Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка
— А руки-ноги тоже приносить? — осведомился тот.
Я с грустью оглядел помещение. Тесновато, под стать самому городишку.
— Да нет, а то все не поместятся. Одной руки вполне хватит.
— Не надо! — вырвалось у ротмистра. — Не надо рук и ног. Повели остановить казни, князь. Я… согласен.
— Вот и чудненько, — улыбнулся я и кивнул гвардейцу: — Распорядись.
Но предупредил Сапегу, что, если он вздумает написать чего-то не то и гетман повелит схватить моего гонца, половина его шляхтичей лягут под топор. А когда гонца казнят, дойдет черед и до остальных. Само письмо Емеля на всякий случай прочитал, перед тем как ротмистр его запечатал, — вроде бы написано без всяких подвохов.
Теперь Ходкевич должен непременно сделать выводы из полученного сообщения. Раз Шереметев бросил всех ратников под Оденпе, получалось, опасаться прибытия в Юрьев помощи из Пскова ни к чему. Потому контроль над той стороной города, что обращена к реке, можно ослабить, сосредоточив людей для штурма в одном или двух местах. Это если они там еще стоят. Думается, пушкари со своими тренировками успели их разогнать. Значит, можно преспокойно отправлять в город гонцов с инструктажем, что начинать пальбу из пушек по польскому лагерю следует строго по моему сигналу — либо взрыв пороха в неприятельском лагере, либо запуск в небо зеленой ракеты. Раньше ни-ни.
Это было единственное новшество, которое я ввел. Все остальное оставалось прежним, то есть вновь обоз с водочкой и спецназовцы с фляжечками. Правда, на сей раз каждый из «купцов» обмотал свою грудь поверх нательной рубахи несколькими кусками особого поджигательного шнура. Метраж каждого рассчитан на три минуты горения. Больше нельзя, но и меньше рискованно — и без того впритык, чтоб одолеть половину расстояния до городских стен. Предназначались они вместе с приготовленными гранатами для складов с порохом. На то, что удастся грохнуть все три, которые спецназовцам удалось вычислить, я не рассчитывал — один и то благо. И желательно тот, что располагался поблизости от наемников. Цель номер два — центральный. До него пушкам с крепостной стены точно не достать. Третий — на противоположном от наемников фланге, где казаки, — в последнюю очередь.
Отец Никон вновь возроптал. Атака предполагалась не просто в Страстную неделю, но в ночь под субботу, когда Христа якобы распяли.
— Всего три дни обождать, — просил он.
— А дальше? — осведомился я. — Воевать в Светлую седмицу тоже грех, сам ведь говорил.
Священник замялся и робко предложил:
— Может, как под Оденпе, до утра отложишь, а?
Я усмехнулся. Намек понятен, но «видеть» очередное явление Христа не хотелось — слишком часто, утратится необычность. Нет, на сей раз обойдемся без сновидений, благо отец Никон хоть и возражает, но не очень настойчиво. Все-таки победа под Оденпе, да еще столь триумфальная, слишком свежа в его памяти.
Моих слов действительно хватило. Для начала я пояснил, почему мне кажется, что господь не пошлет очередного видения. Вот если б всевышний считал нас за дураков, которых надо постоянно тыкать носом в одно и то же, тогда да, может, чего и пригрезилось бы, а так достаточно и одного, куда ж больше. И далее стал развивать мысль, будто воевать в такой день, дабы показать распятому на кресте Христу торжество истинной веры над поганым латинством, вовсе не грех, но напротив, ибо прольется бальзамом на его раны.
— Как Спаситель воссиял в величии своей славы после распятия, так же и православие завтра к утру воссияет над папежниками, — высокопарно подытожил я, и Никон смирился, ушел.
Вяха Засад со спецназовцами и Емеля со своими «купцами» вновь не подкачали, сработав на совесть. Но главное, они сумели взорвать склады с порохом. Все три!
Оглушительные взрывы послужили началом атаки. Она последовала тоже одновременно, но на сей раз с четырех сторон. Едва шарахнуло, как откликнулись наши пушки на крепостных стенах. Исай Исаич меня не подвел. В связи с медлительностью заряжания он успел сделать всего три залпа, но зато каких мастерских!
Как я и распорядился, большую часть пушек он направил на тот фланг, где располагались три роты наемников из числа бывших телохранителей Дмитрия. Считая их наиболее опасными, я очень хотел вывести из строя именно этих ребяток — за свою жизнь те станут сражаться куда отчаяннее, чем за русского государя. Поэтому, едва Исай Исаич бабахнул по ним со стен, минутой позже расстарался и Моргун со своей полевой артиллерией. И тут же сбоку подлетели пращники, принявшись метать в них гранаты.
Разумеется, остальным тоже досталось, хотя и в меньшей степени. На сей раз выкосить всех подчистую не получилось, слишком велики размеры лагеря, растянувшегося подковой, если ориентироваться на городские ворота, от Якобских аж до Замковых, то есть чуть ли не на полверсты. Да и лошадей удалось угнать далеко не всех — некоторые стояли на привязи близ самых шатров.
Словом, по уму можно было бы побарахтаться, но Ходкевич сам совершил ошибку. Привыкнув к тому, что его тактика в сражениях со шведами приносит неизменный успех, а заключалась она в массированной атаке конницы во фланг противника, гетман усадил на оставшихся лошадей свою шляхту вместе с уцелевшими наемниками и самолично возглавил лихой, но самоубийственный налет.
Понять его можно. Сколько у меня людей, он в темноте не видел, но главное — не знал, откуда они. Всего логичнее предположить, что они из ратников, собранных Шереметевым. Учитывая же, что часть их под Оденпе разгромил Сапега, гетман полагал, будто здесь их не должно оказаться слишком много. Следовательно, есть шанс опрокинуть один из вражеских флангов, внеся панику, а дальше как знать, авось получится на плечах бегущих ворваться и в середину атакующих. И тогда все обернется в иную сторону.
Но в отличие от шведской пехоты наши стрельцы оказались более стойкими. А кроме того, у меня имелась подзорная труба, поэтому я прекрасно видел, где Ходкевич собирает своих конных. Польские ряды окатило картечью именно тогда, когда надо, с убойной дистанции, чуть ли не в упор. И почти одновременно с залпом ахнули пятьсот стрелецких пищалей.
Полностью всадников остановить не удалось. Кое-кто успел домчать до телег, но толку. Второй ружейный залп повалил почти всех оставшихся, а выжившие больше не помышляли о прорыве, проворно устремившись обратно. Да и не на что им было рассчитывать: без разгона телеги не перескочить, а и получилось бы, все равно не помогло бы. Стоящие за ними стрелецкие ряды вместе с моими ратниками Второго полка мгновенно ощетинились бердышами. Правда, несмотря на спешное отступление, гетмана, в числе прочих всадников рухнувшего с лошади, кто-то успел поднять, самоотверженно отдав своего коня.
— А вот теперь пошли, — скомандовал я, убедившись, что пищали вновь заряжены и полевая артиллерия полностью готова к очередному залпу. Но потребовал не забывать держать строй и не подходить слишком близко.
Мы вновь не торопились, соблюдая относительно безопасное расстояние еще в течение целого получаса. Глупо идти в сабельную атаку, не дождавшись, чтобы у противника окончательно не опустились руки. Тем более особо храбрые сдаваться все равно не желали. Скучившись возле гетмана в самой середине лагеря, шляхта, ощетинившись саблями, ждала нашей атаки, готовясь дорого продать свою жизнь. Думаю, если б я погнал своих людей в бой, на каждого погибшего поляка пришлось бы не меньше двух моих. Но я не погнал. Еще чего. Жаль, конечно, коль погибнет сам Ходкевич, у меня на него имелись определенные виды, но пусть так, чем поляжет минимум сотня гвардейцев.
— Пращников сюда с гранатами, — распорядился я. — Но ближе, чем я стою, к ним не подъезжать. — И послал Дубца за Емелей, успевшим вернуться от отогнанного табуна, переодеться в наряд Годунова и давно ждавшим моей команды.
Заранее предупрежденные мною ратники Второго особого полка, едва тот появился позади них на белоснежном жеребце, радостно загалдели: «Государь! Государь!» И думается, именно его появление, а не мои пращники, окончательно сломило боевой дух Ходкевича. А может, он посчитал, что сдаться русскому царю не столь зазорно. Словом, едва раздался звонкий голос Емели: «Сдавайтесь на милость королевы Марии Владимировны!», как спустя всего пару минут круг шляхтичей разомкнулся. Вперед вышел пожилой грузный длиннобородый мужик и, заметно прихрамывая, направился к нам с Емелей.
И кажется, мне вдвойне повезло, ибо мужик этот наверняка и есть сам Ходкевич. Это хорошо, ибо у меня теперь есть шанс переманить его на нашу сторону. Нет, не перевербовать, об этом нечего и думать, но сделать его непримиримым противником дальнейших войн Речи Посполитой с Русью. А учитывая, что он и сам ранее не раз высказывался за мирные отношения наших стран, как говорится про него в моем досье, думается, задача не из особо трудных.
