Энн Бенсон - Дневник черной смерти
Тот взглянул на Алехандро, как бы спрашивая: «Кто этот человек, которого я не знаю, но который знает меня?» Алехандро наклонился и сказал:
— Месье де Шальяк наш самый преданный друг, он не раз помогал мне.
— Я присутствовал при твоем рождении, — объяснил француз мальчику.
Гильом удивленно перевел взгляд с Алехандро на де Шальяка.
— Значит, вы знаете мою мать? — взволнованно спросил он.
Де Шальяк бросил быстрый взгляд на Алехандро, и тот кивнул в знак согласия.
— Это правда, я ее знаю. Она хорошая женщина. Уверен, ее сердце переполняла бы гордость, если бы она смогла увидеть своего прекрасного сына. Но мы поговорим об этом позже. Сейчас давайте пройдем ко мне.
— По-вашему, это разумно? — с удивлением спросил Алехандро. — В смысле, вам это…
— Не бойтесь, коллега. Я принял все необходимые меры предосторожности.
В свете факела де Шальяка они быстро зашагали по коридору цокольного этажа, прошли через полутемную кухню, где даже в этот час шла работа по приготовлению еды на день. Алехандро крепко держал малыша за руку, когда они поднимались по узкой, извилистой лестнице, но все равно тот не раз оскальзывался на влажных каменных ступенях. В конце концов, поднявшись на несколько этажей, они добрались до личных апартаментов де Шальяка.
Комнаты, где сейчас жил и работал его коллега, в большой степени напоминали те, в которых Алехандро оказался, когда его, испуганного молодого еврея, скрывающегося из-за совершенного раньше преступления, впервые ввели в папский дворец. Тогда он был совершенно одинок — беженец, не имеющий ни родины, ни дома, ни семьи. У него снова возникло чувство, что он оказался в обиталище человека, который, будь он менее утонченным в своих манерах, пометил бы это логовище, как самцы животных в лесах метят свою территорию. Обстановка несла на себе отпечаток личности француза, его стиль узнавался во всем. Все те же изысканные гобелены украшали стены, роскошные ковры смягчали шаги, а поверхность мебели в свете факела мерцала, точно водная гладь. Гильома охватило чувство благоговения сродни тому, которое испытал его дед, впервые созерцая все эти чудеса и упиваясь их экзотической красотой.
Заметив, что мальчик увлеченно разглядывает окружающую обстановку, Алехандро отвел де Шальяка в сторону.
— Говорите, друг мой. Объясните, почему вы так срочно вызвали нас.
Де Шальяк бросил взгляд на Гильома.
— Он уснет, если его уложить?
— Как только успокоится. Он никогда прежде ничего подобного не видел.
— Тогда поговорим, когда он окажется в постели. В любом случае вам придется задержаться здесь еще на день. Уезжать прямо сейчас небезопасно.
— Уезжать? — с чувством острого неприятия самой этой идеи переспросил Алехандро. — Куда нам нужно уезжать?
— В Париж, там вы будете в безопасности.
Это был вариант, который последним пришел бы Алехандро в голову.
— В Париже? В безопасности? От чего?
— От кого. От тех, кто может причинить вред и вам, и мальчику.
— Значит, они нашли нас.
Не отвечая, де Шальяк снова посмотрел на Гильома.
— Ах, да! — вспомнил Алехандро. — Когда он уснет. Я так долго был вдали от большого мира, что не в состоянии правильно судить о нем. Тем не менее Париж не представляется мне надежным убежищем.
— Я понимаю ваши чувства, но призываю довериться мне. Вы в безопасности здесь и будете в безопасности там.
Их взгляды встретились. Когда-то Алехандро доверил де Шальяку не только свою жизнь, но и нечто несравненно более ценное.
«И я до сих пор жив, — подумал он. — Как и Кэт, как и Гильом».
— Пожалуйста, простите мне мое нетерпение.
— Такова ваша природа, что поделаешь. — Взгляд де Шальяка остановился на Гильоме. — Его, похоже, что-то заинтересовало.
Они пересекли большой зал и остановились рядом с Гильомом, который с благоговением водил ладошками по полированной поверхности стола.
— Дедушка, дерево такое гладкое… я могу видеть свое лицо!
Он провел пальцами по резным краям стола, легкими благоговейными движениями ощупывая их форму и текстуру.
Де Шальяк наклонился к нему — с некоторым трудом, поскольку был очень высок, — и сказал:
— Я приготовил для тебя кое-какое особое угощение, но сначала ты должен немного отдохнуть. Маленьким мальчикам требуется сон, иначе они не будут расти.
Гильом перевел взгляд с него на дедушку.
