Александр Антонов - Орлы и звёзды
— Браточки, прикурить не дадите?
Фрол торопливо – видимо, чтобы я не опередил – тянет из кармана спички. Проситель, прикуривая, как бы невзначай, освещает лицо Фрола дополнительным светом. Вместо пароля фейсконтроль, понятно… Вскоре сворачиваем в подворотню. Тень, ещё одна, но к нам больше никто не подходит. Тёмный подъезд, шаткая деревянная лестница. В прихожей неожиданно светло. Нас окружают. Фрол молча поднимает руки. Следую его примеру. Это что – обыск? Фигня это, товарищи, а не обыск! Захотел бы – РПГ пронёс. Да, работы непочатый край! Фрол ведёт меня в небольшую комнату. Мебели, кроме стола и двух стульев, никакой. На столе керосиновая лампа с притушенным фитилём. Фрол подталкивает меня к свободному стулу, и произносит в направлении стула занятого:
— Привёл, товарищ Матвей!
В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждёт, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает её ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо моё освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы – настоящие ли?
— Ну здравствуй, товарищ Ежов! — произносит мой визави, но руки не протягивает.
Осторожно отвечаю:
— Здравствуйте…
— Товарищ Матвей, — подсказывает собеседник. — Зови меня: товарищ Матвей.
Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ёрш (я ведь всё-таки ещё и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабочей окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идёт к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может ещё и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.
— На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдёшь! — тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. — На фронте у нас людей хватает. Нам тут надёжные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!
Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что «вот-вот» наступит в конце февраля грядущего года.
Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвёл итог беседе:
— Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится – перейдёшь на нелегальное положение. — Встал и протянул мне руку.
Глава четвёртая
ГЛЕБВетер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче упёрся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унёсся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где «сидор»? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, «про геолога и эхо». А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чёртов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унёс? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных ещё при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что ещё не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, чёрт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!
Стоп, Абрамов! Теперь думать. Мистику и розыгрыш отбрасываю сразу. Мистика хороша в кино, а для розыгрыша слишком затратно. Тогда что? А то, товарищ подполковник, что, похоже, оторвали тебя от жирной сиськи, не дав и отхлебнуть-то как следует, и сунули в какую-то передрягу, пока непонятно какую. То, что без спросу, это как раз не удивительно. С НИХ станется! С кого «с них»? Это пока не столь важно. Главное – зачем? Ключевым моментом является вихрь и звук колокола. До них была пьяная троица и Барабинск, после – нет. Похоже, на мне испытали новое психотропное средство. Ввели, скорее всего, заранее, а во время вихря активировали. Интересно, как долго я был в отключке: несколько часов? — сутки? — больше? По крайней мере, времени хватило на то, чтобы переправить меня в другое место. И что теперь? ОНИ там у себя потирают, небось, потные – мне почему-то приятно думать, что они у них потные – ладошки и ждут, как поведёт себя подопытная мышка. А не сунуть ли мне нос в мышеловку, то бишь, не пойти ли прямиком на вокзал? Стоп! Без денег и документов, — они остались в пропавшем «сидоре» – с карабином за плечами, в странном прикиде и с карманами набитыми царскими деньгами?
С деньгами мне Макарыч подсуропил. У моих «охотничков» вошло за правило в период охоты играть в преферанс исключительно на царские деньги. Я, было, сунулся к коллекционерам, но там такие бабки запросили, что я, признаться, приуныл. А Макарыч, как прознал про мою беду – только хмыкнул. Поскрёб по своим милицейским сусекам и набрал мне пригоршню монет и несколько бумажек, или бон, как он их назвал. Наши современные деньги я хранил в бумажнике, который теперь тю-тю, а эти рассовал по карманам.
Идти со всем этим добром на вокзал – это идти до первого патруля. Дальше или «обезьянник», или психушка. Спрятать пока карабин и деньги? Ага, ещё и одежду и прийти на вокзал в трусах и тельнике. Дальше то же: патруль – «обезьянник» или психушка. И ОНИ всё это наверняка просчитали. Значитца так, уходим в сумрак, пока не прояснится, во чё мы тут играем.
Я повернулся спиной к путям и пошёл прямиком в темень. Уткнулся в ограду, перемахнул через неё и оказался на подсвеченной свежевыпавшим снегом улице. И куда теперь? Короткий вскрик разорвал морозный воздух. Похоже, женщина кричала. Прислушался. Тихо. Постоял. Ничего, кроме подвывания ветра. Может его шуточки? Нет, опять крикнула, только теперь как-то сдавленно. Не знаю, на что тут меня проверяют, только этого я терпеть не буду! Бегу на крик. За углом какая-то возня. Подбегаю ближе. Три амбала ломают какую-то девушку. Она, хоть и с зажатым ртом, но брыкается изо всех сил. Кричу:
— Вы что творите, гады?!
Один отделяется от кучи-малы и ко мне. И сразу тычет кулаком в лицо. Естественно не попадает, а я, естественно, попадаю, он падает. Этот пока не страшен. Бегу к остальным. Не больно-то ребята ловки. Против меня могли бы и покрепче бойцов выставить. А может специально так, чтобы я их не сильно покалечил? Короче, даже чехол с карабином сбрасывать не пришлось, всего-то по разу и приложился. Как поднялись, так в разбег. Мы на тренировках и то жёстче махались. Подхожу к девахе. Сидит в сугробе, таращится. Наклоняюсь, протягиваю руку. Суёт мне свою ладошку в варежке. А деваха-то вроде симпатичная!
Хлопает ресницами и произносит, как колокольчик прозвенел:
— Спасибо вам, дяденька!
Рассмешила она этим своим «дяденька». Отвечаю сквозь смех:
— На здоровье, тётенька!
Взмахнула от удивления ресницами и залилась звонким смехом. А я уже посуровел и строго так спрашиваю:
— И чего же ты удумала в такую темень одна гулять?
Но меня она, похоже, совсем не боится, отвечает так же весело:
— Так и не гуляю я вовсе. Я домой от подружки иду.
— Ну ежели от подружки, тогда конечно, — соглашаюсь я с её непробиваемым по своей наивности аргументом. — Пойдём, провожу, что ли?
Помог ей отряхнуть полушубок, и она пошла впереди, а я, стало быть, сзади в боевом охранении. Недолго шли. Встали у низкого палисада, за которым тускло светилось одно из трёх выходящих на улицу окон деревянного дома.
— Вот я и пришла.
А мне что ответить?
— Прощай, — говорю, — тогда.
Замешкалась, может что сказать хотела? Но видно передумала или постеснялась, махнула рукой и пошла к калитке. А я стою дурак дураком и сам себе думаю: «А ночевать-то ты на улице собираешься?»
— Постой, — кричу, — красавица!
Остановилась, повернулась, смотрит вопросительно.
— Не подскажешь, — спрашиваю, — где человеку приезжему переночевать можно?
Задумалась. От напряжения мысли аж губку нижнюю прикусила. Сверяется со сценарием? Наконец нашло на неё просветление. Оставила губу в покое и ответила довольно решительно:
