Александр Богатырёв - Два дурака на чемодан алмазов
Моряки, гребущие яростно сквозь туман, услышали, как там где-то далеко тяжело бухнуло. Это вода залила машинное отделение. Дальше уже было делом считанных минут.
Крейсер отправился в своё последнее путешествие. На дно.
Глава 24
Возвращение валькирии
Натин укатила не куда-нибудь, а в Германию.
Уже будучи знакомой с теми теориями, которые крутятся в умах местных учёных и революционеров, решила очень хорошо покопаться в первоисточниках. Но не просто так.
Одно дело выдать «на гора» своё заключение, которое не привязано к местным реалиям и вообще накопленному научному опыту местных же учёных. Совершенно иное, если выводы будут органично вытекать из того, что она собиралась нарыть. Поэтому, прибыв в Германию, она первым делом взялась… за историков.
Задание было «простое». С виду простое.
Проанализировать по существующим хроникам как изменялась норма питания, потребление различных продуктов в зависимости от времени. Договориться было просто. Деньги делали чудеса.
Особенно, если их предложить много.
Естественно, по меркам местных профессоров. Боялась ли она, что будут представлены, мягко говоря, неточные данные? Да, было такое опасение. Но против этого был «орднунг» германцев и… знания самой Натин, давно просуммированные и сведённые в систему в её родном мире. Знания, полученные на основе изучения прошлого и настоящего очень многих миров.
Вообще, стоит пару слов сказать о предрассудках чисто подростковых.
То, что делала Натин и братья, со стороны пацанчикам (в том числе и преклонного возраста) может показаться абсурдным или, по крайней мере неэффективным. С их точки зрения, самое эффективное средство по наведению порядка — это сила.
Типа: собрали побольше армию, вооружили её получше и раскатали врагов. И тут всем настанет рай с процветанием на вечные времена.
Как бы не так!
Если представления о «рае» будут далеки от реальности, от того, что вообще осуществимо, от того, что реально принесёт процветание и благополучие народа, то никакая военная сила не удержит народ от сползания в катастрофу.
Поэтому главным во всех войнах были даже не военные победы, а изменение представлений о реальности народов.
В конце двадцатого века, оказалось, что для того, чтобы уничтожить ненавистную страну часто нужно даже не военная сила, а изменение представлений масс людей в нужную сторону. И эти массы уже сами, под радостные аплодисменты агрессора сметут страну. Собственную страну.
Поэтому Натин сразу же оценила усилия братьев Эсторских как очень эффективные. Уж кто-кто, а вот она, хоть и недоучившийся, но прогрессор, понимала как РЕАЛЬНО всё происходит в обществах. Особенно революции. Ведь большинство реально успешных и великих революций происходили часто вообще тихо, мирно и без кровопролития. Иногда да, с кровопролитием, но не таким большим, как можно было бы представить по наступившим последствиям.
В памяти людей остаются революции кровавые. А вот те, которые прошли тихо — о них помнят, но не воспринимают как революции.
Первое, что сделали Эсторские своей пропагандой, это сильно подорвали уверенность западных буржуа в том, что они всецело и всегда правы.
Теперь надо было делать следующий шаг. И Натин надеялась, что его сделает именно она.
Итак… Историки рыли архивы, старинные книги и рукописи.
А она занялась пристальным изучением того, что называлось гордым словом марксизм. Читать всё, что было издано — неэффективно. Прочитала «Капитал», Прочитала «Манифест». Тут же обнаружила, что теория явно неполная. Но за этой теорией чувствовался некий потенциал. Особенно тот, что явно поднимал людей на борьбу за свои права, за лучшую долю. Но вместе с тем, она чувствовала, что Маркс, будучи всё-таки учёным, не мог остановиться на том, что почитали как Библию его последователи. Он же сам говорил, что «марксизм не догма, а руководство к действию».
Подразумевалось, что теория должна развиваться и применяться в деле.
Пока что Натин видела в последователях только догматизм или жалкие потуги на развитие, которые вырождались быстро в тупейший ревизионизм. Причём ревизионизм с оправданием и возвеличиванием существующих порядков.
Пришлось ехать туда, где хранились труды Маркса. Изначальные. И говорить непосредственно с хранителями наследия. Поначалу, её не поняли. Не поняли, что она ищет. Но потом, где-то были таки откопаны «Экономические тетради» и другие труды Маркса, которые явно были развитием мысли, но остались неизвестны широкой публике.