— Правда?
— Правда, — ответил де Шальяк и протянул ему руку. — А теперь, молодой человек, если ты не возражаешь, пойдем со мной. Мы найдем укромное местечко…
Мальчик позволил увести себя в отведенную для него комнату. Через открытую дверь Алехандро смотрел, как де Шальяк укладывает Гильома на шезлонг.
— Похоже, он доверяет вам, — сказал Алехандро, когда де Шальяк вернулся.
— Мальчик берет пример с вас во всем. — Он кивнул на стол, которым только что восхищался Гильом. — Вы всегда были неравнодушны к прекрасным творениям… А теперь присаживайтесь, коллега. Нам предстоит долгий разговор.
Алехандро повиновался. Де Шальяк взял со стола пачку пергаментных листов, предварительно сняв положенные на обоих концах камни, чтобы предотвратить неизбежное скручивание в условиях известной своей влажностью авиньонской погоды, и вручил рукопись Алехандро.
Не совсем понимая, к чему все это, тот положил ее на колени и прочел начальные строчки на первой странице:
«Во имя Господа, сим открывается собрание медицинских сведений в области хирургии, составленное и завершенное в году 1363 от Рождества Господа нашего Ги де Шальяком, хирургом и доктором медицины, прошедшим полный курс обучения в Монпелье…»
— Коллега, что это за сокровище? — изумленно спросил Алехандро.
— Учебник хирургии, — со спокойной гордостью ответил де Шальяк. — Я наконец-то начал его.
Алехандро принялся листать страницы, теперь с выражением радости и удивления, однако де Шальяк остановил его, положив руку на рукопись.
— Объясняя его святейшеству, зачем мне срочно нужно отбыть в Париж, я привел именно это в качестве причины. В свое время мы с вами непременно обсудим мой труд, однако сейчас у нас есть более неотложные проблемы.
* * *Кэт разложила в ряд расчески из слоновой кости на комоде с зеркалом, в том особом порядке, какой предпочитала ее сестра Изабелла. Некоторое время она разглядывала их, спрашивая себя, прикасалась ли когда-нибудь сама Изабелла хоть к одной из них; волосы ей всегда укладывала одна из бесчисленных придворных дам, беспрестанно квохчущих рядом с королевскими апартаментами и озабоченных лишь тем, чтобы тут же бросаться выполнять любое желание принцессы.
«Ее мир состоит из шелка и кружев да еще из примочек для лица, — подумала Кэт. — Она не знает ничего о своих подданных, живущих за этими стенами».
Кончиком пальца она подвинула одну расческу таким образом, чтобы та оказалась не в ряду с остальными. Каприз, не более, но результатом его станет взрыв возмущенных криков со стороны ее сводной сестры. Жаль, что она не услышит их; к тому времени солдаты уже снова уведут ее. Бедной няне — дорогой, верной, глубокоуважаемой няне — предстоит выслушивать все эти вопли, вопреки наказу королевы, чтобы Изабелла обращалась со старой служанкой помягче. Принцесса — единственная достигшая брачного возраста дочь короля Эдуарда Плантагенета — предпочитала игнорировать этот наказ. Несмотря на все усилия няни, Изабелла нравом пошла в отца, не в мать, выросла требовательной, эгоцентричной, вздорной женщиной, прекрасно владевшей искусством добиваться всего, чего пожелает. Ее высокомерие так же бросалось в глаза, как румяна на щеках и краски на веках у шлюх, и она не предпринимала ни малейших попыток придать своему поведению хотя бы видимость утонченности и благообразия.
Однако вопреки сходству характеров внешне Изабелла лишь слегка походила на отца — в отличие от Кэт. Последняя же, с тех самых пор, как слуги сводного брата силой увезли ее из Парижа, не делала секрета из того, что ненавидит Эдуарда — и Изабеллу.
Она всегда узнавала стук короля и всякий раз спрашивала себя, с какой стати он стучит, если никогда не дожидается ответного «войдите». Он просто стучал и тут же входил, ежедневно предпринимая попытки добиться примирения, а она, хоть убей, не понимала, с чего это он вдруг пожелал признать их родство после стольких лет отказа от него.
— Вам нет нужды стучать, — с вызовом сказала она. — Поберегите костяшки пальцев.
Он большими шагами пересек комнату.
— Такой гнев, такое презрение не подобают принцессе, — сказал король, сделав ударение на последнем слове. Он обвел салон взглядом, остановил его на груде мятых нарядов в углу, подошел к ней и взял лежащий сверху бархатный плащ цвета слоновой кости. — Как и этот беспорядок. Почему мои подарки валяются на полу?
