Надежда Попова - РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО
— Сказал бы.
— А если ч-честно?
Молчание. Знакомо…
— Не знаю.
— Понимаю. Об этом сложно думать, когда уже п-пришлось говорить из-под палки. Сложно признать самому, что ошибался, когда это признание уже вырвали п-помимо твоей воли.
— Чего вы хотите от меня?
— Я уже сказал. Просто п-поговорить. Сказать мне сейчас ты можешь абсолютно все.
— Зачем?
— Я говорил тебе, что подумаю о твоей душе, к-когда все это закончится. А ты сам не хочешь подумать о душе?
— Это означает, что скоро меня казнят?
— Ты боишься умереть?
— Не знаю. Кажется, уже нет…
— Это х-хорошо. Страх мешает думать связно и говорить то, что нужно.
— Кому?
— Т-тебе. И я здесь ради т-тебя. И — нет, это не значит, что тебя казнят.
— Что бы я ни сказал?
— Да.
— Поклянитесь.
— Господь запретил клясться его именем; к-какой еще клятве ты поверишь?
— Не знаю… Не надо. Все равно…
— Ты меня ненавидишь?
Молчание…
Знакомо…
— Не знаю…
— За что именно ты ненавидишь меня? За сам д-допрос или за то, что ты, в конце концов, признался?
Молчание.
— Не знаю…
— Ты ненавидишь во мне человека, к-который причинял тебе страдание, или оппонента, который вынудил согласиться с его точкой зрения?
— Первое вернее…
— Не поджимайся. Я же с-сказал — можешь говорить, что угодно. Я понимаю тебя. Это говорит гордость. Нет, я не с-стану читать тебе проповеди о смирении, я просто хочу помочь тебе разобраться в себе самом. Это чувство человека, к-который доказывал окружающему его миру, что он стоек, т-тверд, непреклонен, и который, в конце концов, сломался. Это неприятно, я знаю. Неважно, по какой причине ты не желал соглашаться с тем, что т-тебе говорили; главное, что тебя переломили. И от этого ненавидишь с-себя, ненавидишь того, кто сделал это, а с ним и весь мир впридачу. Ведь так?
— Может быть…
— Главное — то, что какое-то время ты не был хозяином самому с-себе, что кто-то имел власть делать с тобой все, что угодно. Это глубоко ранит самолюбие. Опять же — я не буду г-говорить тебе, что самолюбие — грех; я просто скажу, что иногда его следует забыть и выбросить. Когда генерал посылает солдата в бой, он тоже распоряжается солдатом, решает его участь, но н-ненавидеть его за это глупо, потому что есть цель, и генерал знает, как ее надо достичь.
— Если генерал правильно обучен…
— Верно. Но ведь, в конце-то концов, прав оказался я, с-согласись хоть теперь. Нет, не надо говорить, что я прав, не подумав. Подумай. Я снова призываю здравый с-смысл. Ведь и ты, и твоя наставница — вы убили человека, который лично вам ничего плохого не сделал, едва не убили еще одного, а чтобы с-скрыть свое преступление, готовы были убить и третьего. Ведь это неоспоримо, так?
— Да…
— Так. Разве это хорошо? Это д-дурно, даже иноверцы имеют законы, запрещающие отнимать жизнь у невинного. Ты же никак не хотел говорить правду, п-позволить спасти едва не загубленную тобой жизнь. И что мне оставалось делать? Я не отрицаю того, что эти методы с-страшны, жестоки и безжалостны, но, скажи мне, о какой жалости к преступнику может идти речь, если умирает жертва? Я понимаю, что это почти невозможно, но все же попытайся п-представить, что речь идет не о тебе, а о ком-то постороннем. Что некто, например, похитил ребенка и держит его где-то, дожидаясь условленной по особым книгам ночи, чтобы умертвить его ради своих целей. Если этот некто не х-хочет отвечать, а в это время где-то, неизвестно где, невинная кроха едва жива от страха? Даже если предать казни такого человека, ребенок-то все равно погибнет — некому будет его освободить, п-потому что никто не знает, где он находится. Кроме обвиняемого. К-который молчит. Разве ты не скажешь, что трижды необходимо вытаскивать из него признание щипцами?
Снова смех, похожий на плач…
— Да… вынужден признать…
— Вот так-то.
Молчание. Напряженное. Долгое.
— Отец…
— Да?
— Вы говорили, я могу спросить, что захочу?..
— Разумеется.
Молчание…
— А если обвинение ложно?..
— Понимаю тебя… Но ведь в т-твоем случае это не так.
— Но если бы было так? Тогда вы сами убили бы невинного человека, разве нет? Хорошо, пусть, да, я признался и повторю: я виновен. Это уже… это уже ясно… Но откуда вам было знать, что это так! Посмотрите вокруг — неужели вы думаете, что эти сотни, тысячи казненных — все до единого виноваты в том, что им приписывают?! Один только донос ничего не доказывает! И признание под пыткой ничего не доказывает! Вчера я сознался бы даже, что убил собственных родителей!
