Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
— Да ты мне теории не читай. У меня — любовь, я тебе говорю. Понимаю, что это значит. И я ведь видел — она тоже плывёт! И дышать начала, и на поцелуи очень правильно ответила. Я наяву почувствовал, что мне тоже, как ей, двадцать, ну, двадцать пять, и она ко мне тоже воспылала… А тут тебе и кровать трёхспальная, и блюзовая музыка, свечи горят, опять же…
Вадим отчётливо представил обстановку, что сумела создать Герта, её саму в расстёгнутом халате, настроение крупно выигравшего, в меру навеселе генерала наедине с девушкой, поразившей его в самое сердце. Тот самый «кризис среднего возраста» настиг его в очень неподходящий момент. Зато расчёт Ляхова оправдался в полной мере.
— Потом вдруг, когда я решил, что уже всё, — продолжал Леонид, — она напряглась, как стальной прут. И так меня решительно отстранила, что вправду подумал — сейчас кулаком в морду заехать может или коленкой куда надо.
— Обидно, — сочувственно сказал Ляхов. — Бывает, в таком варианте пожизненными импотентами становятся.
— Обошлось, слава богу, — облегчённо, как после церковной исповеди, ответил Мятлев. — Она меня простила. Сказала, что мужскую психологию понимает и даже сочувствует. Мы с ней потом ещё кофе с коньячком выпили, причём, вот ведь зараза, она халатик на одну только среднюю пуговичку застегнула. Любуйся, мол, если нравлюсь, остальное — зась[155]!
— Считай, тебе крупно повезло, братец, — едва ли не с завистью сказал Вадим. — При её натуре можешь считать — она тебе почти всё пообещала. Только торопиться не надо. Офицеры-«печенеги» — это тебе не девочки с Тверской.
— Так что теперь мне дальше делать? — с надрывом воскликнул ободрённый, но пока не вышедший из минора (можно представить, как он провёл в своей одинокой постели остаток ночи и утро), Контрразведчик.
— В твоих семейных делах там, — Ляхов махнул рукой в сторону окна, — я не советчик. Если Герта тебя не отшила раз и навсегда, шансы у тебя выше, чем на мизере «без хозяйки». Дерзайте, генерал. Аркольский мост перед вами!
— Что же мне теперь — сюда эмигрировать?
— Не уверен, что в качестве пожизненного мужа ты баронессу Витгефт устроишь, — намеренно жёстко ответил Вадим. Вербовщик не должен давать объекту, тем более — коллеге, заведомо невыполнимых обещаний. — Но… Не мне судить. У самого похожий вариант. Людмила будто бы согласилась себя обручённой считать, а там мало ли? Мы ведь всё равно для них — люди другого мира. Как для русской княжны-эмигрантки двадцатого года — парижский лавочник.
— Да и чёрт бы с ним! — после следующей рюмки и затяжки «корниловской» папиросой воскликнул Мятлев, для самоутверждения стукнув кулаком по столу. — И вообще, мы ещё посмотрим! Поверь моему слову — если она согласится, женюсь без всяких. И к Императору на службу пойду, если примет.
— И это — правильно, — поддержал его Ляхов. Не стал говорить, что с нравственной точки зрения позиция Мятлева выглядит несколько двусмысленно. Хотя, может быть, наличие законной супруги в одной реальности в другой не может рассматриваться как двоежёнство. — Я сегодня должен на пару дней кое-куда съездить. Людмилу и Герту оставлю здесь. Хоть в этой Москве поживите, хоть в той. На твоё усмотрение. Они тебя прикрывать будут…
— От кого? — удивился Леонид.
— Сие мне неизвестно. Только такая интересная закономерность существует. Как только кто-нибудь начинает в одни с нами игры играть, количество совершенно невероятных, но крайне хреновых прикупов увеличивается в разы. Но и везуха — тоже.
— Неужто?
— Увы, но так. Возьми сегодняшнюю пульку. Играя по нашей российской копейке за вист, ты бы заработал на трамвайный билет и пачку сигарет. Легко и ничем не рискуя. При ставке в здешний гривенник ты выиграл двухмесячное полковничье жалованье. А не сыграй в одном месте твой «голый король»? «Тяжёлая расплата», как назывался один немецкий фильм. Часто у тебя вообще такие игры складывались?
— Не очень, — согласился Мятлев.
— Вот и ответ. Великолепная «пруха» до поры, и адекватное наоборот в любой, может быть, даже следующий момент. «Думайте сами, решайте сами, иметь или не иметь!»
— Я и сам до рассвета заснуть не мог, о многом передумал, о том, что ты сейчас сказал, — тоже. Стоило мне с тобой связаться — и тут же рядом с мрачным и подозрительным типом (такое ты на меня впечатление произвёл) возникло «чудное виденье». Просто невыразимо — такая очаровательная, с невероятным числом достоинств, офицер спецназа и при всём этом девушка. Если ты не врешь, конечно!