Как только Натин ознакомилась с ними, то тут же поняла — это оно!
Пусть и непоследовательно, пусть недостаточно, но было видно, что Маркс был гораздо «менее марксистом» нежели сами современные марксисты. Но главное, что там было — мысли по поводу «азиатского способа производства» и русской революции. С точки зрения марксистов современных — крайне крамольные.
Потерев руки и отвалив денежку на скорейшее издание «Экономических тетрадей», того, что было нарыто, на их перевод на русский язык с последующим изданием русской версии, Натин с сознанием исполненного долга укатила.
Не подвели и профессора историки. Они таки выкопали. По их растерянным лицам было видно ясно. И ясно что откопали.
Сейчас они сидели все в кабинете того профессора, которого подрядила Натин. Подчинённые профессора сохраняли каменно-надменное выражение лица. Типа: мы исполнители. Мы всё сделали как надо. Ждём премии. Даже тяжёлая старинная мебель, которой уставлен был кабинет только подчёркивал эту монументальность мин присутствующих.
На Натин иногда бросались заинтересованные взгляды, но было видно, что её побаиваются. Сразу признали за лицо из Высоких. Теперь и тянутся как новобранцы перед сержантом.
В отличие от них, сам профессор пребывал в смятении.
Даже привычная манера среди германцев во время разговора смотреть прямо в зрачки собеседнику ныне его очень сильно напрягала. Не успокоили и традиционные ритуалы приветствия, комплиментов и всего того, что предшествуют светскому разговору. Но в том-то и дело, что разговор предстоял деловой. И он явно не знал с чего начать. Тем более перед такой особой. Явно из высшего света. Которой понадобилось вот это совершенно странное, для таких как она, исследование.
Натин скользнула взглядом по присутствующим, и по-хозяйски сложила руки на стол, приглашая взглядом начать отчёт. Профессор достал папку. Уже прошитую, проклеенную где надо. И остановился, видно не решаясь начать.
— Вы удивлены тому, что нашли? — слегка насмешливо спросила Натин у него поощряя к докладу.
Профессор смутился, замялся ибо слова в глотке застряли. Но справившись с собой он таки промямлил.
— Но это… Этого просто не может быть! Мы проверяли. Мы всё проверили… Мы не знаем…
— Не может быть потому, что считается общепринятым в обществе? — поддела его Натин.
— Мы не знаем, чем это вызвано. — наконец выдал профессор что-то более-менее связное.
— Дайте угадаю! — прищурившись бросила Натин — вы обнаружили, что при феодализме люди питались лучше, чем сейчас, при более прогрессивном строе.
Профессор набычился и покраснел.
Натин кивнула.
— У вас это вызвало… мнэ… когнитивный диссонанс, разрыв шаблона и вы впали в ступор. Ибо считается, что если строй более прогрессивный, то люди должны при нём жить лучше. Так?
— Да. Так. Так должно быть! — выпалил профессор и в этой его фразе прозвучала искренняя обида. Обида на факт, с которым невозможно поспорить. То, что бросила Натин, он понял с трудом. Понял лишь то, что дамочка оказалась не просто слишком умной, как он обнаружил при первом знакомстве. Но ещё и более образованной чем он сам. А это ещё больше заставляло его чувствовать собственное унижение.
До этого, весь мир казался понятным и стройным. Так было и с представлениями о «более прогрессивном строе» о котором трындели на всех углах, о «превосходстве Европейской мысли», о «магистральном пути человечества», которым, как следовало из всего предыдущего только «просвещённая Европа» и следует. Так же было и с представлениями о женщинах, которые суть все дуры и их единственная пожизненная стезя должна быть — церковь, кухня, дети.
Сейчас профессор чувствовал себя погребённым под обломками своих прежних представлений о реальности.
— Мало ли что «считается»… — развела руками Натин. — учёный имеет дело с фактом. Уж не считаете ли вы, что «если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов»?
— Нет… Нет!
— Вот и я считаю, что вы всё-таки умнее многих своих коллег. Так что же вы обнаружили? Примерно что, как вы поняли, я знаю. Но меня интересуют цифры. Цифры — они… короли науки.
Профессор не знал что и делать. С одной стороны, ему отвесили крайне лестный комплимент. Как учёному. Но с другой стороны он чувствовал, что его, и его представления, сейчас, просто и без затей, невзирая на личности, хладнокровно ломают через колено.
