Константин Калбазов - Партизан
– Вот даже как. И это успели раскопать.
– А чего тут копать. Жандармское управление рядом, архивы у них под рукой, время военное, и запросы контрразведки являются первоочередными.
– И что меня ожидает?
– Что вас ожидает, я не знаю, потому как не ясновидящий. А вот кто, знаю. Одна дама, которая провела в управлении всю ночь и не намерена его покидать, пока вас не выпустят.
– То есть вы меня отпускаете?
– В принципе всю исчерпывающую информацию мы получили еще ночью, но у дежурного офицера не было полномочий для принятия этого решения. Кстати, в вашу защиту выступил и барон Врангель. Мало того, он сам явился к нам, как только узнал, куда вас препроводили.
– Странно. Мне показалось, что он готов был меня убить на месте.
– И вы недалеки от истины. Но и не признать вашу правоту он также не мог.
– Что же. Значит, не безнадежен. А кто эта дама, которая меня дожидается?
– А вот с этим разбирайтесь сами. Вот подпишите здесь и здесь. По поводу нанесения вам телесных повреждений – это вам в полицейский участок. Хотя…
– Вы не советуете?
– Просто зря потратите время. Там ведь тоже патриоты.
– Понятно. Нет, в полицию я не пойду.
– Ну, это вам решать. Пожалуйста, это ваш пропуск. И на будущее. В следующий раз думайте, прежде чем о чем-то говорить.
Простившись с капитаном, Шестаков вышел из кабинета в широкий и благодаря большим окнам в торцах светлый коридор. Оказавшись в нем, он повернул направо, насколько он помнил, выход должен был находиться где-то там. В управлении было многолюдно. По коридору постоянно сновали военные и гражданские, впрочем, возможно, тоже офицеры, просто одеты в цивильное.
Ожидавшая его дама обнаружилась у проходной, неподалеку от стойки, за которой сидел дежурный офицер. Надо же. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это ее. Насколько ему было известно, она вышла замуж за какого-то инженера и даже была счастлива в браке. Вернее, известно было не Шейрановуу, а Шестакову.
К черту это раздвоение личности! Пора становиться Шестаковым полностью и безраздельно. В конце концов, этому упырю он воли давать не собирается, а потому и второго «я» нет и в помине. Есть его воспоминания, и не более.
– Ирина?
– Иван. – Она быстро поднялась, но замерла, не решаясь преступить грань, за которую без пропуска не пройти.
Шестаков вручил бумажный квадратик дежурному и вышел к ней сам. Все так же стройна и статна, что лишний раз подчеркивает пальто с лисьим воротником. Нда. Не сказать, что живут богато. С другой стороны, какая разница, если в семье тепло и уют. Но как видно, старая любовь не ржавеет. А иначе что бы она тут делала?
– Ты как? – обегая его беспокойным взглядом, поинтересовалась она.
– Нормально. Пошли отсюда.
– Пойдем.
На улице было солнечное морозное утро. Погода такая, что так и подмывало прогуляться. Вот только не в том виде, что был у Шестакова. Правда, пальто и шапке не досталось, они ведь были в гардеробе, когда его били. Но зато плачевное состояние брюк и обуви скрыть было трудно. Как, впрочем, не спрятать и изрядно помятое лицо.
Он с сожалением осмотрелся вокруг. Справа от него Дворцовая площадь с Александровской колонной. Напротив – Зимний дворец. Отчего-то выкрашен не в бирюзовый, а в красный цвет. Словно предвещает кровавый этап истории государства.
Он бы определенно прогулялся по городу. Интересно ведь. Однако вместо этого решил как можно быстрее убраться с улиц и привести себя в порядок. Извозчик нашелся сразу же – центр города, да еще и в такую хорошую погоду. Несмотря на довольно ранний час, народу на улице предостаточно. Солнышко расстаралось.
– Боброва, как ты здесь оказалась? – когда они наконец устроились в санях и назвали адрес, поинтересовался Шестаков у женщины.
– А я была на том благотворительном ужине. Не одна, конечно. Мне такой ужин не по карману. Меня с собой взяли моя сестра и ее муж. Но я все же вношу посильный вклад в обществах вспомоществования, – тут же поспешила уточнить она. – А еще пошла на курсы сестер милосердия. Мне обещали место в госпитале.
– Не понимаю. Зачем тебе это? Где та курсистка, которая с таким жаром и пылом поддерживала написание поздравительного письма японскому императору в связи с победой японского флота в Цусимском бою? Ты ведь одной из первых поставила свою подпись под этим письмом.
– Время течет, все меняется, и мы тоже. Тогда я этому радовалась, а потом посмотрела на происходящее с другой стороны.
– После того, как я тебя бросил?
– Не бросил, а стяжательству и мещанству предпочел революцию, оставаясь преданным одной только ей. Кажется, так ты тогда заявил.
