Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

«Был бы рад преподнести Вам эту новость, как хорошую, – писал Танги, – но что-то в местных настроениях мне не нравится. ещё вчера здесь царило полное единодушие, теперь же спорят и задираются по любому поводу. Его высочество стал крайне раздражителен. Часто уединяется в своих покоях с де Жиаком и, вызывающе откровенно приблизил к себе Ла Тремуя…»

В ответна это встревоженная мадам Иоланда высказала пожелание, чтобы за Ла Тремуем, как за возможным шпионом, присмотрел Ла Ир. И отдельно попросила мессира Дю Шастель добиться переноса второй встречи с герцогом на начало июля. «Надеюсь, к тому времени мой сын окончательно поправится, и я приеду…»

Однако, следующее письмо от Танги, как и все другие письма, герцогиня смогла прочитать только в середине лета, когда, заразившись от Луи, сама еле-еле вернулась к жизни. И первое, о чём она узнала, был захват Монмутом Понтуаза, что не просто открывало дорогу на Париж, а фактически являлось открытой дверью в столицу!

«Надо немедленно договариваться… Немедленно! И ублажать Бургундца, как угодно, лишь бы выхлопотал для нас время…» – думала мадам Иоланда, вскрывая письма из Пуатье.

«Ваша болезнь наделала здесь изрядного переполоха, – лаконично сообщал Дю Шастель оставляя за скобками то, как, узнав о болезни мадам Иоланды, сам рвался в Анжери не уехал только потому, что Ла Ир взял его, едва ли, не под арест, а поспешивший к матери Рене пообещал сообщать о каждом вздохе герцогини. – Кое-кто решил воспользоваться этим и начать переговоры без Вас. Но теперь уже герцог Бургундский сам перенёс встречу. Сослался на неотложные дела в Дижоне, потом на необходимость своего присутствия на строительстве оборонительных сооружений под Парижем… Однако, Вы прекрасно понимаете, что причина этому одна – герцог хочет встречи только с Вами…»

К письму прилагался отчёт от мессира Ла Ир, в котором тот заверял герцогиню, что «господин Ла Тремуй ни в чём предосудительном замечен не был, на встречу с герцогом Бургундским ехать отказался по причине открытой неприязни, зато весьма полезен бывает его высочеству советами и добрым словом».

«Умоляю Вас, Танги, удержите Шарля от необдуманных поступков! – писала в ответ герцогиня слабеющей от усилий рукой. – Мой сын почти здоров. Я тоже очень скоро встану на ноги… Заставьте принца вспомнить свою давнюю привязанность к Вам ивстаньте между ним и Ла Тремуем!».

Разумеется, Дю Шастель старался… Но с каждым новым письмом из Пуатье или Бурже, куда двор дофина то и дело переезжал, становилось понятно, что болезнь отняла у мадам Иоланды не только здоровье. Отсылая в Анжер свои длинные встревоженные послания, Шарль беспокоился лишь о самочувствии «любезной матушки», но советов уже не спрашивал, объясняя это, поначалу, нежеланием её обременять, а потом и вовсе безо всяких объяснений. И, если бы не письма Дю Шастеля и Рене, спешно отосланного обратно, ко двору дофина, её светлость не имела бы никакого представления о том, что происходит…

К середине августа мадам Иоланда почти совсем поправилась.

Не слушая ни сына, ни лекаря, снова засобиралась к дофину. Но пагубная привычка писать письма по ночам, при открытом окне сыграла с ней злую шутку. Внезапно обрушились холода, и простуда, усугубленная перенесённой болезнью, снова уложила герцогиню в постель. Правда на срок небольшой, поэтому в своем последнем письме к Шарлю её светлость клятвенно заверила, что «непременно приедет двенадцатого сентября».

Монтеро

– Решайтесь, ваше высочество! Вы должны, наконец, решиться! Герцогиня приедет только двенадцатого – это удобный повод назначить встречу на десятое!

Де Жиак нависал над Шарлем, настойчиво и упрямо, как неотвратимость того, на что он подбивал Дофина.

– Другого такого случая не будет, ни для вас, ни для меня!

– Знаю!

Огрызнувшись, Шарль снова принялся зло обкусывать ногти на руке, изредка бросая косые взгляды то на скромно стоявшего в сторонке Ла Тремуя, то на Гийома де Барбазан, призванного де Жиаком оказать поддержку своим требованиям.

Решение предстояло принять очень сложное, очень опасное, но, как представлялось Шарлю, совершенно необходимое.

