
Свет метровокзала просачивался сквозь решётку филёнчатой дверцы – точно ловчую сеть разложили на бетонном полу.
– Для чего мы здесь? – непроизвольно вырвалось у меня.
– Ты имеешь в виду, для чего ты здесь? Потому что для чего здесь я – мне прекрасно известно. – Достав ключ, Шибанов отомкнул дверь. Ну конечно, иначе и представить нельзя: у «Белой стрелы» всё заранее предусмотрено. – Как легко было раньше, – сумрачно шептал Шибанов. – Я был больше, чем его телохранитель… Больше, чем самый преданный соратник. Он, можно сказать, был мне почти что отец. А потом вдруг – ни спасибо ни бзднуть! – с неба свалился ты.
На платформе появляемся именно из неиспользуемого (крайне правого) тоннеля. Домыслы, мол-де третий путь на «Стадионе Народов» соединён с системой Д-6, ходили очень давно. Я припомнил, как в нашем уездном городе старательно изучал и небылицы и были о метрополитене, будто предчувствуя – когда-нибудь да понадобятся. В одном я не сомневался: ни в книгах, ни в обличительных статейках, ни на сетевых форумах – нигде о призрачных поездах не говорилось ни слова. Я был единоличным их автором, и закроем тему.
Впереди ощутилось оживление, и, к моему удивлению, мы вышли в толпу, какая бывала прежде на открытии выставки или ненавистного старому генералу арт-перфоманса (он всегда произносил это слово шутовски). Кажется, в старых книгах это называлось тусовка.
Никто не заметил нашего появления: взгляды прикованы к неторопливой дрезине Краснова. Разом оборвались непринуждённые светские разговоры, долю секунды балансировало гулкое безмолвие, а затем (чик-чирик!) – чьи-то робкие аплодисменты; подхватывают здесь и там – плотина оцепенения прорывается, волною заструились рукоплескания. Обеспеченная, благочинная публика прилила единым порывом на край платформы, толпясь, как простые смертные, как будничные пассажиры узловой станции в часы пик. Погромыхивая, по третьему пути генерал Краснов проезжает мимо живой стены, а через второй путь перекинуты изящные мостики в петербургском стиле, по которым перебегают последние несчастливцы – едва ли пробьются они сквозь сомкнутые ряды, едва ли дотянутся до кумира; ещё немного – и кажется, толпа перельётся с обрыва, точно стая леммингов при умопомрачении. Лишь осанистые буфетчики равнодушно взирали из алкогольных блиндажей на суету сует: обезличенные механические прислужники, вспомогательные персонажи пьесы, на минутку заглядывающие к нам, чтоб сказать: «Только что в кафешантане я совершенно случайно встретил вашего безвестно отсутствовавшего брата; он прибыл берлинским поездом и обещал заглянуть».