– Именно. Нда. Дураком я тогда был редкостным.
– Вот и я умом не блистала. Полностью разделяя твои взгляды, я все же побоялась окунуться в революцию с головой. Одно дело восторженно выкрикивать лозунги, и совсем другое – нести ответственность по всей строгости закона. Одного посещения охранного отделения с меня хватило. А потом я встретила Виктора. Так что теперь я не Боброва, а Знаменская. Не знаю, любила ли я его. Скорее уважала и старалась быть ему хорошей женой. Он воевал в Порт-Артуре, перенес два ранения и плен. Как понимаешь, я не могла не пересмотреть свое отношение к той войне и к революции пятого года, когда мы сами, собственными руками ударили в спину нашим солдатам. Пусть та война была несправедливой, но мы предали нашу армию. И потом… Отчего у других держав имеются свои геополитические интересы, а нам, русским, их иметь нельзя?
– Вот как ты заговорила. Да, ты действительно сильно изменилась.
– Ты тоже. Я видела тебя там, в «Европейской». В твоем голосе не было злорадства, только злость и обида, а значит, ты искренне переживаешь происходящее.
– Ну что же тут скрывать. Я изменился и прекрасно это сознаю. Слушай, а почему ты о муже в прошедшем времени? Он?..
– Два месяца назад я получила извещение о его гибели. Он не смог остаться в стороне, потому что был убежден так же, как ты, что России пришлось бы воевать в любом случае, сейчас вместе с союзниками или потом, в одиночку.
– Прости.
– Ничего, я уже все слезы выплакала, – дрогнувшим голосом ответила она.
– Дети?
– Сын и дочь шести и пяти лет. Назначенной пенсии вполне достаточно, чтобы прожить, но война… Из-за нее начали расти цены, и денег уже не хватает. В госпитале, конечно, платят не такие уж большие деньги, но зато есть паек. Да и не могу я сидеть без дела, зная, что раненым нужна помощь. Во второй раз я им в спину не ударю.
– Я тебя понял. Похоже, приехали? – осматриваясь в остановившихся санях, произнес он.
– Да. Это мой дом. Зайдешь?
– Кхм.
– Пошли, Ваня. Настя приведет в порядок твой костюм и заштопает, если надо. Она у меня мастерица на все руки.
– Ладно, уговорила.
Расплатившись с извозчиком, он решительно шагнул за своей бывшей возлюбленной. Как там у них сложится дальше, бог весть. Жизнь, она такая, любит подносить сюрпризы. Но привести костюм в порядок и впрямь не помешает. Да и позавтракать тоже. А у Ирины есть служанка, значит, и поесть найдется, не то что в его квартирке.
– А как ты оказалась в контрразведке? – поднимаясь по лестнице, поинтересовался Иван.
– Я случайно узнала, что тот гвардейский полковник собирается ехать тебя вызволять, вот и увязалась за ним. Там нас опросили и отпустили, но я решила, что никуда не уйду, пока тебя не отпустят, – остановившись и посмотрев прямо ему в глаза, ответила женщина.
– И к чему такие крайности? – все же несколько смутившись, произнес Шестаков.
– Я боялась снова тебя потерять, Ванечка.
Глава 3. Странный прапорщик
– Отставить! Отставить, йожики курносые. Я приказал в полный контакт. А это что за танцы с лебедями? Вы кого обмануть хотите? Меня? Дурачье стоеросовое, да вы не меня обманываете, а себя. Что за поддавки вы тут устроили? Бьете половчее, чтобы напарнику было удобнее отбиваться. Становитесь так, чтобы проще было бросить, да еще и сами уходите в перекат. Учу вас, идиотов, учу, а вы все схалтурить норовите. Лень обуяла? Так ведь германец и австрияк поддаваться не будут. Вот где лень-то ваша вылезет боком, вот когда поймете, что товарищ вам не помогал, а могилу вашу рыл.
Шестаков обвел гневным взглядом каждого из двенадцати присутствующих в сарае солдат. Каждому заглянул в глаза, да так пристально, что те, не выдерживая, опускали взор. Либо, как их учили, начинали смотреть на кокарду воображаемой фуражки, которой сейчас на господине прапорщике не было и в помине. Вот, значит, как. Эдакий молчаливый демарш.
В принципе есть от чего. Во всем учебном батальоне так не доставалось новобранцам, как этому отделению. Ну да им это только на пользу. После положенных часов строевой подготовки, коей занимался старший унтер, командовавший взводом, потом за них брался их благородие. Да так брался, что беднягам небо с овчинку казалось. Каждое утро пробежка по пять верст, причем снегопад, вьюга, солнце – без разницы, отдай с утра пять верст и не греши. Разве только в субботу по-иному. В этот день десять верст вынь и положь.
