Юрий Силоч - Железный замок

Юрий Силоч

Железный замок

«Пора, наконец, признать, что вся история человечества — это история затянувшегося самоубийства живой материи, которую космическая случайность наделила способностью мыслить и которая не знала, что делать с этой случайной роковой способностью. И не нашла ей лучшего применения, как создание наиболее эффективных способов тотального самоубийства».

1

— Рейнджеры херовы! — орал, брызгая слюной в чёрную коробочку рации, сержант Роби — огромный злой мужик, комплекцией и повадками напоминавший разъярённого медведя. — Пижоны, блядь! На кой вы туда вообще забрались? Посмертные медали зарабатывали?

— Дыхание береги, быдло! — отвечал ему командир окружённого отряда гвардейцев. — И шевели ногами, а то мы радируем майору, что нас бросили!

Та́бас, сидевший на раскалённом камне и пытавшийся восстановить силы, в который раз осмотрел окрестности. Песок был повсюду. Им были буквально набиты карманы камуфляжа, он хрустел на зубах, забивался в нос, заставляя чихать, оседал бурой пылью на руках и невыносимо натирал ноги, забившись в сапоги. Бескрайнее жёлто-коричневое море от горизонта до горизонта, над которым нависало рыжее от пыли небо.

Там, где не было песка, источали жар нагретые за день серые и красные камни, увитые коричневой горько пахнущей колючкой — единственным живым организмом, нормально чувствовавшим себя в раскалённой пустыне. После долгого перехода Та́бас был еле жив и больше всего на свете мечтал сейчас оказаться рядом с каким-нибудь прохладным лесным озером. Нырнуть с головой, отмыть грязь и пить, пить, пить вдоволь, до тех пор, пока не польётся из ушей.

От мыслей о воде стало совсем худо, поскольку фляжка была почти пуста: лишь на самом дне плескалась пара капель, бережно хранимых на самый крайний случай.

— Пижоны, — повторил сержант и смачно сплюнул. Слюна начала испаряться прямо в полёте. — Пошли! — рыкнул он в сторону подчинённых. — Живее, сукины дети! А ты чего расселся?! — рявкнул Роби на Та́баса и тот со всей возможной поспешностью поднялся на ноги, дабы не получить в морду.

Колонна серых от усталости пропылённых солдат снова двинулась вперёд. Табас брёл, низко опустив голову, стараясь не уснуть, и развлекался единственным доступным ему способом — рассматривал следы, оставляемые теми, кто шёл впереди, и старался ступать туда же.

Порой Та́бас испытывал нешуточную зависть к гвардейцам Дома Адмет.

Белые брюки с вшитыми наколенниками, облегчённые бронежилеты, тканевые ботинки, современное оружие, лёгкие багги на солнечной энергии, способные отмахивать огромные расстояния; рядом с ними молодой наёмник чувствовал себя нищим ребёнком, стоявшим у сверкающей витрины магазина игрушек.

Жилистый, почерневший от загара и высохший от постоянного пребывания в пустыне, одетый в коричневую форму Вольного Легиона, сшитую из мешковины, и обутый в тяжеленные сапоги, с драной кепкой на голове и древним автоматом в руках, он был готов продать душу за то, чтобы стать таким, как эти ребята.

Круто выглядящим, уверенным в себе, не страдающим от жажды, не знающим, что такое отсутствие боеприпасов и отвратительная окопная кормёжка.

Немного утешало лишь то, что эти крутые парни частенько попадали в подготовленные дикарями засады, после чего вопили от страха на всех радиочастотах, вызывая помощь. И помощь приходила в лице тех самых Вольных — нередко сдёрнутых с отдыха или отозванных с других направлений. В большинстве случаев они справлялись с поставленной задачей и потому относились к «белым брючкам» с некоторой долей снисхождения, пусть и причудливо смешанного с завистью и ненавистью.

— Чего как беременные?! Живей! — люди постепенно уставали и замедлялись, поэтому сержанту пришлось прикрикнуть. Это ненадолго взбодрило, и бойцы стали перебирать ногами быстрее, дурея от невообразимой жары, увязая и пряча лица от раскалённого южного ветра. Та́бас перестал что-либо соображать. Мыслей в голове не было ни одной — лишь тяжёлое дыхание, бесконечный песок перед глазами да монотонные команды, отдаваемые налитым тяжестью конечностям. Левой-правой, левой-правой.

Хлёсткий звук выстрела, тут же поглощённый дюнами, заставил Табаса дёрнуться.

— Контакт! Рассыпаться! — оглушительно проревел Роби, и молодой наёмник, встряхнув головой, дабы включить мозги и скинуть с разума оцепенение, пригибаясь, рванулся влево — занимать позицию.