Ненавистный Бургундец на переговорах в Пуальи де Фор вёл себя исключительно нагло, со своим обычным высокомерием, которое особенно заметно проступало на фоне того презрения, которое герцог испытывал, как к самому дофину, так и к его парламенту, и которое он совершенно не скрывал. Вроде бы согласился с новыми условиями договора, предложенными ещё мадам Иоландой, но нашёл повод придраться почти ко всем пунктам, включая даже тот, где его фактически соглашались признать, как временного регента в обход королевы. Весьма условный формальный мир герцог заключил с видом человека, делающего одолжение, а в конце насмешливо поинтересовался у дофина, почему, дескать, не видно его матушки, что для всех присутствующих прозвучало более чем двусмысленно. Ведь и о королеве в ходе переговоров не было сказано ни слова, как будто на свете не существовало ни её самой, ни её регентства.

Взбешённый Шарль, который за спиной герцога постоянно видел окровавленное лицо Бернара д'Арманьяк, вернулся в свои покои, готовый крушить всё подряд! И бешенство это не улеглось даже за те недели, когда Бургундец, под всевозможными предлогами, уклонялся от новой встречи.

– Он ждёт герцогиню Анжуйскую, – нашёптывал в эти дни не отходивший ни на шаг Ла Тремуй. – Значит, что-то всё-таки было… И, как ни печально это признавать, её светлость затевала, или затевает какое-то действо за вашей спиной, иначе, зачем было герцогу так явно готовить почву для второй встречи? Разве недостаточно было одной?..

Говоря это, господин де Ла Тремуй уже ничего не опасался. Тонкими, неуловимыми намёками он посеял в группировке, составившейся против влияния герцогини, уверенность в том, что её светлость ведёт двойную игру, одной рукой восстанавливая дофина против герцога, а другую протягивая англичанам и тому же герцогу, чтобы защитить своё Анжу. «Никто не знает, насколько её сын болен на самом деле, – шептал в узком кругу единомышленников де Жиак, охотно „уловивший“ эту идею. – Но мадам герцогиня дама предприимчивая и уже не раз доказывала, что может обвести вокруг пальца и врагов, и друзей, если это будет нужно для процветания её герцогства. Я, например, нисколько не удивлюсь, когда мне скажут, что своего мужа, короля Сицилийского, она попросту отравила, чтобы снять подозрения в убийстве принцев со всего семейства…»

Сам дофин о подобных разговорах, конечно же, не знал. Но, испытав забытое было унижение перед надменным лицом герцога Бургундского, он вдруг почувствовал обиду на «матушку», которая оставила его одного в такой тяжёлый момент. И охотно склонил свой слух к нашёптываниям Ла Тремуя, тем более, что высказанные им подозрения всё больше и больше подтверждались. То герцог затягивал встречу, в соответствии с болезнью мадам Иоланды, то посланные им дворяне или юристы, которым надлежало заниматься только условиями договора, использовали каждый удобный случай, чтобы узнать о здоровье её светлости и поинтересоваться её планами после выздоровления…

Наконец, дата приезда герцогини определилась, и Жан Бургундский тут же согласился на новую встречу. Правда, согласие свое изложил в такой форме, что ярость, охватившая дофина, переполнила-таки чашу его терпения!

Да и не только его…

Герцог, явно издеваясь, предлагал встретиться, ни больше, ни меньше, как в Монтеро-Фот-Йон. А если быть совсем точным, в замке Катрин де Иль-Бошар, своей нескрываемой ни от кого любовницы и жены господина де Жиак. «Полагаю, в этом месте договариваться будет приятно всем», – насмехался он. При этом, и весь тон письма был выдержан в уверенно-хозяйской манере уже почти короля.

– Оскорбление, нанесённое мне, рикошетом бьёт и по вам, ваше высочество, – заявил, еле сдерживая свое негодование де Жиак. – И смыть его я теперь должен не только, как обманутый муж, но и как преданный слуга своего господина…

– В вопросах чести любой расчёт недопустим и унизителен, – вторил ему Лангедокский «рыцарь без упрёка» де Барбазан. – Такое смывают лишь кровью…

– И они правы, ваше высочество, – нашёптывал втихомолку Ла Тремуй. – Здесь не нужны даже советы её светлости, поскольку планы, которые она вынашивает, могут не предусматривать убийства герцога. Но мы-то с вами знаем, насколько опасен и коварен бывает Бургундец, когда рвётся к цели. Он уже навязал всему миру своего папу, а теперь хочет навязать и вам, и всей Франции, жизнь, которой никто не хочет! Сначала он сделает послушной герцогиню, пригрозив расстроить её дела, поскольку, Бог весть, что ему о них известно. И тогда уже никто из вашего нынешнего окружения не сможет достойно вас защитить. А потом добьётся отмены наследственных прав, оставив вам, в лучшем случае, бесполезную роль младшего сына, или, не дай Господи, объявит вас незаконнорожденным!