Андрей Круз - Вне закона

Андрей Круз

Вне закона

Вдоль реки

Темнота, тишина, запах пыли и струганного дерева. Еще хвоей пахнет. Попробовал пошевелиться — подо мной захрустело, жесткая ткань царапнула щеку. Ага, я лежу. И еще чем-то укрылся. Только вот где я лежу и зачем? Как-то сразу сообразить не получается, соображалка вообще работает как-то натужно и совсем неэффективно почему-то.

Открыл глаза — ну, не такая уж и темнота, вообще-то. Вокруг меня стены из нетолстых, плохо оструганных бревен, через крошечное окошко, кажется даже без стекла, пробивается тусклый свет. Интересно…

Приподнялся на локте, огляделся — даже не пойму, то ли домик такой, то ли сарайчик, то ли черт его знает что. Сторожка. Скворечник. Избушка на курьих ножках. Повернись туда передом, а сюда задом. У стены топчан, кое-как сколоченный, на него похоже, навален еловый лапник, уже сохнущий, пожелтевший местами. На этом лапнике я и лежу, укрытый… пальто каким-то, даже шинелью, наверное. Точно, шинель, хоть и не военная, а так… черт его знает какая. Просто шинель, как хочешь, так и понимай. Или все же пальто?

Кстати, о понимании: я что-то вообще не очень понимаю что я и где. Стоп. Сесть, сосредоточиться, вспомнить кто я, где я и почему я. А то все странно как-то.

Сел, опустив ноги на пол, заодно обнаружив, что спал босиком. По ногам резко потянуло холодом — под дощатой и щелястой дверью можно ладонь просунуть, а то и две, вот оттуда и тянет. Пол тоже так себе сделан, на таком ни одна лужа не задержится, доски не струганы, кое-как друг к другу пригнаны и еще покороблены. Так, а вон и сапоги, к слову…

Почему-то само слово «сапоги» резануло по сознанию. Что-то не так. Нет, не с сапогами не так, с ними как раз все в порядке, стоят тесно так парой, на их голенищах чистые портянки висят, а что-то другое. Ну, как будто у меня сапог быть почему-то не должно, вроде как из другой реальности они. Из кино, например. Или из детства — отец в наряд собирается, наматывает портянки, затем с усилием натягивает высокие хромовые сапоги. Как-то так. Но это не про меня, точно. А я такого не делаю… нет, делаю, но не здесь, в армии, а в армии я был очень давно.

Потер лицо ладонями, помотал головой. А затем вдруг ощутил, что страшно хочу пить. Просто дико, невероятно хочу. Язык как наждачка, весь рот липкой слюной затянуло и заодно привкус каких-то лекарств ощущается, даже в носу, словно в аптеке спал. Огляделся, увидел флягу. Обычную такую алюминиевую флягу, в простеньком брезентовом чехле. Она на полу, в куче других вещей, из которых я ни одну не могу узнать. Нагнулся, протянул руку, потряс — вроде полная. Осторожно отвинтил крышку, понюхал — внутри вода. Немного, фляга на литр примерно, не больше, но вода есть. Глотнул осторожно, на кончик языка плеснул — точно вода, свежая и даже холодная, тут вообще не жарко, а на полу так и вовсе дубак невыносимый. Глотнул смелее, еще смелее, потом сам себя сдержал — что-то другой воды здесь не вижу, а я ведь до сих пор ни черта не понял. Может быть это вся вода до… не знаю, не важно, торопиться ее всю выпить будет плохой идеей.

Откинув в сторону длинное пальто или все же шинель из серого, похожего на войлок сукна, оглядел себя — нижняя рубашка из простенького серого трикотажа, такие же… ага, кальсоны. Вот как. Вообще странно. На лыжное белье смахивает все, но на очень простенькое, дешевое-предешевое. Но теплое. Вывернул швы — никаких этикеток кроме маленькой: «Сделано во Вьетнаме». Еще одежда? Ага, вот она, прямо в ногах лежит. Штаны из грубой ткани вроде тонкого брезента, все сплошь в карманах, и свитер. Грубой вязки, опять же серый, локти и плечи тканью обшиты. Такой же, как на штанах. И в штаны, к слову, простой, но толстый и крепкий кожаный ремень продет.

Так, одежда есть… Что за одежда? Почему такая? Странное ощущение дыры в голове, аж звенит там, нужная мысль и нужное воспоминание рядом, вот только руку протянуть, а не получается, ускользает, зараза, как угорь в мутной воде.

Стоп, хорош паниковать, начнем сначала.

Кто я?

— Ссыльный, — вдруг просто и ясно, как титры на экране, всплыла формулировка. — Вне закона.

Ну да. Так и есть. Я — ссыльный. Зовут меня… Петр. Петя. Петюня. Еще Питером звали, в основном. И Питом. Ну да, так и есть. И я здесь… а за что я здесь, а? И почему здесь?

А вот тут фигушки, ни черта не помню.

И еще хуже — не помню на сколько я здесь.

Не-пом-ню. Во-об-ще.

Млять.

