Евгений Витковский - Павел II. Книга 3. Пригоршня власти
— Если вы меня не помните, ваше величество, — без передышки продолжил мальчик, — я младший сын генерала от кулинарии Игоря Аракеляна, Гораций Аракелян, дворянин… и предиктор. Менее чем через час официально вступлю в должность.
Павел в первую секунду не понял ничего, во вторую понял все.
— Что ж ты раньше не явился?
— Ваше величество, я — четвертый сын. Вы сказки знаете?
— Я только их и слышу целый день, — неожиданно нашелся Павел. Ему почему-то вдруг стало весело.
— Вы когда-нибудь слышали сказку, чтоб у отца было четыре сына?
Павел подумал.
— Да нет, все — двое умных, третий дурак. У твоего папы старший сын нынче… в деревне работает, средний, кажется, в разведку пошел учиться, младший тут люля-кебаб жарит… А четвертый откуда?
— А четвертый в таком деле, ваше величество, есть всегда. Но он не лезет в умные, и при этом не дурак. О нем сказок не рассказывают. Он сам обычно все знает. С сегодняшнего дня, согласно предсказаниям предикторов Класа дю Тойта, Геррита ван Леннепа и Нинели Муртазовой, я приступаю к исполнению обязанностей предиктора при вашем величестве. На то будет ваша монаршая воля, и вы менее чем через час отдадите приказ о введении меня в эту должность. Сейчас вы скажете…
— Так ты же еще в школу ходишь! — не выдержал Павел.
— …что я еще хожу в школу, ваше величество. На это я отвечу, что семь классов я окончил, предиктору остальные совершенно ни к чему, с чем вы совершенно согласитесь.
Павел, по-птичьи склонив голову набок, рассматривал мальчика. «Похож на тетку! — вдруг понял он. Елена Шелковникова и вправду была родной теткой Горация Аракеляна. Лучшей рекомендации, пожалуй, придумать нельзя. — Но неужто там, где есть три сына — дурака-умных, четвертый всегда настолько умный, что скрывает само свое существование?»
— Не всегда, ваше величество. Но в сказке про нас, — мальчик широко улыбнулся, — чистая правда. Сейчас вы хотите спросить меня, когда же вы встретитесь с матерью наследника. Я вынужден буду не ответить, ибо дал слово временно хранить молчание, дал его предиктору Нинели Муртазовой. Сейчас все ваше внимание будет обращено на государственные дела, сами посудите, сколько империй развалилось лишь оттого, что раньше времени заражались там беспокойством о том, кто будет править потом, а глава государства совершенно забывал, что нужно править именно сейчас. Именно СЕЙЧАС. — Мальчик выделил последнее слово таким убедительным нажимом, что отвечать ему было вообще нечего.
Павел, полуобняв удивительно худенького мальчика, совсем еще подростка, отправился в рабочий кабинет.
— Может, сам за меня все и продиктуешь? — усмехнулся царь.
— Ни в коем случае, ваше величество, вы этого никогда и никому не позволите, а царствовать вам еще… долго. Могу лишь предсказать, что любым назначенным вами жалованием я буду удовлетворен.
«Еще бы не будешь!» — буркнул мысленно Павел и подумал, знает ли Гораций все его мысли, короче, умеет ли он их читать. Но промолчал. А предиктор ответил.
— Заранее хочу предупредить ваше величество, что я не телепат. Однако, исходя из будущих событий и всего накопленного опыта вашего царствования, могу сказать, что ваши мысли, поступки и слова я в силах полностью предсказать. Не будучи в силах на них повлиять, конечно, — скороговоркой добавил мальчик, и Павел успокоился.
— Земли тебе где даровать? — спросил царь.
— Где угодно, ваше величество, только не в заяблонной полосе.
— Чего?
— Это значит — южнее шестьдесят первого градуса северной широты, северней яблоки не урождаются. А я антоновку люблю. Вы ее в будущем году переименуете в «павловку», но все равно.
«Мальчик как мальчик», — подумал Павел. Вот уж чего ему не было жалко, так это яблок. Все одно пропадают. Пусть подберут ему сады антоновки, пусть отдадут самые лучшие: Павел эту кислятину не любил.
— С будущего года, ваше величество, вы очень полюбите… павловку. В моих садах под Жиздрой… Виноват, на Брынщине… словом, в Брынских лесах, вы тамошние места знаете, там у меня павловка будет удивительная, душистая и сладкая, а вовсе не кислая. Разумеется, ваше величество, все, чего я не съем, будет поступать на императорские поварни.
Павел оглядел Горация. Такой много не съест. А тогда что ж это за подарок? И, кстати, зачем антоновку переименовывать?
— Таков будет ваш высочайший каприз.
