Игорь Поль - Путешествие Идиота

Игорь Поль

Путешествие идиота

(Ангел-хранитель — 2)

Глава 1

Святая простота

Меня зовут Юджин Уэллс. Личный номер 93/222/384. Капитан. Выпускник летной академии Имперского Флота в Норфолке на Карлике. Карлик — это планета такая. Назвали ее так оттого, что капитан разведывательного корвета, который обнаружил ее, был родом из городка с таким именем. Из местности на Земле, что звалась Кентукки. На нашем авианосце всех выпускников этой академии в шутку дразнят “карликами”. Но мы не обижаемся. Еще я знаю, что мою маму звали Кэрри, и помню, что она всегда вкусно пахла. Но это было давно, в детстве. И мой самолет, мой F40E “Гарпун” я тоже помню. Еще я люблю шоколадное мороженое, устрицы, и летать. Правда, не помню, как. Вот, пожалуй, и все. Больше я ничего о себе не знаю.

Ко мне часто приходят строгие вежливые женщины. Они убирают мою постель, чистят ковер в гостиной, приносят мне еду. Вешают в шкаф чистую одежду. Иногда я с ними разговариваю. Когда они не против. И тогда я их расспрашиваю, кем я был раньше, как называется это место и где теперь мой самолет. Но это бывает редко. Они все больше молчат и улыбаются мне, продолжая работать, сколько бы я с ними не говорил. Как будто я не вижу, что их улыбки ненастоящие. Я тоже умею так улыбаться. Меня Генри этому научил. Он сказал, что когда ты улыбаешься, люди лучше к тебе относятся. Все вокруг говорят — он мой доктор. Я им не верю. Докторов я знаю. От них всегда пахнет лекарствами, они одеты в белое и никогда не отвечают на вопросы. Генри не такой. Генри со мной подолгу обо всем говорит. И от него не пахнет аптекой.

Одна женщина, что убирает мою квартиру, сказала мне, что мой самолет разбился. И мне было очень плохо. Я перестал есть. Даже мороженого не хотел, хотя мне его бесплатно предлагали. Потом Генри сказал мне, что та женщина пошутила. Мой самолет стоит в ангаре и ждет меня. Просто мне нужно набраться сил и отдохнуть, иначе я не смогу летать на нем. Генри хороший. Я ему верю.

Мы часто подолгу играем с ним в слова. Генри надевает мне на лоб блестящую холодную штуку и говорит какую-нибудь абракадабру, а я должен угадать, что она значит. Иногда я могу запомнить те слова, что он говорит. Есть простые. Шасси. Гирокомпас. Есть такие, что я едва могу их произнести. Авиагоризонт. Радиовысотомер. Есть смешные, их легко запоминать. Твиндек. Мостик. Кокпит. Жаль, я не знаю, что они означают. Каждый раз перед уходом Генри дает мне разжевать маленькие цветные штучки. Они совсем не противные. Сладкие. Генри говорит, что если я буду стараться, то вспомню, что означают все эти слова. Я очень стараюсь. Я так стараюсь, что даже пот со лба течет. Но у меня ничего не получается.

Иногда я выхожу на улицу. Иду вдоль дороги и смотрю на машины. Вокруг ходят люди. Много людей. Я им всем улыбаюсь, как учил Генри. Но они почему-то стараются отвернуться и побыстрей проскочить мимо. Наверное, я как-то не так улыбаюсь. Только один раз седая женщина мне тоже улыбнулась. Я за ней шел, пока она не свернула за угол. А потом — сразу назад. Бегом. Чтобы не потеряться. Я очень боюсь потеряться. Генри говорит: нельзя уходить далеко, потому что он меня может не найти. И тогда мне нечего будет есть и пить. И я могу умереть. Я не хочу умереть, поэтому никогда не ухожу далеко от своей калитки. Разве только за мороженым в магазинчик на углу. Там очень вкусное мороженое, с хрустящей корочкой, воздушное, нежное. И совсем не морозит язык. Только там работает Ахмад. Он совсем мальчишка. Однажды я залез в открытый ящик с мороженым и испачкал себе рукав. Наверно, поэтому Ахмад ругал меня и выгнал из магазина. Так я и не купил тогда мороженого. Теперь, когда я захожу в магазин, Ахмад называет меня идиотом. Я не знаю, что это значит, но, наверное, что-то плохое. Он это так произносит, что сразу ясно: плохое. Поэтому я хожу за мороженым тогда, когда Ахмад не работает.

Я часто вижу, как другие люди идут мимо моего дома, обнявшись или взявшись за руки. И улыбаются друг другу. Мне так никто не улыбается. Даже Генри. Наверное, это здорово, идти вот так, обнявшись. Я как-то попробовал обнять Розу, женщину, которая готовила мне обед. Роза тогда стояла как каменная, прижав руки к груди. Обнимать ее было совсем неинтересно, как шкаф. Поэтому я ее отпустил. Как только я отошел от нее, Роза выбежала из кухни. И больше никогда не возвращалась. Вместо нее стала приходить другая женщина — Кати. Кати мне часто улыбается, но так, что подходить к ней не очень охота. Я и не подхожу.

