Владимир Горбачев - Темные пространства
…Флайер уже лег на заданный курс, а я, устроившись в коконе, начал дремать, когда в голове всплыла та фраза, что беспокоила меня в последние полчаса. «Грех тянет его на дно, грех тяжелее камня». Эти слова настоятеля заставили молодого Путинцева — человека далеко не робкого — замолчать и покинуть монастырь. Какой же грех мог быть у дизайнера?
Глава 6
ЛОЖНЫЙ СЛЕД
Подъем был слишком крутым даже для меня. Я остановился, переводя дыхание. Площадка, на которой остался флайер, скрылась за поворотом ущелья, зато отсюда уже можно было увидеть озеро. Ни малейшей морщинки не было на его словно стеклянной поверхности, и лимонные лиственницы, перемежаемые можжевельником, без помех смотрелись в огромное зеркало. Стояла полная тишина. Именно за эту тишину, безветрие, за труднодоступность и отметил эти места Василий Бугаев. А отметив, постарался приобрести ущелье с его окрестностями. По его распоряжению в скалах на восточном берегу озера были сделаны две пещеры, хорошо отапливаемые, вентилируемые и имеющие все необходимые человеку удобства. Для обеспечения этих удобств в ущелье даже была построена собственная станция синтеза. Когда все было готово, в ущелье прибыл его обитатель, который должен был жить здесь в полном и при этом комфортабельном уединении. Это был философ Константин Чердынцев.
Странная дружба банкира и нефтепромышленника со стойкой криминальной репутацией и знаменитого философа и поэта выдержала все: сплетни, раздуваемые ТВ скандалы, тяжелый характер мыслителя. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что создатель философии общения и проповедник нового коллективизма мог жить и работать только в абсолютном уединении. Стремясь создать своему другу нужные условия, Бугаев скупал отели, альпийские шале, даже небольшие острова, но полное совпадение с чаяниями философа было найдено лишь в верховьях Катуни. В короткое время в ущелье возник своего рода небольшой скит. Вторую пещеру магнат предназначил для себя и действительно жил здесь по нескольку дней, ожидая, что высокочтимый друг (ни один из трудов которого, исключая две популярные брошюры, он так и не смог прочесть) прервет свое одиночество и заговорит с ним. Рассказывают, что Бугаев был просто по-детски счастлив, когда такое — не часто, отнюдь не часто — случалось.
Видимо, Чердынцеву было действительно хорошо здесь — на берегах озера созданы его последние, самые значительные труды, в том числе «Антология зла» и «Апокрифическая аксиология». После смерти философа Бугаев не только не забросил приют в ущелье — напротив, он приказал оборудовать новые пещеры, а кроме того, построить на склонах, на значительном удалении друг от друга, несколько домиков. Затем он собрал близких к покойному философов и духовных учителей и сообщил свой замысел. В ущелье должен был возникнуть приют для людей, находящихся в.поиске собственного духовного пути, людей, еще не примкнувших ни к какому учению, а возможно, стремящихся создать собственное и для того нуждающихся в уединении. Это был своего рода монастырь, но обитатели этого монастыря могли исповедовать совершенно разные, даже взаимоисключающие убеждения, поклоняться самым разным богам. Впрочем, они не должны были знать об этом: первым же пунктом устава строжайше запрещались всякие попытки вступить в контакт, как-то потревожить покой постояльцев этой своеобразной гостиницы для странствующих по дорогам духа. Ее обитатели могли встретиться лишь в специально отведенном для этого месте, да на этой вот тропе, по которой они, если пожелают, могли спуститься к летной площадке и принять посильное участие в доставке в приют продуктов и одежды. Всякие полеты флайеров над ущельем, всякое использование техники, музыкальных инструментов и иных источников шума также запрещались — недаром называться это место будет «Обитель молчания». Завершая свое выступление, Бугаев заявил, что делает это, исполняя волю покойного друга, — именно он в общей форме выразил идею такого убежища, а ему, Василию Бугаеву, осталось лишь разработать детали и обеспечить идею материально. От собравшихся же он ждет поддержки в главном: кто-то должен взять на себя общее руководство обителью. Человек этот должен обладать всеми признаваемым духовным авторитетом и быть при этом достаточно твердым, чтобы обитель могла выполнить свое предназначение и не превратилась в приют для разного рода тихо и буйно помешанных, бродяг и наркоманов. После долгого обсуждения такой человек был назван, однако потребовалась вся настойчивость Бугаева, красноречие других участников собрания, чтобы убедить Л.Керна принять эту должность, названную, по его предложению, «привратник». Именно этот лауреат двух Нобелевских премий, став первым привратником обители, придал ей ту совершенную организацию, тот высокий авторитет, которые выделяют это место среди других, возникших вслед за ним и по его образцу. Должность привратника была пожизненной. В настоящее время обитель оберегал уже третий по счету привратник доктор Ивао Сандерс. Именно с ним мне предстояло встретиться.
