Исправитель. Книга 1. Первомай - Дмитрий Ромов
— Жаров, — хмуро кивнул он. — Давно не виделись, да?
— Ну, вообще-то, и ещё бы век туда же, — пожал я плечами, стараясь не подавать виду, что настроение резко ушло в ноль.
— Не получится. Не видеться со мной у тебя не получится. Мы ведь с тобой одной ниточкой связаны. Причём, крепко связаны. Так что, улететь в Москву тоже не получится. Ты никуда не летишь, ясно тебе?
30. За горизонт
Зубатый кивнул менту, тот ухмыльнулся и вышел из комнаты. Дверь закрылась и в скважине повернулся ключ. Зуб вальяжно подошёл к столу и сел на место начальника, откинувшись на спинку стула. Как в кино про плохих копов. Мне даже подумалось, что сейчас он ноги на стол водрузит. Но нет. Не водрузил.
Кабинетик был небольшим, стандартным с казённым набором предметов и элементов интерьера, с портретом Брежнева и покосившимся радиорепродуктором. Радио тихо и совершенно по-домашнему пело.
Молодость моя Белоруссия, песни партизан, алая заря…
— Слушай, — сохраняя внешнее спокойствие, кивнул я. — Вот какое дело. У меня тут самолёт. Служебная командировка. Так что ты не вовремя. И законных причин удерживать меня у тебя нет, насколько я понимаю. Командировка ответственная, задание архиважное. Так что будем от имени директора предприятия жалобу писать на имя облпрокурора. Ну, и от меня не заржавеет. Я лично тоже всё очень подробно напишу. Преследования, незаконные задержания, фальсификация улик и ещё всякого другого подкину. Приукрашу кое-что. Без пальчиков, конечно, на бутылке водки, но тебе и этого хватит. Также, как и Голоду твоему. Такого насочиняю, что тебе за счастье будет обратно в пепсы вернуться, или как это у вас называется.
— А у вас как это называется?
Он смотрел на меня спокойно и даже с улыбкой. Улыбка, правда, была холодной и неприязненной. Она искажала, практически уродовала и без того не самую привлекательную физиономию.
— У нас это называется «отвали», — кивнул я, желая как можно скорее уйти отсюда. — Так что, полагаю, на этом мы вполне можем закончить.
— Да-а-а… — будто размышляя вслух, произнёс он и хмыкнул. — Писать ты, судя по всему, умеешь. Слог у тебя такой… э-э-э… энергичный, репортажный, можно сказать.
Я нахмурился.
— Я сначала думал, что жанр твоих произведений называется ненаучной фантастикой. Но потом засомневался. А фантастика ли это? Если что-то из написанного фантастом сбывается, то это уже не фантастика, а провидение. Или как лучше сказать? Прорицание?
— До свидания, — кивнул я. — Надеюсь до очень нескорого.
— Не торопись, — подмигнул Зубатый. — Поговорить всё равно придётся. Не сейчас, так потом. Мы же теперь часто будем встречаться. Если, конечно, оба останемся в живых. А то ведь жажда победы и в соцсоревновании может довести совсем не до добра.
— До зла доведёт. Это точно. Я не знаю, к чему ты клонишь, но мне нужно идти.
— Да ладно, — с барской интонацией бросил он и осклабился. — Куда идти-то? Опоздаешь на один, улетишь на другом. Какая нахрен разница? С чемоданом-то денег? А?
Он снова подмигнул и хохотнул.
— Хорошее настроение у тебя, — кивнул я и шагнул к двери. — Ну, будь здоров.
— Конечно, хорошее. Посмотри сам. Глянь вот на это.
Я обернулся. Он достал из кармана несколько сложенных вчетверо листов, заполненных машинописью. В груди похолодело. Твою мать! Это было невозможно. Не могло быть такого стечения обстоятельств, чтобы написанное мной и посланное на Старую площадь, на Лубянку и на Петровку оказалось в руках Зубатого. Конечно, нет. Это не мои письма, совершенно точно не мои.
— Не хочешь взглянуть? — весело спросил Зубатый. — Давай! Ну… Одним глазком только. Иди, оцени, дружище.
Я подёргал ручку двери. Постучал.
— Какой ты… нелюбопытный, — помотал он головой. — Ладно, слушай, так и быть, почитаю тебе немного. Вслух. Так… Двадцать девятое апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Вторник. Будет совершено нападение на автомобиль инкассаторов на улице… Эй, да хорош ручку дёргать. Оторвёшь и всё, тогда мы с тобой здесь вдвоём застрянем. Неужели неинтересно? Тут такая история, труба просто. Кровь, деньги, налётчики. Не то что какой-то короткочленный краснокузнецкий душитель с женскими чулками. Здесь есть, где развернуться, чувствуешь? Масштаб! Сюжет, достойный Юлиана Семёнова.
— У меня самолёт, и мне в Штирлица играть некогда, — зло сказал я.
Твою мать! Как вообще могло произойти, что такой документ попал в руки патрульного с Ленинградского шоссе? Хрень и бред.
— Это ведь ты написал, Жаров? — продолжал он. — Конечно, ты, больше ведь никто не знал про эти чулки в Краснокузнецке. А ты знал и пришёл туда. На место ещё не совершённого преступления. Как? Очень странное совпадение. Нет, правда, я ведь и сам хочу, чтоб это оказалось совпадением. А ещё кто-то прислал подробное описание происшествия. И уже непосредственно нам, в областную прокуратуру. Напечатанное, кстати, на другой машинке.
— Я вообще не втыкаю, о чём речь! Но если опоздаю на самолёт, поверь, я тебе устрою весёленькую житуху.
— Не втыкаю? Так в будущем говорят?
— Открывай дверь.
— Да открою-открою. Я понять пытаюсь, как ты это устроил. Что за метод и не несёт ли он опасности нашему лучшему в мире строю. Хватит дёргать дверь, а то местные менты тебя засадят на пятнадцать суток.
Я, собственно, уже и не дёргал, пытаясь сообразить, как мне решить возникшую проблему и насколько может быть опасным для моего плана то, что Зубатый получил эту информацию.
— Я не знаю, — продолжал он, — что у тебя на уме, но послушай меня внимательно. Это важно. Вот это…
Он потряс в воздухе моим списком.
— Очень полезная штука. Если даже только часть из этого окажется правдой, на этом можно делать неплохие деньги. Шинковать капусту. Вот хотя бы с этими инкассаторами. Когда их пришьют и загребут хрусты, можно будет подломить тайник злоумышленников и забрать всё себе. Это тебе не Кофмана раздевать.
В груди ёкнуло. А причём здесь Кофман? Как возникла эта вот связь между списком с ожидаемыми преступлениями и директором гастронома?
— Ты знаешь подробности, имена и прочую хрень, — гнул своё Зубатый. — Я знаю, как братву выслеживать, как аккуратно, не привлекая внимания, колоть их ломать и
