К. Медведевич - Ястреб халифа
— П-прости… я… просто я так испугалась…
И она медленно отвела руку. Освобожденный шелк тут же надулся как парус.
— Ты… должен уехать?
— Я пробуду здесь… еще некоторое время.
Он не стал ей докучать подробностями. И на чем-либо настаивать.
На следующее утро была назначена казнь пленных мятежников, которых воины Тарега доставили из-под Нисибина. Предателей и изменников подвергнут древней каре, положенной за такие преступления: из Аль-Хайра на большую базарную площадь выведут двоих слонов, преступников разложат на булыжнике, обольют водой — и погонщики, стрекалами подгоняя животных, заставят их наступать на изменников, раз за разом, пока то, что осталось от их тел, не станет смываться с камня площади выплескиваемой под ноги слонам водой.
…- П-прости… я… просто я так испугалась…
Майеса с глубочайшим презрением смотрела вниз: из маленького, забранного деревянной решеткой окошка на втором этаже она прекрасно видела, что происходило на возвышении у стены зала. Айша сидела на своих глупых подушках прямо под ней, и сумеречница наблюдала, как та трясет головой — ну что это за прическа, кривила губы Майеса, в этих глупых ашшаритских косичках совсем не видно волос, нет чтобы распустить их. Трясет головой и вытирает слезы и сопли — да, и сопли — сначала рукавами, а потом, спохватившись, платком из рукава.
На глупой ашшаритке были намотаны какие-то бесформенные халаты, а шея завешана жуткими, безвкусными ожерельями, стягивающими горло чуть ли не до самых ушей, болтающимися до самого пупа — да еще и с тяжеленными, утыканными негранеными разноцветными камнями подвесками. По всему этому звякающему хозяйству скреблись длинные серьги, а запястья унизывали совершенно не подходящие друг другу разномастные браслеты. Майеса слышала и читала, что в древности ашшаритки носили все свое добро на себе — вдруг муж погонит из дому, в чем была. Айша, похоже, следовала старинным традициям своего народа — ну не глупая ли, не невежественная ли, не страшная ли на лицо и на фигуру полукровка?
Рядом стояла обольстительная в своем алом, расшитом снежинками верхнем платье, дама Амоэ. Она тоже глядела вниз, но не на Айшу.
— Ах, красавец… — вздохнула она наконец.
И прикоснулась к стриженой пряди над щекой. Роскошный ореол нерегильского князя переливался рыжим кипящим золотом, раскрываясь огромными полыхающими крыльями — и ради кого?..
— И кому достался… — прошипела, словно читая ее мысли, Майеса. — Похоже, этой грязнокровке доставляет удовольствие мучить Тарега-сама.
— Ты слишком хорошо думаешь о ней, дитя мое. Дурочка и не подозревает о чувствах князя. У нее ведь нет — второго зрения!..
И женщины приложили ладошки к алым ртам и позволили себе хихикнуть. Широкие рукава плотного зимнего шелка упали к локтям, открывая три слоя алого, белого и расшитого серебряными цветами нижних платьев.
— И надо же, он нерегиль, — горестно вздохнула Майеса.
— И?.. — повернула к ней фарфоровое изящное личико Амоэ.
— Говорят, они однолюбы.
— Хм… — с сомнением нахмурилась дама. — Жаль. От него родились бы прекрасные сыновья. И дочери.
И она снова восхищенно вздохнула:
— Красавец…
Нерегиль, тем временем, поклонился Айше в последний раз, поднялся на ноги и, сопровождаемый целой свитой евнухов и невольниц, направился к выходу в сад.
Майеса горько проговорила:
— Пока он… такой, — ореол покидающего зал Тарега переливался глубоким сапфиром печали — нерегиль умирал от горя, удаляясь от возлюбленной, — он на меня даже не посмотрит…
По белой прозрачной щеке девушки скатилась слезинка. На мгновение повисла у уголка маленьких губ — и упала на расшитый серебром зимний шелк серого, как крыло голубя, платья. Несчастная надевала этот цвет ради горя, которое испытывало ее разбитое сердце.
Ибн Хальдун ждал его у многоугольного пруда во Дворе Йан-нат-аль-Арифа перед воротами харима. Вазир сидел на расстеленном для него толстом хорасанском ковре, накрытым сверху стеганым одеялом — и еще одним, не менее толстым, одеялом из верблюжьей шерсти. Стриженые, пожелтевшие на зимнем ветру туи закрывали его взглядов столпившихся под лимонными деревьями придворных бездельников — молодые люди делали вид, что пришли сюда вовсе не затем, чтобы встретить сводню или знакомую невольницу и передать ей записку возлюбленной. Присутствие вазира выдавал лишь огромный парусиновый, натянутый на бамбуковый каркас зонт, которым его укрывали от дождя два закутанных в ватные халаты, серых от холода зинджа.