Колонна в считанные секунды распалась и залегла, обратившись к невидимому противнику ощетинившимся стволами фронтом. Табас рухнул рядом с раскалённым камнем на гребне невысокой дюны и, опершись на локти, приник к прицелу, стараясь высмотреть стрелка.

— Потери? — Спросила рация голосом сержанта. В ответ посыпались бодрые рапорты командиров отделений, докладывавших, что все целы.

Где-то далеко впереди раздались сухие щелчки автоматных очередей.

— Вы где там, вашу мать?! — Тут же вышел на связь командир гвардейцев. — Нас атаковали! Сейчас прижмут!

— Тут снайпер! — огрызнулся Роби, но гвардеец не стал его слушать.

— Шевелитесь! — перебил он. — Иначе последней радиопередачей будет доклад о вашем предательстве!

Сержант выругался, но проигнорировать гвардейца не мог, поскольку был связан приказом по рукам и ногам, поэтому скомандовал спустя секунду:

— Внимание всем! По моей команде поднимаемся в атаку!

— Но… — вякнул кто-то, однако медведеобразный Роби не был настроен на препирательства.

— Откуда звук?! — проревел он. — Кто там такой умный? Кто не пойдёт, того я сам, как собаку пристрелю! Не ссать, золотые мои, они из своих пукалок кривых ни в кого не попадут! Встать! В ата-аку! — протяжно крикнул он и первым поднялся на ноги.

Делать было нечего, спорить с сержантом — верный способ не вернуться из боя. Если даже в обычной армии сержанты были образцовыми садистами, то в наёмничьей среде по служебной лестнице поднимались только самые злобные и отмороженные экземпляры, зачастую с криминальным прошлым.

Настоящие животные: сильные, хитрые, изворотливые, умеющие манипулировать. Вершина пищевой цепи.

И если даже в безнадёжной атаке оставался, пусть микроскопический, но всё же шанс уцелеть, то неподчинение смерть гарантировало.

Табас встал на ноги, сгибаясь, дабы уменьшить силуэт, и почувствовал, что в сапоги набилась целая куча песка. По бокам от него нехотя, с опаской, поднимались солдаты его отделения. Всем им сейчас предстоит сыграть в рулетку со смертью. Толстый Хумми, за год, проведённый в пустыне, ставший стройным и подтянутым, как актёр из пропагандистского фильма, что-то бормотал себе под нос — наверное, молился. Коротышка с татуировками — Аган, проведший в тюрьме лет больше, чем на свободе, страшно оскалился, а Табас мысленно кричал, стараясь, чтобы его мысли услышал кто-то, отвечавший за то, кому жить, а кому умереть: «Только не я».

«Только не я! Кто угодно, только не я». Сердце заходилось от отчаянного желания жить. Пусть умрут Хумми, Аган, сержант Роби или тот боец, что пришёл совсем недавно — с пустыми глазами и множеством следов от уколов на венах — да хоть все они разом, только не он. Потому что у него нет права не вернуться.

— Бего-ом! — Проревел сержант и выстрелил в воздух из пистолета.

Колени молодого наёмника отвратительно задрожали. Очень не хотелось умирать, но страх перед Роби, близким и разъярённым, был сильнее. Визгливо завопив что-то матерное, Табас ринулся вперёд вместе с остальными оравшими в попытке заглушить страх людьми. Как сквозь пелену до него доносились звуки недалёкого боя — там дикари громили наёмников, из-за которых Табаса ночью подняли пинком под зад и заставили идти в этот чёртов рейд. Перестрелка становилась всё ожесточённее — автоматы стрекотали почти без остановки.

«Счастливчики», — завистливо подумал Табас, которому омерзительно жирный интендант выдал всего один магазин.

Снова винтовочный выстрел, совсем рядом — и Хумми, бегущий слева от Табаса, падает с пробитым горлом, булькая и поливая раскалённую пыль кровью, тут же запекающейся от невыносимой жары. Никто теперь не будет клянчить еду, воровать по мелочи и получать за это по не обременённой интеллектом морде.

Ах, как хочется упасть, вжаться в горячий песок, закопаться так, чтобы не достали, но нельзя. Надо бежать. Вперёд, вперёд, только вперёд, подняв автомат и высматривая врага.

Надо.

— От меня на десять часов! — орёт сержант, и Табас, повернувшись в указанном направлении, стреляет одиночными, сам толком не зная куда. Слышен ещё один винтовочный выстрел, в этот раз с правого фланга. Судя по рапорту тамошнего ефрейтора — рябого хмыря с гнилыми зубами — убит боец из третьего отделения.