Истина всегда одна (СИ) - Башибузук Александр

Александр Башибузук

Солдат. Истина всегда одна

Пролог

Штык с противным хлюпаньем вошел в глазницу, немецкий ефрейтор тоненько завизжал, хватаясь обеими руками за клинок.

Иван рывком налег на карабин всем телом, опрокинул немца на землю и резко ударил по прикладу локтем, загоняя штык в череп.

Хруст, хриплый стон…

Ваня устало вздохнул и обвел поляну взглядом.

Ничего нового…

Бронетранспортер, трупы, возле чахлого кустика лежит мертвый прадед, неподалеку от него мертвый Жан Жаныч.

Застать его живым не получается уже двенадцатый раз…

Да, двенадцатый раз. Уже двенадцатый раз не получается пройти гребаный квест подкинутый сукой-судьбой…

Первый — подорвался на мине прямо перед советскими позициями.

Второй — убили сразу после реинкарнации, влепили в череп пулю.

Третий — подорвался на мине через два часа после появления.

Четвертый — утонул в болоте.

Пятый — сдох от гангрены.

Шестой — сожгли немцы в овине вместе с остальными пленными.

Седьмой — умер от голода и дизентерии.

Восьмой — расстреляли свои, как немецкого диверсанта.

Девятый — повесили немцы.

Десятый — застрелился, после того как миной оторвало ноги.

Одиннадцатый — почти дошел, но опять мина…

И вот, еще одна попытка.

— Хер вам, бляди, не дождетесь… — хрипло прошептал Иван. — Я все-таки дойду…

Встал и пошатываясь от дикой усталости побрел собирать оружие, патроны и еду…

Глава 1

Противно заскрипела дверь, одновременно такой же противный надтреснутый голос гаркнул:

— Красноармеец Куприн, на выход!

Ваня неспешно встал, вышел в коридор, не дожидаясь команды стал лицом к стене и завел руки на спину.

Но команда все равно последовала.

— Лицом в стене, руки за спину.

Не могла не последовать, Ванька Татарин, так прозвал этого конвоира спецконтингент в специальном лагере НКВД, плюгавого рябого парня, являлся ревностным служакой и никогда не упускал возможности исполнить устав от и до. Впрочем, человеком он был не злобным и по своему неплохим.

Закрыв камеру, Татарин оттаял голосом и незлобно бросил:

— Ну пошли, что ли, Ваньша. Сам знаешь куда.

«Знаю…» — устало подтвердил Ваня про себя и пошел по коридору.

С тринадцатого раза у него все-таки получилось выйти к своим из окружения. В основном, благодаря тому, что он не старался повторить свой путь в первой попытке. Никого из старых знакомых Иван не встретил. Ни военфельдшера Курицыну, ни майора госбезопасности Черного, ни военврача второго ранга Елистратову, ни якута Петра Петрова. Вообще никого. Ваня и не старался никого встретить, потому что сознательно избегал встреч. Просто он начал понимать, что как только он начинает повторять свои действия, так сразу все перестает получаться.

Впрочем, кое-что он повторил: все-таки пристрелил генерала Власова. Так уж получилось.

В общем, никаких особых геройств не случилось, хотя к своим Иван добрался с толстой пачкой солдатских и офицерских немецких удостоверений, хозяев которых он отправил на тот свет и планшетом забитым штабной документацией. Скорей всего, уже безнадежно устаревшей к моменту перехода фронта.

О том, что он убил Власова, Иван благополучно смолчал, ничего другого сказать нквдешникам было особо нечего, так как никакого специального задания от Черного в этот раз случилось. Поэтому случился проверочно-фильтрационный лагерь НКВД куда направляли для проверки окруженцев.

За время своей эпопеи Иван стал жестким реалистом, никаких иллюзий не питал и примерно ожидал подобного. Собирался быстро пройти проверку и отправится на фронт, но что-то пошло не так — за Ваню всерьез взялись соответствующие органы.

Что вызвало подозрение?

Собственно — все. Подозрение вызывало все.

Не истощенный.

Отлично вооруженный и экипированный.

В новенькой немецкой офицерской форме. Что почему-то особенно беспокоило гебешников.