Завидев выходяшего из ворот Йан-нат-аль-Арифа Тарика, за которым степняцкий мальчишка вел цокающего по песчанику плит Гюлькара, ибн Хальдун кивнул сидевшему поодаль на корточках рабу — позови, мол. Тот, заранее кланяясь и льстиво улыбаясь, побежал к нерегилю.
Самийа подошел и, после приглашающего жеста вазира, вежливо сел у края ковра. Невольники тут же кинулись подкладывать под него подушки и подсовывать под локти валики с нашитыми ради визита во дворец дорогими кистями. Нерегиль покорно переносил проявления ашшаритской вежливости, прикрыв прозрачные веки и лишь едва раздувая ноздри — на самом-то деле ему явно не нравились ни приглашение ибн Хальдуна, ни само его пристутствие во Дворе.
Ветер смял гребнистой высокой рябью зеленую воду пруда. Дождь забарабанил с удвоенной силой. Старый вазир поплотнее запахнул верхний ватный халат. И перешел к делу:
— Хасан ибн Ахмад не пошел на Шамаху.
— Почему?..
По тому, как нерегиль нахмурился, Исхак с удовлетворением понял, что тот еще ничего не знает.
— У стен Самарры он встретился с Джумхуром ибн Шейхом, полководцем Бану Курайш. Те затаили на тебя злобу еще с Беникассима. Ты помнишь, за что, не правда ли, Тарик?
Нерегиль молча кивнул. Курайшиты были одним из трех ашшаритских родов, чьих каидов Тарик после боя с джунгарами казнил за ослушание.
— Курайши отказались присягать юному халифу. Среди них всегда было много зайядитов, а в нынешние смутные времена их стало особенно много. И они говорят, что халиф должен быть избран — и избран маджлисом праведных мужей Аш-Шарийа. Ринувшись прочь из Нисибина в столицу, ты забыл о собравшихся там факихах и улемах. А вот Хасан ибн Ахмад прихватил их с собой, когда двинулся к Шамахе. Теперь они с Джумхуром везут их в столицу Курайшитов, в Фаленсийа. По дороге трубя, что в древнем городе святых и мучеников ашшаритам предстоит избрать праведного халифа, наделенного божественным правом и пророческим огнем.
Выслушав его, Тарик закрыл глаза и явственно покачнулся. Ибн Хальдун на мгновение испугался и подумал о том, чтобы придержать нерегиля за плечо. Впрочем, самийа быстро овладел собой, глубоко вдохнул и выдохнул — и спокойно поправил складки рукава своей черной фараджийи. И усмехнулся:
— Скоро я заведу два листа бумаги. На одном я напишу: наши вчерашние друзья. А на другом — наши сегодняшние друзья. И буду начинать утро с вычеркивания одних имен и вписывания других.
— Я бы на твоем месте вычеркивал один раз — и более никуда не вписывал раз вычеркнутое имя, — жестко ответил ибн Хальдун.
Тарик зло прищурился.
— Ты дважды поспешил, — твердо сказал вазир. — Сначала ты поверил тому, кто тебя уже единожды предал. А потом очертя голову кинулся в столицу, хотя здесь могли справиться и без тебя. Кто знает, возможно, Хасан ибн Ахмад не соблазнился бы предложениями Курайшитов, если бы ты был рядом, Тарик. Мы, ашшариты, как наши женщины: только муж отвернется — глядь, а она уже кувыркается с гулямом. Так и мы: нам нужна крепкая рука, удерживающая от проступков.
— Меч правоверного, — прошелестел нерегиль, криво усмехаясь.
— Да, — засмеялся ибн Хальдун старой поговорке. — Точно.
— А что Хасану предложили Бану Курайш? — поинтересовался Тарик.
— Титул главнокомандующего, — спокойно отозвался вазир и улыбнулся.
Фаленси йа,
год и два месяца спустя
…На площади Баррани царило оживление: грохот подкованных сапог по камню прорезало пронзительное ржание лошадей, которых тянули за повод, — ханаттани строились в два ряда, готовясь пропустить посольство осажденных.
Поддавая задом, звеня полукруглыми медными подвесками на ремнях сбруи, кони пятились и били копытами, вытягивая передние ноги. Кто-то, уже в седле, поправлял складки чалмы на шлеме, кто-то успокаивающе поглаживал скакуна по морде под ярко горящим на солнце, начищенным налобником, кто-то еще прыгал одной ногой в стремени, встряхивая зеленым шелком рубахи и звеня пластинами наплечий и кольчужными кольцами. Под весенним солнцем сверкали бережно надраенные кругляши и узорные бляхи на полах длинных желтых кожаных кафтанов, блестели позолоченные оконечья ножен и рукояти саифов, пылали длинные лезвия нацеленных в небо копий.
