Роман Буревой - Боги слепнут
Отражённый свет луны манит, а блеск солнца… Блеск солнца…
Ариетта задумалась о свете и рифмах и не заметила ловушки. Вернее, она проскочила, а её слепой спутник угодил в разинутую пасть двумя ногами. Гимп рванулся и чуть не упал. Ноги его по щиколотку были погружены в непроницаемую черноту. Лужа, в которую он угодил, казалась густой и… немного выпуклой.
– Мы вляпались по уши! – закричал Гимп. Ариетта невольно передёрнулась.
Голос гения был как наждак.
– Только ты.
– Ах, вот как! Приятно слышать, что тебе повезло. Скажи на милость, зачем мне тогда проводник? Так вляпаться я могу и без твоей помощи.
Его упрёки были справедливы. Но от этого ничего не менялось. Ловушка держала его мёртвой хваткой. Чёрная лужа вокруг ног морщилась от усилия, но отпускать не собиралась.
– Я побуду здесь. Не знаю, долго ли выдержу. Но пока я с тобой, – пообещала Ариетта.
– Зачем? – Гимп поднял голову. Незрячие глаза смотрели в чёрное небо без звёзд. Фонари столпились вокруг. В той луже, где стоял Гимп, не плавало ни одного отражения.
– Я буду читать тебе стихи, пока ОНИ не придут…
– А потом?
– Потом не знаю. Наверное, убегу. Может быть даже раньше убегу. Я ещё не знаю, насколько я смелая.
– Так не пойдёт.
Гимп вынул из кармана какой-то кругляк.
– Подожги. – он протянул ей зажигалку.
Она не позволила себе догадаться, что это такое. Руки дрожали. Только с третьего раза синий тщедушный огонёк прилепился к поросячьему хвостику, торчащему из кругляка.
– Отойди. Когда жахнет – вернёшься, дотащишь меня до дома.
Фитиль, шипя, обгорал… Огонёк подобрался уже к самому кругляку.
Свободной рукой Гимп снял с себя пояс и отдал Ариетте.
– Ноги перетяни ремнём… А то кровью истеку.
– А если не успею? Если они раньше… Он не ответил – бросил взрывчатку себе под ноги.
Рвануло несильно – пламя, шипя, брызнуло во все стороны. Повалил дым, вонючий и необыкновенно густой. Лужа раздалась – будто в чёрной её непроглядности открылся огромный красный рот, и рот этот вопил от ужаса. Ариетта слышала вопль и вполне различимый выкрик: «Н см-м-м!» Лужа отпустила Гимпа за мгновение до того, как раздался взрыв. Гимп рванулся вверх и вбок. Его накрыло уже в прыжке. Рассадило обе ноги. А от лужи не осталось ничего – несколько чёрных липких ошмётков на стене ближайшего дома. Стекла в окнах лопнули, вниз посыпались осколки. Где-то далеко завыла сирена «Неспящих». Ариетта кинулась к гению. Гимп лежал в десятке футов от ловушки. Ноги его были красны от крови, края туники тлели, сворачиваясь чёрными лоскутами. Ариетта перетянула ремнём левую ногу, что пострадала куда больше правой, ухватила Гимпа под мышки и поволокла. Ума достало оглядываться – куда ступает, а не то они вдвоём точнёхонько вляпались бы во вторую ловушку. Та в ужасе посторонилась, будто уже знала о кончине первой. Ариетте почудилось даже, что чёрная лужа провожает её неприязненным взглядом. Взгляд она ощутила точно. От него холодом прожгло меж лопаток. Как все просто. Проще некуда. Ловушка – обычная лужа. Только в ней не отражается свет фонарей.
Гимп молчал. Но он был в сознании – кусал губы. Знал, что кричать нельзя. Ловцы тогда быстрее сбегутся. Лицо раненого гримасничало, то одна щека набухала, то другая, давясь криком. Ариетта вся взмокла, пока тащила гения. До её дома оставалось шагов двадцать, когда она расслышала странный хруст, будто кто-то шёл, ступая по тонкой наледи на лужах.
– Они… – шепнула зачем-то.
Гимп не ответил, изо всех сил оттолкнулся изуродованными ногами от земли.
Ариетта едва не упала.
ХРУП… ХРУП…
Ариетте вдруг захотелось замедлиться и поглядеть, какие они, ловцы. Сравнить… Говорят, краше них нет никого на свете. Они могут все. Гораздо больше, чем боги. Но она пересилила себя и, напротив, ускорила шаги. Она буквально валилась вперёд – дрожащие от напряжения ноги не поспевали. Спиною толкнула дверь, перевалила тело через порог. И тут Гимп не выдержал и завыл. По-звериному, истошно и страшно.
Ариетта обернулась. Увидела преследователей. Один впереди… Люди или… нелюди? Ариетта не успела ничего разглядеть – навалилась на дверь изнутри и замкнула засов. А они ломились следом.
Она кинулась к телефону.
– "Неспящие"! – вопила в трубку, хотя в трубке лишь противно ныли гудки. —
Ко мне в дом ломятся грабители… здесь рядом… минута… ну максимум две…
Скорее…
– Не надо вигилов, – прохрипел Гимп. – Читай стихи.