Подъем кончился, ущелье открылось во всю глубину. В конце его над покрытыми лесом склонами поднималась далекая белая вершина.
Тропа вывела меня на небольшую площадку, на которой стояла арка с не слишком любезной надписью «Празднолюбопытствующим лучше вернуться». Я не был празднолюбопытствующим, поэтому, подойдя к левой стене арки, вынул и показал вперившемуся в меня телеглазу свой значок. Обращаясь в пространство, я произнес:
— Доктор Сандерс, у меня дело, не терпящее отлагательства, прошу меня принять.
Вделанный в арку экран остался темным, однако невидимый репродуктор ожил и низким голосом произнес:
— У вашего брата все дела неотложные. Что ж, проходите вместе с вашим делом, поговорим.
За аркой находился ухоженный парк. Сквозь деревья виднелись беседки и уютные домики. Это была «роща свиданий»: здесь постояльцы обители могли, если того пожелают, встретиться с теми, кто прибыл их навестить. Затем тропа сужалась и, огибая отвесную скалу, подводила к фантастического вида строению. Это была сторожка привратника и отсюда, собственно, начиналась обитель.
Доктора Сандерса я до тех пор видел лишь на экране — фрагменты его выступлений любили включать в самые разные программы. Вид знаменитого проповедника меня несколько поразил: доктор был в свитере и лыжной шапочке, на шее красовался мохнатый шарф. В сторожке было не просто тепло — скорее жарко.
Перехватив мой взгляд, Сандерс взмахнул длинными руками:
— Да, досточтимый сэр, представьте, мне холодно. Я живу здесь почти двадцать лет и все эти годы мерзну. Особенно осенью. Угодно же было господину Бугаеву устроить обитель в столь суровом месте! А вам, разумеется, тепло. В вашем возрасте на берегах Миссисипи мне тоже было тепло. Ну, излагайте ваше дело. Наверняка какая-нибудь мерзость.
Я изложил, закончив просьбой предоставить в мое распоряжение архив обители на предмет поисков предполагаемого убийцы.
— А вы разве не знаете? — удивился привратник. — Нет у нас никакого архива. По условиям завещания мы не должны собирать никаких сведений о наших постояльцах. Опекунский совет, правда, уже несколько лет раздумывает, нельзя ли как-то обойти этот пункт — хочется все же когда-нибудь написать историю обители, а как это сдеалешь без архива? — но к единому мнению пока не пришли. Подождите огорчаться, — добавил он, заметив на моем лице нескрываемое разочарование, — дайте-ка мне взглянуть на вашего незнакомца.
Без особого энтузиазма я протянул ему рисунок. Несколько минут доктор всматривался в него, а затем вернул со словами:
— Да, любопытно.
Довольно вялым тоном я осведомился о том, что он считает любопытным.
— Я подумал о том, как по-разному сказываются на людях прожитые годы. В молодости мы больше похожи друг на друга — вам не кажется? С годами суть каждого из нас обнажается, человек в определенном смысле делается более похожим на самого себя, на духовную субстанцию. Вот и этот Крафт, хотя я не видел его много лет, стал даже более узнаваем. Хотя я бы, пожалуй, изобразил его несколько иначе.
Смысл сказанного наконец достиг моего сознания.
— Вы хотите сказать, что он был здесь? Вы знаете его имя? Когда это было? Как долго он пробыл?
— Да, он был здесь. Когда? Десять… нет, пятнадцать лет — да, в 59-м. Он назвался Крафтом, Джорджем Крафтом из Швейцарии. Не думаю, что это было его настоящее имя, но мы и не спрашиваем никаких документов и не проверяем того, что нам сообщают постояльцы.
Я сразу заметил, что с ним неладно. Он выглядел как человек, переживший тяжелое потрясение, возможно, горе. Состояние депрессии иногда сменялось лихорадочным возбуждением. Я осторожно намекнул новому гостю, что ему, возможно, нужна помощь врача. Я ожидал бурного протеста, истерики, но, к моему удивлению, он выслушал меня спокойно и даже согласился: да, он чувствует себя неважно, он пережил настоящую трагедию; однако вряд ли отыщется врач, который сможет ему помочь. Он надеется сам справиться со своими нервами, он не станет мне обузой, не причинит беспокойства. Как показали последовавшие вскоре события, ему все же не удалось выполнить свое обещание, но совсем по другой причине.