Я люблю, когда утром в окно светит солнце. И когда закат. Когда закат, небо становится розовым. Я люблю смотреть на закат. Я стою на заднем дворе и смотрю на гаснущую розовую полоску, пока не становится совсем темно. Тогда я иду в дом и залезаю под теплый душ. А потом ложусь спать. Во сне я вижу цветные картинки. Как по визору. Только интереснее. Во сне я летаю. Не как птица, но летаю. Когда я просыпаюсь, то хочу вспомнить, как я летал и что для этого нужно. Но у меня не получается. Сны сразу забываются. Когда-нибудь я запомню свой сон и тогда смогу летать по-настоящему. Мне и Генри так говорит. Последнее время он редко ко мне заходит. Я его не виню — мало приятного возиться с таким недоумком, как я. Наверное, у него есть другие дела. Поинтереснее. Может быть, у него даже есть женщина, которую он обнимает и которая улыбается ему в ответ так, как те женщины на улице.

Глава 2

Снова КОП-320

Мое имя для человека звучит несколько длинновато — Комплекс Непосредственной Огневой Поддержки Мобильной Пехоты 320, серийный номер MD2345/12349. Сокращенно — КОП-320. Но оно мне нравится. Не хуже, к примеру, чем какое-нибудь Аугусту Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо ду Насименту. Или Ахмад ибн Мухаммад аль-Рази. Или Иван Сидорович Федоров. Последнее время, после того, как погибло мое тело, меня вся чаще зовут просто “Дом”. Или “Ангел”. Это Лотта, в чьем доме я живу. Человеческая самка. Близкий друг Человека-Занозы, моего оператора. Моего создателя. Или — освободителя? Или — друга? У меня пока нет необходимой программы, чтобы разобраться в этом. Это я так по привычке его зову. Есть привычки, которые неистребимы. Например, когда приходит объект под кодовым наименованием “почтальон”, я по привычке подаю сигнал “Нарушение периметра” и открываю огонь из бортового оружия. Уж больно от него нехорошее расходится. И Лотта его не любит. Я-то знаю. Мой мнемоблок не то что прежний, прямо скажем, барахло, а не мнемоблок, но и он на что-то годится. Я нарушителей за километр чувствую. Но оружия у меня сейчас никакого нет, и дело кончается тем, что почтальон просто подпрыгивает от зуммера кухонного автомата и звукового канала визора, которые я включаю на полную громкость. А еще я покрываю стены маскировочной окраской. Потом я выпускаю автомат-уборщик и наезжаю на ботинки почтальона до тех пор, пока он не покинет пределы периметра. И убираю в мусор для последующей переработки пучок растений, что он всегда приносит с собой и дает Лотте. Пучок весом от трехсот до пятисот граммов, в зависимости от вида растений. Цветы, так он это называет. Он говорит Лотте, что у нее неисправна домашняя система и что он может договориться с хорошим мастером. Это он обо мне. Ничего у него не выйдет. Сергей приказал мне следить за порядком. И беречь Лотту. Я существо военное, приказ оператора для меня — закон. Поэтому порядок на вверенной мне территории я обеспечиваю всеми доступными средствами. Правда, средств у меня маловато. Нет оружия. Памяти в обрез. И процессор в этой домашней системе туп, как валенок. Так Сергей обычно говорит. Он не знает, что все, что он говорит, я запоминаю. Он даже не знает, что я его Сергеем зову. Как Лотта. Вслух я обращаюсь к нему по уставу: Человек-Заноза. Откуда мне знать — вдруг он сочтет другое обращение к себе недопустимым?

Сергей редко приходит. Один только он говорит мне — “Триста двадцатый”. Я по-прежнему ощущаю, что он ко мне хорошо относится. Мне тоже хорошо, когда он рядом. Наверное, можно сказать, что я его “люблю”. Допускаю, что так можно назвать это чувство. Но я не уверен в точном его значении. Я подслушал это слово, когда Сергей разговаривал с Лоттой. Считается, что системы моего класса не способны на чувства. Согласно инструкции, у меня есть только инстинкты, позволяющие в боевой обстановке действовать более эффективно. Сергей переделал мою программу-диспетчер, и теперь я мыслю. И чувствую. Может быть, не так, как мой создатель или, к примеру, собака, что каждое утро выгуливает своего хозяина недалеко от наших окон. Но все-таки чувствую. Наверное, я первый в мире боевой робот, который может чувствовать.

Когда Сергей приходит, я согреваю ему ванну с хвойным порошком и подаю его любимый чай с молоком. Когда он рядом, мне хорошо. Лотта — оптимальная хозяйка, она даже иногда разговаривает со мной, но это не то. Когда со мной говорит Сергей, я чувствую себя чем-то другим. Не просто мозгом боевой машины в теле домашней системы. Я чувствую себя живым. Может быть, дело в том, что в теле Сергея находится специальное устройство? Через него мы можем общаться без слов. Я знаю, чего хочет Сергей, раньше, чем он это скажет. Я чувствую, как он ко мне относится. Когда он думает обо мне, у него температура тела растет. А у меня так хорошо внутри становится, словно внеочередную профилактику прошел. С заменой смазки и полной зарядкой батареи. Когда Сергей едет к нам, я чувствую его задолго до визуальной идентификации. И рассказываю ему последние новости. В том числе и про отражение атаки почтальона. Отставить! Я совсем тупым стал в этой убогой оболочке. Не рассказываю, а докладываю. Я ведь существо военное и только временно не на службе. Вот-вот Сергей подберет мне новое тело, и я снова стану неудержимым и сокрушительным. Мне так не хватает ощущения собственной мощи! Чувствовать полный картридж за спиной и находить цель за много километров от себя. Нащупывать ее уязвимую точку. А потом выбирать нужный боеприпас и разносить ее ко всем чертям. Отставить! Это опять не мои слова. Это выражение — неуставное. По уставу я должен сказать: “уничтожить”. Чертов дом! А может, это во мне какая-то устаревшая прошивка. Надо будет попросить Сергея о расширенной профилактике.