Прошел линию фронта как раскаленный нож сливочное масло и сдался уже на советской стороне.

Опять же, никто не хотел верить, что он прошел такое расстояние по немецким тылам, да еще завалил кучу немцев и притащил с собой кучу их документов. Кто? Обычный красноармеец саперного батальона? Да бросьте, такое не каждому матерому диверсанту по плечу.

И это чертово знание немецкого языка, о котором Ваня случайно проболтался.

В общем, слишком уж Иван выбивался из образа стандартного окруженца.

А объяснить, что за все свои бесконечные попытки выжить, Ваня просто стал этим самым матерым диверсантом, он не мог.

Ничего на него накопать органы не смогли, вот и задержали надолго в лагере. Справедливости ради, никто Ивана не пытал, кровавая гебня оказалась не особо кровавой, но допросами так вымотали нервы, что Ваня сам едва удерживался, чтобы не свернуть кому-нибудь шею. Были попытки уговорить признать что-то пустяковое и с чистой душой отправиться в часть, но Ваня категорически отказался что-либо признавать и с яростью защищался.

— Когда ты уже за ум возьмешься? — бухтел Татарин. — Вроде человек хороший, герой даже, как поговаривают, ан нет, с умом видать у тя слабовато. Какой раз в карцере сидишь? Оно тебе надо? Дождешься же, как пить дождешься, переместят во вторую категорию, а там и лагеря уже недалеко…

Ваня не ответил. Меняться он не собирался. Чему виной был упрямый характер, а еще, вся эта история с затянувшейся проверкой начала его снова сильно озлоблять. Уже было исчезнувшая ненависть к гебешникам и прочим приспешникам «режима» и самому коммунистическому «режиму», вновь стала разгораться. Что тоже не прибавляло смирения.

А в карцер он в очередной раз попал, потому что свернул скулу наглому и дерзкому соседу по казарме, в прошлом, еще до войны, мелкому уголовнику. Неимоверно гордившемся этим фактом и попробовавшим установить в расположении свои порядки. Справедливости ради, потом добивали Сидора почти все, а посадили в карцер только Ваню

Скрипнула дверь, Иван прикрыл глаза от яркого солнца, а потом машинально осмотрелся. Лагерь устроили на территории складов, в которых разместили казармы. К спецконтингенту относились неплохо, худо-бедно кормили, даже водили в баню, меняли белье и обращались как с военнослужащими, а не как с зеками.

Но была еще вторая категория спецконтингента, содержавшаяся отдельно и с которой уже обращались гораздо строже. К ней относились не простые окруженцы, а лица, замаравшие себя сотрудничеством с немцами или подозреваемые в этом сотрудничестве.

«Твою же мать… — подумал Ваня, невольно скрипнув зубами от злости. — Резал глотки, сдыхал от голода и холода, сдыхал и оживал и все только для того, чтобы выйти к своим и пойти снова воевать. И чего дождался? Уже по второму разу состав лагеря сменился, а я все сижу. Ладно, там за колючкой твари, которые продались фашистам, а я? Меня за что… собаки сутулые? Ебучие коммуняки, ебучий режим…»

В голове опять выстроилась стройная картинка, вдолбленная друзьями еще до попадания. Но Ваня сразу же прогнал ее. Прежних дружков он ненавидел еще сильнее.

— Чего застыл? — татарин легонько подтолкнул Ваню в спину. — Заходи…

Иван вздохнул и вошел в приоткрытую дверь.

Привычно сделал приставной шаг и отрапортовал.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, красноармеец Куприн прибыл по вашему приказанию.

Проверяемые в лагере оставались до предъявления обвинений военнослужащими, поэтому обращались к старшим по званию согласно уставу.

Сидевший за столом широкоплечий пожилой мужчина с двумя «шпалами» на синих петлицах, молча показал взглядом на стул, потом нырнул рукой в сейф и вытащил из него толстую папку.

С самим начальником лагеря, старшим лейтенантом госбезопасности Орловым, Ваня общался всего два раза, да и то мельком, поэтому насторожился и приготовился к очередным неприятностям.