Так… чуть-чуть назад ленту воспоминаний. Я… я работаю. Торгую. Что-то таскаю. Оружие вокруг, винтовки на стенах, одежда всякая охотничья на вешалках. Да, просто работаю. У меня оружейный магазин. Очень хорошо помню магазин. Продавцов. По именам и в лицо. Даже по семейным обстоятельствам. Себя в нем помню. Что еще помню? Про магазин все и помню. Еще у меня дом с бассейном и местом для барбекю. Вид из окон на пустыню с кактусами… не, здесь точно не кактусы.

Сначала вроде темнота, потом словно клетку с воспоминаниями открыли, а те все разом навалились, яркие, близкие — нет, я все помню. Все. Вообще все, что есть любил, что пить, как отдыхал, какие женщины нравились, на какой машине ездил, чем на жизнь зарабатывал… никакого криминала, кстати… вроде бы… Но сюда без криминала не попадают, это я откуда-то знаю абсолютно точно.

Нет, не могу вспомнить никаких преступлений за собой. Но опять же ощущение того, что в воспоминаниях чего-то не хватает. До хрена всякого не хватает, как цензура вымарала.

Ну да. Теперь и это помню. Я прикрыл глаза и увидел лист бумаги в моей руке, и в нем написано, что «состав преступления и срок ссылки будут содержаться в тайне как от осужденного, так и от третьих лиц». Ну да. Читал я такую бумагу. Когда? А вот этого опять же не помню, и до этого, и после — сплошная темнота. Точно, цензура и есть. Я и это знаю. Тем, кто идет сюда, вносят в память поправки. Чтобы не знали за что и на сколько они здесь. И чтобы рассчитывали, что это навсегда.

Навсегда? Я что, кого-то убил? Вообще мог, наверное… только вряд ли, я не агрессивный. Может, грабили, а я в ответ погорячился? Так это Аризона, там погорячиться трудно. Надо пойти за грабителем следом, найти его дом и сжечь его вместе с ним, со чады и домочадцы — тогда да, ты погорячился.

Стоп, хватит. Я уже все понял. Меня посадили. Сажали, точнее, а в последний момент дали выбор — тюрьма или сюда. А убийц даже не спрашивают. И это я знаю. А вот про «сюда» как-то меньше знаю уже. Дикий Запад тут какой-то. Land of Outlaw, «Земля вне закона». Сюда как-то переправляют. И все, больше ничего не знаю… нет, просто не помню. Помню, что раньше знал и помнил, а вот теперь — нет. А так зачем делать было? Без понятия.

Так, ладно, попал так попал. Было за что, наверное. Одеться бы неплохо, для начала. Проблемы надо встречать одетым, это и логично, и вообще как-то солидней.

Одежда была впору, вроде и не моя, но есть подозрение, что я ее уже надевал. Не знаю, то ли все же помнится что-то из-под цензурных вымарок, то ли какая-то аура моя на ней. Или запах. Ощущение какое-то осталось. Примерял, а может даже и разнашивал, не знаю. Натянул штаны, свитер, намотал портянки в два слоя, теплую на тонкую, впихнул ноги в сапоги. Вот так будет лучше, ноги теперь не леденеют. И сапоги прямо по мне… даже что мои, пожалуй.

Встал, подошел к двери, закрытой на простенький подъемный засов из обычной палки, привязанной веревочкой за один конец. Дверь со щелями, такой засов снаружи просто лезвием ножа откидывается — палка, опускающаяся в крючок. От человека не преграда, а зверь не войдет. Тут же звери есть, так? Нет, медведь войдет, если ему надо, он и всю избушку развалит, но вот от кого другого или если не надо — сработает.

Открыл дверь — и встал, замер, аж дыхание перехватило. Словно ударило по голове увиденным, настолько все было невероятно… и прекрасно. Пологие горы, покрытые лесом, зеленые долины между ними. Сверкающая под солнцем лента реки, прихотливо извилистая, словно небрежно брошенная на землю. Лес расцвечен в желтый, красный, зеленый цвет — осень. И по-осеннему холодный ветерок обнял, окутал меня, дал вздохнуть полной грудью. Красота. Красиво так, как может быть прекрасна дикая, нетронутая человеком природа. А заодно стало страшновато, потому что среди всей этой природы я один, в крошечном домике без печки даже, разве что импровизированный очаг из речных голышей сложен под дырой в потолке, прикрытой сверху козырьком из бересты.

Так, но там же много всего на полу лежит, так? И опять же что-то мне подсказывает, что я здесь не то, чтобы совсем брошен, так что пугаться рано. Помнится что-то такое. Только совсем при этом не помнится, опять темнота вместо памяти. Обернулся, пошел к топчану, оставив дверь открытой для того, чтобы свету внутри побольше было. На полу кусок брезента вроде расстеленной накидки, а на нем навалена куча барахла всякого. Так давайте же в нем разбираться!

Первое, на чем остановился взгляд, естественно — ружье. Ружье! О, как это прекрасно! Человек, у которого есть ружье, уже способен сопротивляться любым проблемам. Особенно оказавшись в диком месте, да еще и в одиночку. Так, и это ведь мое ружье — купленное совсем недавно в своем же магазине и мной же лично доведенное до ума. «Винчестер» модели 1887 года, рычажный, с двадцативосьмидюймовым стволом. Сделан итальянцами из «Кьяппа», идеальная реплика старого ружья, только сталь новая и хорошая.