Дмитрий Старицкий - Гром победы

В ставке Аршфорта пул корреспондентов нейтральных стран давно уже прописался на постоянной основе. Иностранных журналистов усиленно опекали особо выделенные офицеры службы второго квартирмейстера, кормили-поили, развлекали, возили в интересующие их места, предоставили хорошо оборудованную фотолабораторию с грамотным персоналом и сделали их если не друзьями, то славными приятелями, искренне симпатизирующим гостеприимным огемцам.

После третьей такой массированной кампании в мировой прессе островитяне сдулись, и жителей Щеттинпорта стали выпускать из города. Потому как публично возмутился союзниками даже царь, который вдруг вспомнил, что в городе проживают вроде как его подданные.

Осада вошла в новую фазу. Со дня на день все ждали штурма. Только генерал Аршфорт хранил по этому поводу молчание.

На Западном фронте по-прежнему без перемен. По обе стороны фронта генералы продолжали гнать солдат на убой под пулеметы на проволоку, но фронт свою конфигурацию так и не изменил с прошлого года.

Дошло до того, что республиканцы в феврале предприняли генеральное наступление шириной фронта восемьдесят девять километров разом, но как всегда, размазав все силы равномерно по всей линии. Причем двинули в атаку все свои силы, не оставив никакого стратегического резерва. Прям как Тухачевский в Польше. Похоже, попытались скопировать наше осеннее наступление на Восточном фронте, но военные аналитики у республики оказались слабы.

Имперскую оборону к тому времени успели насытить пулеметами всех конструкций из среднего расчета две единицы на километр фронта. Плюс были сформированы подвижные пулеметные батальоны резерва командования. Этого оказалось достаточно, чтобы, истребив половину атакующих на проволоке, заставить республиканскую пехоту откатиться на старые позиции.

Если верить газетам, то республика потеряла в этом наступлении до ста шестидесяти тысяч солдат и офицеров. За два дня. Надо думать, психиатры приняли в свои заботливые руки новых сошедших с ума имперских пулеметчиков.

Позиционный тупик завис в высшей своей точке, как Молох, перемалывая во все возрастающих количествах людские и материальные ресурсы.

Генеральный штаб империи, когда ему тыкали в нос успехами Восточного фронта, неизменно отвечал, что республиканцы не царцы. Полками в плен не сдаются. А подумать над тем, что полк, если его не окружить и не оставить без снабжения, редко у кого будет сдаваться в полном составе. Просто отойдет. Пусть даже бросив все тяжелое вооружение. Косность мышления имперских генштабистов поражала. Если бы не подобная косность у штабистов врага, то…

К нам в Рецию не только пленных зимних царцев нагнали, но и вывели на переформирование удетскую кавалерийскую дивизию, которая их и конвоировала.

Надо ли говорить, что свежеиспеченный имперский рыцарь и генерал-лейтенант кавалерии Бьеркфорт был этим страшно недоволен. Еще бы… предписано сменить в тылу отогузов на охране пленных. Его прославленной дивизии! Граф просто рвал и метал.

Отогузов отправляют на фронт, ибо не фига в тылу окапываться… А герои-кавалеристы получают заслуженный отдых. Официально в документах это называлось ротацией и обосновывалось необходимостью восстановления сил удетским конникам после предельных для организма испытаний зимним рейдом по лесам и болотам. Но меня несколько насторожило, потому как это уже не первый случай отзыва с Восточного фронта самых прославленных и боеспособных соединений.

Столкнулся я с генералом Бьеркфортом в герцогском дворце, где он представлялся Ремидию по поводу нового назначения.

Раз в месяц проводился такой публичный раут, требующий присутствия всех придворных. Обычно мне удавалось подобные мероприятия сачковать и герцог особо не настаивал на моем обязательном присутствии, но… В тот день еще и представлялись Ремидию, будучи во Втуце проездом в имперскую столицу, послы винетского герцога — граф Моска и мессир Ова. А это уже совсем другое дело.

Моска — сухой старик с совершенно лысой головой, лишь с редким седым пушком за ушами, но подвижный, как юноша. А взгляд как у карточного шулера. Никак что-то выхмурять у императора едет. Союзничек новоявленный…

Ова — полная ему противоположность: молодой, чернявый, кудрявый, кареглазый, подбородок синий от слегка проступившей щетины, хотя зуб дам, что брился он не позже сегодняшнего утра. На вид увалень увальнем. Но, как мне кажется, первое впечатление об этом человеке обманчиво. Дураков послами не отправляют. А этот еще и крупным коммерсантом на родине числится.

Я старался, как всегда на таких мероприятиях, в укромном уголочке прикинуться ветошью. Ну, так… золотом расшитой ветошью…

Как раз к этому дню втуцкие златошвейки закончили вышивать мне парадный камергерский мундир. Темно-малиновый сюртук почти до колен. Спереди весь расшит золотом — виноградной лозой и ветками дуба. Сурово так расшит — воротник и вся грудь, начиная от плеч заканчивая ниже пояса. Так что из орденов я надел только Рыцарский крест на шею. Остальные все равно среди такой богатой вышивки затеряются. Сзади, хвала ушедшим богам, вышили только клапана карманов. Карманы высокие почти на пояснице, и больше никаких карманов на мундире нет. Брюки белые, на штрипочках под каблуком натянутые.

Из-под карманного клапана на левом полужопии на золотой цепи опускается золотой массивный ключ — знак камергерского достоинства. В кольце ключа герб Реции, чтобы меня случаем с камергером другого электора[3] не попутали, а то и с камергером самого императора. Я вот стою и думаю: если случись где парадный сходняк в империи, то мы друг друга как песики обнюхивать под хвостами будем, дабы узнать, кто какого электора камергер? Бред полный… но «оближ ноближ»[4], как говаривали на моей родине люди, стремящиеся показать свою образованность.

Так что этот раут я пропустить не мог — протокол, черт его дери, обязывал явить послам обоих наследников в натуре. А значит, и их официальных воспитателей. Вот я и парюсь по левую руку от малого трона в этом придворном доспехе, крепко держа за плечо постоянно норовящего вырваться на свободу в пампасы графа Риестфорта. Все же пять лет пацанчику — ему двигаться надо. Если бы я бегал столько, сколько бегает он, то давно бы помер.

Так что обоим нам это мероприятие нож острый. Но пока терпим. Ибо терпение есть главная добродетель придворного.

А вот старший брат моего воспитанника, несмотря на восемь лет от роду, сидит себе на малом троне с серьезной мордой. Успели его во дворце уже надрессировать. Или… ну не зря же в школу берут только с семи лет… усидчивость у ребенка, какая никакая появляется.