Молчание. Выдохся. Мало сил. И страх. Почти ужас, что — перебрал…
— Не бойся. Ты действительно можешь г-говорить, что угодно; я ведь обещал… Что касается тысяч — конечно, нет. Я так не думаю.
— Тогда… зачем!
— Не того спрашиваешь, сын мой. Я над этим не властен, и это не моя вина. А что до т-тебя — не в доносе дело, хотя именно с него все и началось. Я просто знал, что ты это сделал.
— Но… — почти шепот, — откуда?..
— Я скажу, откуда. В тебе есть особая с-сила, а я чувствую людей, обладающих ею. Вот и все.
Молчание. Тишина — недоверчивая. Тишина — потрясенная. Тишина — испуганная…
— Значит… поэтому первые два допроса проводили только двое судей… и потом они призвали вас, чтобы…
— Да. Не ты один п-помнишь о тысячах осужденных невинно. Мои братья тоже заподозрили простой донос из злобы или зависти. Тебя спрашивали, есть ли у тебя друзья, которые могли бы рискнуть ради тебя жизнью или репутацией; если бы т-такие нашлись, их вызвали бы в качестве свидетелей, чтобы услышать, что скажут те, кто не боится и не станет наговаривать на тебя. Говорю это, чтобы обелить в т-твоих глазах тех, кого ты для себя уже счел извергами. Чтобы не совершить ужасной ошибки, они обратились ко мне. Я чувствовал, как в тебе вздрагивает дарованная тебе сила, когда спрашивал о совершенном тобой. П-потому я знал, что ты — лжешь.
— Дарованная?..
— Кто-то рождается с серыми глазами. Кто-то одарен мощным т-телом, сильнее прочих людей. Кому-то Бог дал дар складывать стихи. Кому-то Он дает способность творить то, что не могут делать д-другие люди. Ты этот дар применил во зло.
Молчание…
— Вы не похожи на инквизитора, отец…
Усмехнулся. Не выдержал.
— Конечно, я не похож, потому что я и есть инквизитор. А те, о к-ком ты спрашивал меня, похожи. Но ими не являются. Их наказание найдет их еще — в этой ли жизни или в с-следующей…
— Вы… могли тогда сказать об этом…
— О том, на что я с-способен? И что тогда? Ты признался бы сразу?
Молчание.
— Вот видишь. И — я об этом сказал. Я ведь говорил тебе: я знаю, что т-ты это сделал. Ты меня не слышал. Ненавидеть меня ты можешь, я это понимаю. Мы просто люди, и некоторые чувства в нас сильны, и благие, и дурные, но — теперь ты можешь сказать, что поступал… неверно? Теперь — можешь с-сказать, что ты был глубоко неправ, когда отказывался говорить со мной? Когда я не угрожаю тебе ни болью, ни смертью, теперь — ты согласишься, что прав был я?
Молчание…
— Тогда ты ненавидел свою жертву, ты д-думал — зачем я буду позволять им прекращать ее мучения, если из-за нее так мучаюсь я! Ты ведь тогда так и думал — «из-за нее», хотя это просто нелогично, не с-соотносится со здравым смыслом. Было?
Молчание.
Шепот:
— Да…
— Сначала была надежда — спасут. Я з-знаю. Потом, уже без надежды на помощь, маленький шанс на то, что тебе поверят, ничего не добившись, если немного потерпеть… Да?
Шепота нет. Кивок и болезненный стон.
Да. Было…
— А потом… Ведь нельзя под такой п-пыткой убедительно оправдываться, если не убедить самого себя в том, что чист, если не притворяться от души; и даже были моменты, к-когда ты верил самому себе, и в каждом крике была неподдельная искренность… Было?
— Было…
Было…
— Так скажи мне теперь: к-кто был прав все это время? Ты перенес столько страданий — за что? Помнишь, о чем я спрашивал?
Еле слышно:
— Еще бы…
— Хотя бы теперь ты можешь с-сказать, что заставляло тебя хранить молчание, когда стало ясно, что тебе не поверят, что никто тебя не станет с-спасать? Что, кроме гордости, ничем не оправданной?
— Не знаю…
— Ничего. И гордость хороша, но в разумных пределах. Не тогда, когда она губит тебя п-просто так. И тело, и душу. Хорошо умирать с гордо поднятой головой, когда ты отстаиваешь честь или жизнь, к-когда жертвуешь собою за любовь к ближнему… да к любому живому существу, хоть к цыпленку, но не тогда, когда смерть приходит потому лишь, что ты ошибся и не желаешь из гордости признать это. С-скажи, разве я не прав?
— Вы правы…
— И разве тогда я был не прав? После всего, что ты уже понял — разве и тогда я был н-не прав?
