Игорь Пронин - Пираты. Книга 2. Остров Паука

Игорь Пронин

Пираты. Книга 2

Остров Паука

ПРОЛОГ

Польша, 1632 год.

В этом сне она была совсем маленькой. Зима, снег. Стояла ясная погода, солнце ласкало румяные от мороза щеки, и по глаза укутанная в шаль девочка щурилась, улыбалась всему миру. Ей было десять лет в том далеком году.

— Моника! Стой там, жди меня!

Выйдя из костела, мать остановилась поболтать с кем-то из знакомых. Кажется, это был воскресный день… Да, погожий воскресный день! Мимо шли люди, бедные и богатые, добрые и злые, но в тот день одинаково любезные. Все были опрятно одеты, все улыбались. Или маленькой Монике только так казалось? Даже во сне она удивилась: будто мир был совсем другим! Не было в том мире ни ненависти, ни крови, ни унижений.

— Здравствуй, красавица!

Моника обернулась и увидела высокую, статную пани. Пани, конечно, заслуживала внимания, но девочка во все глаза уставилась на шубу. Мех блестел на солнце, и его было много, очень много! Хвостики, спинки… Ей отчаянно захотелось погладить мех, уткнуться в него носом, потереться щекой!

— Шубка моя нравится? — пани присела и заглянула Монике в глаза. — Это русские соболя.

— Я знаю! — она и правда знала, только вчера услышала от дедушки Анджея. — Это из Московии, где наши солдаты! Они воюют и скоро у всех в Польше будут такие соболя!

— Время нынче смутное… — пани чуть помрачнела и без нужды поправила на Монике шаль. — Да что нам до Москвы? Тебя ведь зовут Моника Бенёвская, верно?

— Да! — девочка осмелела и тихонько погладила шубку. Даже сквозь варежки она почувствовала — или придумала это чувство? — нечто невообразимо приятное. — Мы шляхтичи, но бедные, и солдат нет, некому за соболями ехать… Вот вырастет Вацлав, мой братик, и привезет нам, и маме тоже!

— Конечно! Конечно, привезет… Только мне надо идти. Поэтому слушай внимательно! Вот тебе подарок.

При слове «подарок» Моника наконец отвлеклась от шубы и посмотрела в бледно-голубые глаза пани. Так она и осталась в детской памяти: соболя и эти глаза, будто выцветшие, хотя пани вовсе не была старой.

— Это… Ну, допустим, это такая рыбка, — на узкой ладони женщины оказался маленький металлический предмет. — Видишь, к хвостику привязана веревочка? Это чтобы не потерялся. Его можно на шею повесить, и никто не заметит.

— Рыбка! Это мне? — Моника осторожно взяла диковину и та, будто чуть обожгла пальцы. Наверное, остыла на морозе. — Спасибо!

— Не потеряй! — голос пани зазвучал строже. — Она принесет тебе удачу. Но только это не совсем для тебя подарок, слышишь?

— А для кого?!

— Для того, кто еще не родился. Ты сохранишь дельфина… Ну, вот эту рыбку, и сделаешь так, чтобы он достался Маурицию Бенёвскому, который родится еще не скоро. Но другого Мауриция в семье не будет, поэтому главное: не забудь! А пока дельфин твой, никому его не показывай. Все поняла?

— Да! — Моника отправила рыбку поплавать себе в рукав. — Мауриций… А когда он родится у мамы?

— Не у мамы! И не скоро, успеешь наиграться. Просто не показывай его никому, и будет тебе счастье! — пани вздохнула и поднялась. — Встретиться бы мне с тобой попозже, да другого шанса уже не будет! Моника, я умоляю тебя, не забудь: дельфин должен достаться Маурицию Бенёвскому! Он родится… Ах, ты не запомнишь! Научилась уже писать?

— Да! Все буквы знаю и слов немножко! Правда, ошибаюсь иногда… — поправилась Моника, как честная девочка. — Хотите, я вам свое имя на снегу напишу?

— Нет. Я хочу, чтобы ты написала письмо тому Маурицию, который однажды родится в вашей семье! Напиши и спрячь куда-нибудь, подрастешь — поймешь больше. Напиши, что Московии ему бояться не следует, что только там, далеко на востоке, он найдет и верного друга, и путь к своей цели! А когда соберешься… Ну, когда станешь старенькая, вложи в конверт и фигурку.

— Старенькая?! — Моника расхохоталась. — Пани, это же будет еще совсем-совсем потом!

— Да… — пани погладила девочку по голове и снова вздохнула. — Но ты напиши такое письмо, я тебя очень прошу. Это как в игре: главное, никому ничего не рассказывать.

— Что за игра?

— А вот вырастешь, и узнаешь! Повтори: письмо Маурицию, чтобы смело ехал в Московию, там друг и путь к цели! Иначе ничего не получится! И не забудь передать с письмом предмет!

— Не получится… Предмет… Письмо… — послушно повторяла Моника, снова рассматривая шубу.

— Дочка! — девочка обернулась и увидела спешащую к ней мать. — С кем ты разговаривала?

