Новик - Геннадий Борчанинов
Ворота распахнули настежь, однако всадник в зерцальном доспехе въезжать не стал. Остановился перед воротами, спешился, снял шлем, перекрестился. Боярин Лисицын оказался довольно молодым, не старше тридцати лет, хотя я почему-то представлял себе в мыслях прожжённого хапугу, желчного старика вроде книжного Скруджа. Лицом боярин был красив, смотрел на всё вокруг хитро и насмешливо. Короткая рыжая борода курчавилась, едва прикрывая шею.
— Слава Богу, добрались! — произнёс он.
Данила Михайлович вышел ему навстречу. Они обнялись, как добрые друзья, поприветствовали друг друга. За шумом толпы я не расслышал подробностей, но встречал Данила Михайлович их очень даже тепло, несмотря на опоздание.
Отряд начал заходить в крепость, во дворе которой сразу же стало как-то тесно, внутрь проходили воины, проезжали телеги, доверху нагруженные всяким барахлом. Провизию наши сменщики привезли с собой. Теперь и нам можно собираться в Путивль.
Я поспешил найти дядьку Леонтия. Кругом теперь были сплошь незнакомые лица. Служилые люди с саблями и луками в саадаках, стрельцы с пищалями и бердышами, боевые холопы с рогатинами и прочим разномастным холодняком. Кто-то здоровался со мной, я отвечал машинально, не разбирая, с кем говорю. Память Никитки возвращаться не торопилась, проявляясь лишь небольшими порциями и срабатывая на какие-то определённые, мне неизвестные, триггеры.
Леонтий нашёлся в конюшне, увязывал какой-то мешок к седлу. Упряжи и сёдел тут было с запасом, доставать или покупать не пришлось.
— Дядька, ты как? — спросил я.
Левой рукой он шевелил с трудом.
— Потихонечку, — сказал он. — Что там, приехали? Значит, и нам скоро уезжать. Ну, хотя пока всё передадут, пока лясы поточат, не раньше обеда выйдем. А пообедать-то лучше здесь, а не в дороге, значит, только после него и отправимся.
— Боярин мне этот не нравится, — сказал я.
— Лисицын-то? Ивана Фёдоровича сам великий князь шубой пожаловал за верную службу, — сказал дядька. — Поменьше всяких басурман слушай. Им только волю дай честного человека оклеветать.
Это, конечно, так. Врать иноземцы любят, да так, что у самого барона Мюнхгаузена бы волосы дыбом встали. Кого послушай, так по Москве чуть ли не медведи гуляют и люди с пёсьими головами, а на деле — обыкновенное враньё. Искусство пропаганды родилось отнюдь не в двадцатом веке, даже здесь, в шестнадцатом, очернить чужую страну в своих записках — милое дело для любого купца или путешественника. А из этого уже складывается общественное мнение. Убеди короля и дворян в том, что в той стране на востоке живут не люди, а дикие московиты, не бреющие бород, варвары, и они куда охотнее пойдут воевать против этих самых московитов, пока ты, например, греешь руки на военных заказах.
С пропагандой тоже надо будет разобраться. Но потом.
— Будто государь негодяев каких шубой не жаловал никогда, — буркнул я.
— Ты язык-то окороти! — резко оборвал меня Леонтий. — Не вздумай так вслух где сказать!
— Да ладно тебе, я же не дурак, — сказал я.
— Может, и не дурак, — успокоился он немного. — Будешь басурманам верить — будешь точно дурак.
Я всё же остался при своём мнении. Слишком уж скользким типом выглядел боярин Лисицын.
Вещей у меня после татарского плена осталось немного, как у латыша, так что сборы вышли недолгими. Нищему собраться — только подпоясаться. Зато остальных пришлось ждать ещё долго, несмотря на то, что о скором прибытии Лисицына знали уже давно, и времени на сборы было с лихвой. Леонтий оказался прав, в Путивль мы выехали только после обеда.
Пшённая каша улеглась в пустом брюхе, и мы отправились, верхом и на телегах. Полным составом, предоставив охранять рубежи Московского царства боярину Лисицыну.
В седле ехать было намного приятнее, тем более, что мы не неслись, как ужаленные, а пустили коней шагом, чтобы телеги не отставали. Чтобы не растягиваться чересчур сильно, потому что мы хоть и ехали по своей земле, это всё же была граница с Диким Полем, и татары могли налететь даже с тыла, пройдя засечную черту где-нибудь в другом месте. Приходилось даже на своей территории оставаться настороже.
Долгий путь снова давал мне время поразмыслить. Неизвестно, сколько мы пробудем в Путивле, но одно я знал точно, без дела сидеть нельзя. Я сейчас точно что та лягушка в крынке с молоком, надо барахтаться изо всех сил, чтобы держаться на плаву. Трясти надо, как в анекдоте про обезьяну и прапорщика.
Во-первых, надо разобраться с тем, кто я вообще такой. Я уже понял, что из дворянского рода, боярский сын, младший из двух, но я не то что про вотчину, я даже фамилию свою не удосужился узнать до сих пор. Спрашивать у Леонтия было уже как-то неловко, а память Никитки никаких подсказок не давала.
Во-вторых, нужно как-то расти по службе, чтобы как можно скорее попасть поближе к царю Иоанну Васильевичу. Рядом с троном — рядом со смертью, конечно, но и мы не пальцем деланы, к тому же цель свою я понимал чётко. Спасти Россию от будущей порухи, разорения и смуты. А вдали от царя, гоняя татар и ляхов по украинскому чернозёму, особо не наспасаешь.
В-третьих, царь окружён предателями, двойными агентами и прочей нечистью, место которой на плахе, а не в Избранной Раде, и эту ситуацию необходимо исправлять. Но не массовыми казнями, опричниной и разорением страны, а более элегантно, точечно. Пользуясь послезнанием и всеми остальными методами Шерлока Холмса.
Вот только я понимал, что застрял на порубежной службе окончательно и бесповоротно, до осени. А то и до зимы, пока не встанет лёд на реках, чтобы можно было ехать по ним, как по зимникам, а не по расквашенным до состояния жидкой каши русским дорогам. Может статься, что в этом году в Москву я и вовсе не попаду.
— Дядька! А напомни-ка мне, сколько отсюда до Москвы ехать? — спросил я.
Я попытался хотя бы примерно вспомнить карту Русской равнины. По прямой, наверное, километров семьсот. Но прямых дорог почти не бывает, а тут — особенно.
— А зачем тебе в Москву-то? — спросил Леонтий. — Тем более, отсюда.
— Так это я, подсчёты веду, арифметику вспоминаю, — сказал я.
— Ну, ежели на Покров выезжать, то аккурат к святому Луке и доберёмся, — сказал Леонтий.
Яснее не стало. Это ему, местному, целиком и полностью живущему по православному календарю, даже по византийскому календарю, удобнее было ориентироваться по церковным праздникам, а не
