Роман Злотников - Собор

— Сыч, почему ты меня спас? Тот, по обычаю, долго молчал, но потом вдруг заговорил нараспев:

— И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.

И родится «слепой», коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.

И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.

И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед.

6

Только гораздо позже КЗ осознал, что они вышли из Москвы, ни разу не переходя асфальт. Как ступили на дерн, так и начали петлять между кустов и деревьев. А на третий день вышли на знакомую полянку. Обогнув уже привычную разлапистую ель, КЗ выскочил на полянку и ошалело огляделся. Дед Изя с каким-то пожилым мужчиной в прекрасно сшитом костюме, но с подвернутыми брюками и босиком сидел на своей любимой лавочке у колодца. КЗ озадаченно повернулся к спутнику:

— Ну, Сыч, ты должен мне объяснить.

— Чего?

— Не пудри мне мозги, где мы окружную перешли? И что это за место, до которого от Москвы за три дня пешком доберешься, а от него за полтора дня до Бологого дотопаешь?

Но тот лишь повторил сакраментальную фразу:

— Захочешь — узнаешь, — и ушел в дом.

КЗ тяжело вздохнул и, поздоровавшись с несколько оторопело таращившимся на него гостем деда Изи, побрел следом за Сычом. Немного побаливали синяки, но от пережитой обработки КЗ ожидал гораздо большего. А может, опять Сычовы заморочки?

В горнице на его кровати лежал какой-то парень. Его глаза были закрыты, а лоб покрыт испариной. Над ним склонился Сыч и, оттянув веко, что-то рассматривал в зрачке.

— Кто это?

— Убогий. — Сыч отпустил веко. — Руки-ноги отнялись, и боль как червь точит, помрет скоро, коли не вылечить. Ежели не от болезни, так сам себя порешит.

КЗ подошел поближе и пригляделся к парню. Тот явно не всю жизнь был убогий. Кость широкая, грудная клетка куполом.

— Иди на двор, — обронил Сыч.

На дворе уже никого не было. КЗ поторчал на лавочке, потом цапнул мешок для шишек и по старой памяти отправился в лес.

Ужинали вчетвером. Дедов гость куда-то исчез. А парень сидел в кровати и с ошеломленным выражением лица держал в дрожащей руке чашку.

КЗ, чувствуя себя старожилом, подумал: «Погоди, дорогой, это еще цветочки, через недельку голова кругом пойдет». После ужина КЗ убрал со стола и, постелив себе на лавке у печи, подошел к кровати:

— Как тебя звать-то?

— Конрад, — с каким-то странным жестким акцентом ответил тот.

— Прибалт?

— Нихт… э-э… нет, немец.

— Да ты что! — удивился КЗ. — Восточный, ну из бывшего ГДР?

Парень покачал головой:

— Я живу в Кёльне.

— А русский откуда знаешь?

— Это гроссфатер… дедушка то есть, он иммигрировал из СССР. Вместе с моей матерью, а я родился уже в Кёльне. Но дедушка — патриот СССР, он дома говорит только по-русски. Когда я был маленький, папа и мама работали, а на няню денег не было, так что я сидел с дедом, пришлось выучиться.

КЗ заметил, что парень облизывает губы, и поднес ему ковшик, тот попил и с облегчением откинулся на подушку. КЗ поднялся:

— Ну ладно, спи, завтра поговорим.

— Это ничего, знаешь, я сегодня впервые за год сумел сам удержать чашку. Я уже совсем надежду потерял, если бы не мать и дедушка… От меня же все врачи отказались. Доктор Штайнер матери так и сказал: «Все бессмысленно, фрау, древние монголы подобным образом казнили, мы можем сколь угодно долго поддерживать жизнь, но вылечить это никто не в состоянии».

— Вылечат, не журысь.

— Как? — не понял Конрад.

— Так, жаргон, — смутился КЗ, потом продолжил: — Еще не рад будешь, что здесь оказался, ну ладно, спи.

На следующее утро КЗ, твердо решив не доставать хозяев, безропотно занялся делами. Вымыл пол в избе, насобирал три мешка шишек и переделал тучу всяких мелких делишек, какие неизбежно возникают в любом доме, размеренную жизнь которого нарушили свалившиеся на голову гости. А вечером, когда появился куда-то отлучавшийся Сыч и дед Изя достал из погреба обалденно вкусную бруснику в меду, Конрад уже сидел со всеми за столом. Лицо его излучало такое счастье, что КЗ невольно позавидовал, и где-то глубоко шевельнулось, как застарелая рана к непогоде, воспоминание о том, что глубоко на дне «сидора» лежит кассета со страшными последними минутами Наташкиной жизни. Но то ли его психика была слишком перегружена и сама озаботилась принять меры, для того чтобы он окончательно не двинул с катушек, то ли Сыч как-то расстарался, с того момента как он снова переступил порог дедовой избушки, все жуткие события последних дней стали казаться чем-то вроде крутого эпизода дешевенького боевичка. Будто бы все это произошло не с ним.