Ляхов развёл руками. Тот, мол, случай, что врать бессмысленно. Повезёт — сам убедишься.
А Мятлев, что подтверждало истинность его влюблённости, никак не мог остановиться, заговорив о предмете своей страсти.
— Я, как только увидел их с Людой, наблюдая за действиями Санникова и твоим поведением в хороший бинокль, сразу понял — не могут такие девушки «путанами» быть, как одно время было принято деликатно выражаться. И даже выполнять неблаговидные приказы такого типа, каким ты рисовался, не станут. Лица, мимика — всё у них было… ну, совершенно другое. Тут я, пожалуй, в Герту и начал влюбляться. Остальное ты знаешь.
— Спасибо на добром слове. Перечитай японского Кобо Абэ, он в одном романе подробно разъяснил, что только рассматривая в бинокль фотографию человека, можно составить о нём настоящее представление. А, вспомнил, «Чужое лицо» роман называется. Год издания — тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. Журнал «Иностранная литература». Решались ведь и в те годы советские цензоры совершенно ни с какого хрена стопроцентно несоветские тексты в печать пропускать. Наверное, иногда ленинский постулат включался: «Нельзя стать настоящим коммунистом, не обогатив себя всеми знаниями, что накопило человечество». Вот и нам давали одним глазком посмотреть — что же оно такого там, «за железным занавесом», накопило…
Ладно. Надоело мне с тобой болтать, правда. Не обижайся, при всех своих амбициях. Слюни и сопли твои меня раздражают. Если даже ты таким образом пытаешься парировать результаты моей «вербовки» — всё равно мимо. В любом случае, генерал, я всё равно в выигрыше, а ты — «при пиковом интересе».
— Нет, ну, Вадим, ну чего ты заводишься? Мы же с тобой свояками будем, если у нас с Гертой получится. Какая, на хрен, «вербовка»? Я вижу, ты очень злой парень, да и я таким стал бы, повоюй с твоё. Не думай, что я совсем уж «кабинетный крыс». В «Каскаде»[156] до капитана дослужился. Знаешь? — начал немного нервничать Мятлев.
— Слышал. Уважаю. Но сейчас — не об этом. Случай будет — отдельно за всех таких, про кого Трофим поёт: «Служил я не за звания и не за ордена, не по душе мне звёздочки по блату», выпьем.
Короче — давай по-товарищески. Я уеду и скоро вернусь. Ты можешь провести эти дни здесь, в обществе девочек, ничем не рискуя и «изучая жизнь». Можешь домой возвращаться, но они всё равно при тебе будут, хотя в твою квартиру, конечно, не войдут, чтобы жену не шокировать. Однако в любом случае одну вещь тебе придётся сделать.
— Ну? — напрягся Контрразведчик.
— Доложить Президенту, что где-то неподалёку скоро может открыться постоянный проход между этой и нашей Россиями. Я вернусь — сообщу, получилось или нет. А вы с ним обсудите, что для вас приемлемее — «маленькая железная дверь в стене» и «золотой ключик» для посвящённых или нечто вроде погранперехода на реке Псоу. При «взаимном непротивлении сторон» выгоды самоочевидны. Если не примете разумного решения, проход всё равно заработает, но о нём будут знать только те, кого мы сами сочтём нужным поставить в известность. И использовать мы его будем в «одностороннем порядке». Не во вред вам, но исходя из собственных интересов. Доходчиво?
— Куда уж более. Будет сделано.
В коридоре послышались голоса девушек, проснувшихся и явно желающих завтракать.
«Интересно, — подумал Мятлев, напрягаясь, — по-домашнему они явятся или „при полном при параде“?» Ему очень хотелось, чтобы — первое. Этим они (Герта, конечно) покажут, что считают обоих мужчин «своими», перед которыми больше выделываться не надо. Примут такими, как есть.
Так и получилось. «Валькирии» вошли на кухню совсем обычными девчонками. Даже и кимоно шикарных на них не было, простые, едва ли не ситцевые халатики по колено. Лица такие, как природа дала, выражение — именно домашнее. Мятлев больше всего боялся со стороны баронессы взглядов. Именно так, подчёркнуто. Взглядов, нечто особенное выражающих. Презрение за вчерашнее хамское поведение и пьяные разговоры, эмоции, требующие какой-нибудь, но реакции. А тут — ничего. Глаза — прелестная синева горных озёр. Ножки — без всяких чулок и колготок. Вообще ему показалось — просто сестрички пришли, братьев проведать. Вот если бы существовал в природе аппарат «сексометр», вроде армейского «курвиметра», так он бы сейчас показал полный ноль. И это генералу показалось вершиной блаженства. Устал он «от половодья чувств».