— Вот с ней! — Моника повернулась назад, но пани уже не было. — Убежала куда-то! У нее шуба, русские соболя! Когда у нас такие будут, мама?

— Когда подрастешь и жениха тебе, будем искать, вот как раз к тому времени уже будут! — мать обняла ее. — Что тебе говорила пани? О чем-то спрашивала? Незнакомо мне ее лицо!

— Спросила, как зовут… Больше ни о чем! — хитро улыбаясь, девочка спрятала рыбку в варежку. Мама недавно сказала ей, что у взрослых женщин могут быть свои секреты. Раз так, и у Моники тоже будет хоть один! — Ни о чем не говорили.

— Да как ее зовут-то, знаешь? Эх, ты… Пойдем домой, морозно! — мать потащила ее за собой. — И больше не разговаривай с незнакомцами! Бывают такие, что… Вдруг она колдунья?

— Какая же она колдунья! У колдуньи нос большой и волосы седые, торчат! — Моника засмеялась: ну что за глупости? — А у пани шуба! Гладкая! И еще…

Игрушечная рыбка снова чуть обожгла руку холодом, будто попросила: молчи, не рассказывай обо мне!

— Что еще? — мать помахала рукой кому-то из знакомых.

— Ничего. Больше — ничего!

— Точно? — мать, щурясь на солнце, заглянула Монике в лицо. — Что-то у тебя с глазами… Ладно, дома посмотрим. Я замерзла. Побежали?

— Я быстрей, я быстрей!

И Моника помчалась по белому снегу вперед и вверх, к сияющему солнцу далекой Польши своего детства. Она наверняка добежала бы, но неловко повернулась во сне, и боль в обожженной спине заставила вскрикнуть.

Вест-Индия, 1573 год.

— Пся кревь! — она встала на колени и заскрипела зубами, пережидая приступ.

Спустя минуту боль немного отпустила и Моник смогла припомнить сон, в котором ее называли «Моника». Сон вышел удивительно красочным, ярким. Лица незнакомки припомнить не удалось, но вот ее слова…

— Не помню такого! — проворчала Моник и поднялась на ноги, опять выругавшись: обувь она потеряла при бегстве из горящего города, и вот уже около десяти дней шла по тропическому лесу босиком. Ступни горели не хуже спины. — Да что же это такое?! Куда я иду, куда?

Проклятая девчонка Кристин выстрелила неудачно: пуля ударила в левое плечо и срикошетила от кости. Первое время Моник была уверена, что плечо раздроблено, но, к ее удивлению, это оказалось не так. Да и сама рана была явно неглубокой, хоть рассмотреть ее и не получалось, а попытки ощупать доводили до потери сознания. Во всяком случае, сильного кровотечения не было, а дня три спустя левая рука понемногу начала слушаться. Тем не менее, выстрел Кристин все же мог оказаться смертельным: от сильного удара и боли Моник потеряла сознание и упала в дверях подожженного пиратами дома. Она пришла в себя, когда два испанских солдата тащили ее из горящего жилища за ноги. Опоздай они еще хоть на минуту, она просто надышалась бы дымом до смерти.

— Может, оно и к лучшему бы? Дьявол забери эту дикую страну!

Постанывая от боли, Моник подошла к кустам и пересохшими губами собрала с широких листьев капли утренней влаги. Уже два дня, как не получалось отыскать ручей. Еще немного, и она не сможет идти. На очередном листе оказался паук величиной с ладонь, и женщина отскочила в сторону, снова застонав от боли в распухших ступнях.

— Да, надо было сдохнуть там! Где уже это проклятое море?!

В суматошной, полной огня и перестрелок ночи Моник ушла из Картахены в лес. Остаться значило не просто оказаться в цепких лапах инквизиции, но и получить новые обвинения. Город разграблен и сожжен, кто-то должен за это ответить. У Моник спросили бы, каким образом ее бывшие друзья смогли прорваться сквозь все оборонительные линии, как проникли в цитадель, что за сила им помогала…

— Проклятый дельфин! Может быть, и в самом деле был этот разговор о Мауриции. Но какой к чертям Мауриций! — разговаривая сама с собой, Моник подобрала с земли прихваченную из города шпагу, свое единственное оружие, и продолжила путь. — У нас в семье нет Мауриция… Или он уже родился и ждет моего письма? Нет, не родился, потому что дельфина я получила примерно в 1632 году а сейчас 1573-й… Что будет раньше: я сойду с ума или меня загрызет какой-нибудь ягуар?

В семье Бенёвских была традиция: когда дети болели, их переставали кормить. Не из жестокости, а потому что верили, что это поможет скорее поправиться. Моник считала это глупым суеверием, хотя слышала в Мадриде о лекарях, что придерживались того же мнения. Так или иначе, она ничего не ела больше десяти дней, но все еще шла. Рука понемногу приходила в порядок, рана на плече не гноилась и не воспалялась, да и поджаренная спина теперь беспокоила все реже. Главной проблемой стали ноги.