После ужина Конрад сам позвал КЗ. За весь день они едва перекинулись парой слов, и ему, видимо, не терпелось пообщаться.

— А ты кем являешься дедушке Изяславу? КЗ слабо улыбнулся:

— Он мне вроде как родитель, что ли.

— Это как? — не понял Конрад. — Отец?

— Нет у меня отца, и матери тоже нет, — с привычной неуклюжестью попытался усмехнуться КЗ, но, как обычно, ничего из этой попытки не вышло.

— Ты воспитывался в приюте, — сочувственно кивнул Конрад, — а что значит как родитель?

— Две недели назад я тоже лежал на этой кровати и не мог понять ни как я сюда попал, ни почему я еще жив.

Конрад удивленно раскрыл глаза:

— А что с тобой произошло? КЗ мрачно хмыкнул:

— Жизнь переехала, а с тобой? Не туда зарулил на «мерседесе»?

Конрад нахмурился:

— Меня избили.

— Как это? — не понял КЗ, он, как, впрочем, многие другие, считал Европу неким ухоженным райским садом, где не может произойти ничего дурного.

— Дедушка считает, что я перешел дорогу большим деньгам. У меня слишком быстро росли результаты. Нам домой звонили, угрожали, но никто не придавал значения, и вот… А ты попал в автокатастрофу?

— Можно сказать и так. А, не забивай голову, нет, я не родственник хозяев, а здесь потому, что мне кое-что от них надо, и есть основания полагать, что я могу это получить. А ты-то как сюда попал? Я вообще-то не думал, что дед Изя имеет столь широкую европейскую известность.

Конрад отрицательно покачал головой:

— Это все дедушка, они вместе воевали, ну на той, Второй мировой, или, как у вас говорят, Великой Отечественной. — Конрад испытующе поглядел на КЗ, как бы проверяя, не сказал ли он чего-нибудь такого, что могло бы обидеть хозяев. — Дедушка рассказывал, что его фронтовой друг Изяслав, когда они выходили из окружения, заставил затянуться в течение ночи пять пулевых отверстий и к утру смог идти и вывел их через лес. Когда я был маленьким, я любил слушать деда. Потом я вырос и стал считать его рассказы вымыслом. А затем дедушка побывал в вашей стране на пятидесятилетии вашей Победы и встретился с герр Изяславом, и, когда со мной произошел этот случай, — Конрад смутился, как и любой здоровый человек, внезапно ставший инвалидом, он стеснялся говорить о своем несчастье, — он сразу стал предлагать отвезти меня сюда. Но тренер и слушать об этом не хотел, да и муттер… мама и папа тоже. Меня возили по лучшим клиникам, но единственное, чего им удалось добиться, — это купирование болей, да и то временное. Тогда дедушка меня украл и привез сюда. И видишь…

— А чем ты занимался?

— Тяжелой атлетикой.

— Странно, если у тебя были шансы выйти на мировой уровень, у вас должны были быть только рады, Германия, по-моему, не блистает в тяжелой атлетике.

Конрад тяжело вздохнул:

— Вопрос в том, кто на мне будет зарабатывать. КЗ понимающе кивнул:

— Ладно, давай спать, если я правильно помню, завтра твой черед шишки собирать.

— Ты думаешь, мне разрешат ходить? — возбужденно спросил Конрад.

КЗ, уже отойдя к своей лавке, обернулся:

— Это ж тебе не клиника. Спи. Когда они уже лежали в темноте, с кровати раздался тихий голос:

— Иван…

— Чего тебе? — негромко отозвался КЗ.

— А чего ты хочешь от них получить? — И после небольшой паузы: — Если это, конечно, не секрет.

КЗ почувствовал, что губы сложились в злобный оскал.

— Да так, ничего особенного, — отмахнулся он, но потом вдруг добавил: — Мне надо стереть с лица земли несколько тварей, а наши хозяева могут научить меня, как это сделать. — И, помолчав, закончил: — Это будет очень неприятный сюрприз для тварей.

За окном, как бы подтверждая, что сказанное услышано, ухнул сыч.

7

КЗ проснулся от яркого солнечного света. Это означало, что Сыч уже далеко. И на него вдруг снова накатило ощущение каких-то грандиозных перемен, на пороге которых он находился. Но это ощущение остро напомнило о Наташке, и КЗ остервенело стиснул зубы, чтобы не застонать.