С мальчиком определенно не стоило говорить: сотая доля секунды — тоже будущее; хотя Гораций не мог прочесть того, что думал Павел сейчас, он прекрасно знал все то, о чем царь подумает вот-вот. Ну, неужто кроме яблок ничего не надо? Предиктор все ж таки…
Гораций тактично промолчал. Они вошли в прихожую-предбанник. Ивнинг вылупил глаза, он этого парня видел впервые и сразу ревниво заподозрил, что государь решил вдарить по мальчикам.
— Почтенный Анатолий Маркович, это — его сиятельство Гораций Аракелян, верховный предиктор России! Сбитнева ко мне. Оформить сразу и возведение…
— В графское… — подсказал мальчик.
— Достоинство, — продолжил царь, — и приказ о вступлении в должность предиктора. Также, в порядке исключения, граф Гораций получает тарханную грамоту о довременном совершеннолетии!
Царь ушел в кабинет. Гораций задержался на пороге и тихо улыбнулся Ивнингу.
— Царь равнодушен и к лицам своего пола, и к лицам противоположного. Так будет еще… долго. А вот вас, Анатолий Маркович, уже в январе наступающего года ждет исключительная радость…
— Гораций! — позвал царь, — тоже мне, предиктор, твое время принадлежит мне!
— Вам, государь, вам и России!
Павел привычно уперся взглядом в аквариум.
— Давай рассказывай, чего мне ждать плохого.
Гораций удобно устроился в гостевом кресле. Сделано кресло было по ширине шелковниковской задницы, так что там могло поместиться три Горация.
— Залезай с ногами, — едва успел сказать царь, замечая, что мальчик опять на долю секунды опережает его мысли.
— Сегодня, ваше величество, вы должны — собственно, вы уже и так решили отдыхать. Вы намерены миловать преступников.
— Каких еще?
— Жертв разнузданного произвола и кровавого террора, устроенного в стране мясником Глущенко. Немедленно амнистируются обитатели милицейских лагерей…
— Слушай, иди и диктуй Ивнингу сам!
— Тогда пророчество не сбудется… А мать моя ни при чем, очень тихая женщина. Я приглашу Ивнинга, простите. Нужно будет подписать приказы, касающиеся меня, их немного. Заодно еще раз специальным приказом воспретите Мальтийскому уезду чеканку собственной монеты, у Ивана Романова даже мысли такой возникать не должно. Еще, полагаю, вы сегодня же вышлете из России народного дрессировщика Альфреда Хотинского, выступающего с ансамблем коз-баянисток, противоестественностью подобного зрелища внушающего соблазны жителям первопрестольного града.
— И вправду вышлю — черт знает что! В Москве! Козы! Услать его…
— Совершенно верно, за Жужуй, как говорят в дружественном Сальварсане. Еще вы, ваше величество, дабы отвести все дальнейшие возможности покушений, прикажете… на обнаженных Настасьях трижды опахать Кремль.
— Прикажу! Впрочем, ты-то что понимаешь… в обнаженных Настасьях?
— Мне и понимать нечего, ваше величество, по этому делу у меня старший брат знаток. Ну, а после трапезы, которую тоже могу описать, хотя питаетесь вы, государь, однообразно, вас давно отравить могли бы, к счастью, папа следит… Вы, видимо, захотите подняться на колокольню Ивана Великого.
— С тобой!
— Ваш покорный слуга, великий государь…
Павел на долгое время замолк. Разговаривать с Горацием было почти невозможно, тот все знал наперед. И поэтому, доколе дней его станет, должен быть прикован к ноге… российского трона. Раз уж сам не сбежал, как Нинель, в нети, или не нанялся к кому другому, то из России уже не уйдет. Павел припомнил, что мальчик — не только племянник Елены Шелковниковой, но и родной внук светлейшего князя Эдуарда, и на душе стало совсем спокойно. А подняться на Ивана Великого нынче будет очень приятно.
Собственно, в прежние времена Царь-колокол никогда на Иване Великом не висел. Тот колокол, что весил восемь тысяч пудов, отлитый, кажется, незаконным царем Борисом Годуновым, висел рядом с колокольней, но жалкого летнего пожара при дедушке Петре Алексеевиче ему хватило: грянулся и кончился. Потом в него все добавляли и добавляли, то незаконная царица Анна Иоанновна еще тысячу пудов, то мастера чуть ли не от себя еще три тысячи пудов, все пуды, пуды одни, а колокол так и остался битый и неисправный. При дяде-узурпаторе Николае Павловиче только и додумались, что поставить его, разбитый, на пьедестал, а сверху золоченое яблочко припаяли. Нашли чем гордиться — битым колоколом, «царь» называется. По приказу Павла всю эту металлическую рухлядь, больше двухсот тонн бронзы, свезли на Его Императорского Величества Пушечный двор и там перелили в новый. Павел в последнюю минуту узнал, что металлы на колокольное литье идут не ахти какие дорогие, семьдесят восемь частей меди на двадцать две части олова, а добавок совсем пустяк — и лично от себя еще двадцать тонн металла добавил.
