Убей-городок - Евгений Васильевич Шалашов
— Нормальная у меня зарплата, — буркнул я. Зарплата у меня была такая, что вслух, да ещё при мужиках, называть совсем не хотелось. И я прибавил «сороковник»: — Сто шестьдесят.
Кому скажи, что оклад участкового составлял девяносто рублей, а за «звездочку» доплачивали еще тридцать – то не поверят. За два года выслуги накидывали еще 5 процентов, но где она, эта выслуга-то?
— И всего-то? — удивилась Аллочка. — А я почему-то думала, что у тебя рублей двести, не меньше.
— Двести — это если бы у меня выслуга была лет десять, да звание, чтобы не ниже капитанского. Да и от должности зависит.
Судя по тому, как захлопали крашеные ресницы, моя зарплата и потенциальная пенсия девушку не вдохновила.
Странно, но мне казалось, что наш разговор с Аллой о пенсии и инвалидности произошел позже, уже после выписки, но я еще оставался на больничном и мне следовало ехать в областной центр, на обследование. Ну, а потом должна была быть комиссия.
— И, если меня комиссуют, то квартиру не дадут, — сообщил я.
Лицо у Аллы вытянулось. Она жила в одной комнате с тремя соседками и мечтала об отдельном жилье. Но кто даст комнату, не говоря уже о квартире, секретарю-машинистке? Тогда милицейских домов ещё не строили. А участковым (единственным по должности) было проложено служебное жильё. А вот женатым квартиры дают быстрее, нежели холостым. Те по общагам, иной раз, мыкаются годами. Но у нас имелся в запасе другой вариант. Я живу в комнате один, и договориться о подселении законной жены вполне было возможно. Всё-таки участковый в общежитии – великое благо для администрации. Ты ему добро сделаешь, а он за порядком присмотрит и приструнит кого надо.
Мои ли слова о печальной квартирной ситуации поторопили гостью или какие другие резоны, но она вдруг спохватилась:
— Ой, Лешенька, мне пора, — спохватилась девушка. Сделав вид, что чмокает меня в щечку, Аллочка быстро ушла.
В палате на несколько секунд установилась тишина, а потом самый старый из нас — дядя Федя, слесарь-ремонтник с Судоремонтного завода, веско сказал:
— Леха, ты хоть и мильтон, но парень хороший. Стерва она.
Вообще-то, дядя Федя сказал немного другое слово, но по смыслу подходит.
Забегая вперед скажу, что с Аллой мы несколько раз встречались. Один раз просто на улице, а как-то (я уже был хоть и небольшим, но начальником) она приходила писать заявление на своего мужа. Потом пересеклись в магазине, где я покупал пеленки для младшего сына. Судьба, в общем-то нормальная. С первым супругом развелась, вышла замуж во второй раз, удачно, слава богу, родила двух детей. Детки хорошие, муж непьющий и работящий, а что еще надо?
Глава четвертая. Убей-городок
Делать было нечего, читать тоже. Одно развлечение — слушать радио, но и у него днем перерыв на обед. Оставалось только одно — поговорить с соседями. Вели разговоры о жизни, о грибах, о рыбалке. Рассуждали еще — надо ли помогать Вьетнаму? Вон, Китаю-то помогали, а он взял, да и послал нас подальше, едва война не случилась. Пару раз заговаривали о Сталине, но эти разговоры быстро смолкали. О женщинах, то есть, о бабах вообще разговор не заходил. Да и чего о них разговаривать? Тем более, что в палате лежали уж слишком разные люди. Разного возраста, разного образования, культуры. И все прекрасно понимали, что представление о женской красоте, да и о женщине в целом, у каждого свое.
Книги не обсуждали, зато фильмы — бывало. Мне приходилось сделать усилие, чтобы понять — о чем идет речь. Что-то я смотрел, но уже и забыл, а что-то просто перестало нравится. Так тоже бывает.
А еще — мы рассказывали друг дружке анекдоты. Оказывается, в том мире, где я жил, анекдот почти исчез. А ведь забавно слушать. Вот, жалко, что особо смеяться нельзя — бок начинал болеть, а так бы все ничего. Так я и сам подкинул мужикам парочку «свежих» анекдотов про Штирлица, они их не слышали.
Иной раз заводили разговоры и по истории родного края и города, в котором мы жили. Однажды даже заговорили о том месте, где я служил участковым. Бывшая деревня Панькино, а ныне улица Чкалова. Как ее называли — Убей-городок. В семидесятые еще оставались бараки, а улицу постепенно застраивали пятиэтажными домами. В моей реальности это почти респектабельная улица, но даже в двадцать первом веке над здесь витает этакий флер бывшего разгула и кое-кому мерещатся тени бараков.
— А отчего Панькино «Убей-городком» прозвали? — поинтересовался Митя, пэтэушник. Он у нас самый молодой. В Череповец приехал недавно, из деревни. Митька, чтобы побахвалиться перед товарищами, залез на крышу, но навернулся оттуда и угодил на какую-то железную штуку. И теперь, с двумя переломами и ранением брюшной полости лежит рядом с нами.
— Так просто же, — хмыкнул Тимофей Данилович — бывший учитель черчения в вечерней школе, а теперь пенсионер. Он, бедолага, попал под поезд. Еще хорошо, что легко отделался. Руку даже обратно умудрились пришить. — После войны, когда начали металлургический завод строить, здесь пленные немцы жили, в бараках. Нашим сюда заходить не разрешалось, потому что конвоиры сразу стреляли.
Тимофей Данилович тоже не местный. Он в Череповец переехал после войны, откуда-то из Бабаевского района. Фронтовик, кстати, но кого в те годы можно было этим удивить? Все, кто родился до двадцать шестого года, все побывали на фронте. Имелись, конечно, исключения, но редко.
— Херня, — изрек дядя Федя. Тот, что с Судоремонтного завода. — Никого тут никогда не стреляли. В Панькино народ самый бедовый жил — зэки бывшие, завербованные. Их сюда тысячами присылали, когда строительство завода возобновили. Жили в бараках, по десять человек в комнате. Всю неделю работали, а по воскресеньям дрались. Потому и говорили — убей-городок. Но потом поостепенились многие, семьями обзавелись. А в шестидесятые стали бараки расселять. А что до немцев, так я так скажу: у них даже конвой без оружия был, сам видел. Я после войны из деревни приехал, в школе ФЗО на каменщика учился, немцы не в Панькине жили, а старой церкви, которая нынче под склад используется. Немцев в Панькино в столовую кормить водили. И нас там же.