ХРУП… ХРУП… – слышалось за дверью.
– Какие? – взвизгнула от ужаса Ариетта.
– "Метаморфозы" Овидия. Они их терпеть не могут.
– Что именно?
– Что хочешь… что вспомнишь… Читай! Ариетта приникла губами к замочной скважине и зашептала:
* * *Ему окропила Лоб и рога придала живущего долго оленя;
Шею вширь раздала, ушей заострила верхушки, Кисти в копыта ему превратила, а руки – в оленьи Длинные ноги, всего же покрыла пятнистою шерстью, В нем возбудила и страх[15]
* * *ХРУП… ХРУП… – послышалось, удаляясь.
– "Служба неспящих" слушает… – сообщила телефонная трубка, продолжая раскачиваться на проводе.
У Ариетты не было сил ответить…
В маленьком домике на окраине поселились двое. Женщина и её сын, тяжело больной слепец. Им сочувствовали. Женщина была молода. Или просто выглядела моложаво? С сыном они казались ровесниками. Поговаривали, что эти двое попали под действие Трионовой бомбы. И оттого женщина сделалась молодой, а мужчина ослеп. Соседи приносили им еду. Денег не брали. Однако и в разговоры не вступали, торопились уйти. Боялись чего-то. Всякий раз по утрам женщина находила подсунутые под дверь купюры в десять или пятьдесят сестерциев. Иногда сотню.
Юний Вер казался себе отвратительным и жалким. Изломанным, расплющенным, будто внутри не осталось костей, кожа превратилась в мешок, в него собрали то, что называется плотью. И в то же время он даже не был серьёзно ранен. Порезы на руках и плечах, оставленные мечом Сульде, никак нельзя было назвать ранами. Это были метки, знаки сокрушительного поражения. Чтобы оправиться от поражения, нужно время. Слишком много времени. Логос бессмертен, и кажется, что времени бесконечно много. Но это обман. Времени мало. Бесконечно мало. Его всегда не хватает для того, чтобы одержать победу. Зачем быть бессмертным и постоянно проигрывать? Уж лучше умереть и напиться воды из Леты. И забыть об унижении. А может быть, он вовсе не бог? Сказку выдумали другие, а он охотно в неё поверил. Мутации? Способность к перерождению? Ну и что из того? Может, он всего лишь гений, возомнивший себя равным Юпитеру? Глупый мальчишка. Ничтожный. Бог разума… ха-ха… это даже занятно. Это почти смешно…
«Бессмертному опекун не нужен, а остальное охраняет творец, одолевая своей силой хрупкость материи…»[16]
Но Логосу как раз нужен был если не опекун, то поводырь.
Мир стал чернее непроглядной ночи. Ночи, в которой не отыскать пути.
Юний Вер, лучший боец Империи, проиграл бой Сульде. С какой тоской вспоминал новоявленный бог о тех временах, когда он жил молодым зверем, следуя инстинкту и не испытывая ничего, кроме злобы и гнева. Но начав чувствовать, чувства не заглушить. Стоики пытались, но их умозаключения красиво звучали лишь на бумаге. Начав думать, мыслям не перекроешь дорогу. Будешь думать и думать… Бесконечный бег. Только, к сожалению, не бег к цели, а бег по кругу. Сейчас чувство вины поджаривало бывшего гладиатора на медленном огне. Пытка длилась и днём, и ночью. Никакие оправдания не принимались.
Он спрашивал себя в который раз, почему он проиграл, и не находил ответа. Вернее, ответ каждый раз был один: разум обречён проигрывать войне. Но ведь как-то надо выиграть. Обязательно надо выиграть.
А вдруг… Да, вдруг ответ другой? Вдруг война истребляется только войною?
Что же делать в таком случае?
Слепой бог. Нелепое словосочетание. Унизительное положение. Даже в своём доме он не мог ориентироваться и все время на что-нибудь натыкался. Однажды он попытался всей силой своей навалиться на тьму. Дрогнули стены. Мир качнулся. Вер услышал вопли людей, звон бьющихся стёкол, ему на голову посыпалась штукатурка.
На следующий день вестники сообщили о землетрясении, которое не смогли предсказать приборы Сейсмической академии.
Если бог слеп, то все, на что он способен, – это разрушить мир. Логос потерял зрение, но слух сохранил. Более того, сохранилась и способность слышать чужие чувства. Даже сквозь сон к нему прорывались чужая боль и чужое отчаяние, чья-то радость, гнев и жажда мщения. Тысячи и тысячи эмоций сливались в непрерывный гул, щекочущий нервы, заставляя пребывать ослепшего бога в непрерывной тревоге. Дни и ночи лежал он, уткнувшись головой в подушки, и не думал, не желал, не мечтал, не стремился, только слушал, секунду радуясь, а в следующую приходя в отчаяние, ещё секунду пребывая в эйфории и тут же погружаясь в поток нестерпимой боли. Не движение, но бессмысленные колебания. Когда-то с ним уже было подобное, но он позабыл, когда и где.
