Половецкий след - Андрей Анатольевич Посняков
Симпатичные подобрались девчонки: славные, энергичные, умные – не откажешь.
Добромира… Мира… Ирина… маленькая такая худышка, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась: волосы остричь – мальчик мальчиком.
Несли уже Добромиру. Достали. Вытащили… Жаль, поздно! Захлебнулась уже девушка, замерзла – белая вся лежала. Ледышка…
Люди кругом шептались, шушукались. Разъясняли, что тут случилось да как. В прорубь девицу затянуло – не выбралась. На голове, прямо на лбу – ссадина, видать, упала… Да, здесь можно упасть… Падают… чаще, правда, затылком… Кровь на руках – под ногтями – пыталась выбраться, да скользко, вот течением под лед и утянуло…
– Как достали-то?
– К вымолу прибило, вынесло… Там лед тонок – пробили…
– Отпевать в часовенке будут…
Отпевать… Юную веселую деву, которой жить бы да радоваться, деток рожать!
Господи-и-и! Ну зачем так все? Зачем?
К вечеру грянула оттепель. Задул, забуранил верховой ветер. Затянули все небо низкие серые тучи, исходившие мокрым снегом, а затем и дождем – настоящим ледяным ливнем!
Глядя в окно, Михайла поежился, поплотнее запахнул старый домашний плащ. В горнице-то и в мороз куда веселей было, нынче же ветер все тепло выдул, да еще и дождь, сырость. Промозгло все, мокро… бр-р!
Самолично подкинул в печку дров, пошевелил кочергой угли.
Хлестнул, ударил в слюдяное оконце мощный дождевой заряд, едва переплет свинцовый не вышиб! Что и говорить – буря! Редко зимой такое бывает, но вот – случилось же. В такую погоду часовых только пожалеть! Впрочем, те экипированы правильно.
Миша еще почитал на ночь, правда, недолго – свечи берег. Привык уже подчиняться местному распорядку, с рассветом вставать, с темнотою ложиться. Правда, так получалось не очень. Все время оставались какие-то неотложные дела.
Наутро, едва проснулся, в дверь кто-то застучал, забарабанил…
– Да пусти ты, говорю, ирод! Дело важное!
Судя по говору – Илья, секретарь и «главный редактор» газеты… Да-да, появилась уже в Ратном и газета, и типография – все с помощью Тимофея.
Энергию для пресса (как и для станков в мастерских) брали с помощью верхнебойного колеса, опережая течение местной истории лет на триста.
– Да пропусти, говорю!
– Не велено! – Часовой – первогодок из Младшей стражи – устав внутренней службы знал назубок.
– Пропусти, – быстро одевшись, Михайла вышел в горницу и распахнул дверь. – Илья? Только не говори, что опять что-то худое случилось!
– Случилось, господине… – сверкнув темными очами, секретарь перекрестился на икону святого Николая. – Крышу в библиофеке сорвало! Протекло!
– Ч-черт! – сотник выругался. – Что, всю крышу?
– Да, слава богу, часть… Немного там.
– Так по осени ж ремонтировали, не дранкою – тесом крыли!
– Видать, плохо крыли. Плашки-то и сорвало. Ветродуй-то – ого! Книжицы залило.
Виновато разведя руками, секретарь состроил такое лицо, будто это он и был единственным виновником произошедшего. Хотя, за библиотеку ведь он отвечал, так что…
– Что за книжицы?
– Колумелла, Тит Ливий… Арифметика – наша, две штуки… И Августин Блаженный еще.
– Августин… Вот же угораздило!
Подмочить Блаженного Августина – это было серьезно. Колумелла и Тит Ливий были собственностью всей общины Ратного, два экземпляра «Арифметики» ратнинцы вообще отпечатали сами, в своей же типографии, а вот сочинение Святого Августина «О граде земном и о граде Божием» Миша совсем недавно выпросил у боярина Аникея для переписки, точнее – перепечатывания. Стоила книжица очень и очень дорого, примерно как средней руки коровье стадо! Что ж, придется теперь платить…
Да что ж это такое творится-то? Все несчастья в одну куча собрались! Час от часу не легче. То одно, то другое, то третье. Да черт-то с ним, с Августином – людей вот жалко! Парней, Добромиру-Ирину…
Всех похоронили через три дня. Простились, отпели в церкви. Все как полагается, все как у людей… Только вот от этого ничуть не лучше! И ладно бы от вражьей стрелы, ножа, копья… да хоть от яда! Однако же все прозаичнее – несчастный случай. И от этого обидно вдвойне, втройне даже.
Несчастный случай… А случай ли? Может, все же враги? Может, все же подстроено? Тут поневоле подозрительным станешь, учитывая враждебное окружение. Хватало кругом врагом, а завистников – еще больше!
Сколько летом вредили? Сколько труда стоило вывести всех вражин на чистую воду? Ну, вывели, разоблачили… И что?
Ну, направил туровский князь Вячеслав Владимирович разыскную комиссию в Погорынье, во главе с боярином Аникеем и разыскником Ставрогиным. Хорошо хоть, Тороп – та еще гнида! – слетел с поста старосты «журавлей», а вот по поводу пинских и чарторыйских бояр сотнику было сказано – не лезть. Тем более – происки князя Юрия. Даже соглядатая его, Брячиславу-вдову, сказано было покуда не трогать. Что поделать – большая политика! Прикажет князь – полезешь, а нет… Всяк сверчок знай свой шесток.
В том, что со всех сторон еще «прилетит», Михаил Лисовин нисколько не сомневался… Так, может, вот оно – прилетело?
«Ох, сэр Майкл, сэр Майкл… Не слишком ли вы стали подозрительны? Видеть в несчастных случаях чью-то злую руку? Скорей, это уж просто лютое невезенье, судьба».
* * *
На следующий день в Ратное заявились гости. Соседи из земель Журавля – младая вдова Костомара со свитой. В отличие от всех прочих женщин в то время (даже княгинь!), вдова – полноправный член общества. Никому не принадлежит – ни семье, ни мужу – сама по себе. Имеет право и сделки имущественные заключать, и землицей владеть, и людишками – холопами да челядью. После страшного мора и гибели старших в роду мужиков Костомара сама стала главою рода, причем не особо-то и захудалого. С десяток снаряженных ратников выставить могли на раз – и боярин Журавль, и бывший староста Тороп, и покойный дядько Медведь с Костомарой предпочитали по пустякам не ссориться.
Вдовица приехала не просто так, а за умными книжками да за советом – как обустроить трехполье да что где по весне лучше садить. Чтоб по агрокультуре все! По умным книгам…
Хотя книги книгами, а передовой опыт Ратного перенять надо непосредственно – умная вдовушка это очень хорошо понимала. Так и наглядно ж все видно – соседи. В землях Журавля – впрочем, и не
