Юрий Гулин - Орлы и звезды. Красным по белому(СИ)

   - Привел, товарищ Матвей!

   В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждет, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает ее ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо мое освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы - настоящие ли?

   - Ну, здравствуй, товарищ Ежов! - произносит мой визави, но руки не протягивает.

   Осторожно отвечаю:

   - Здравствуйте...

   - Товарищ Матвей, - подсказывает мне собеседник. - Зови меня: товарищ Матвей.

   Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ерш (я ведь все-таки еще и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабой окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идет к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может еще и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.

   - На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдешь! - тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. - На фронте у нас людей хватает. Нам тут надежные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!

   Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что 'вот-вот' наступит в конце февраля грядущего года.

   Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвел итог беседе:

   - Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится - перейдешь на нелегальное положение. - Встал и протянул мне руку.

  Глава четвертая

   Ветер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче уперся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унесся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где 'сидор'? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, 'про геолога и эхо'. А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чертов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унес? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных еще при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что еще не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, черт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!

   Стоп, Абрамов! Теперь думать. Мистику и розыгрыш отбрасываю сразу. Мистика хороша в кино, а для розыгрыша слишком затратно. Тогда что? А то, товарищ подполковник, что, похоже, оторвали тебя от жирной сиськи, не дав и отхлебнуть-то как следует, и сунули в какую-то передрягу, пока непонятно какую. То, что без спросу, это как раз не удивительно. С НИХ станется! С кого 'с них'? Это пока не столь важно. Главное - зачем? Ключевым моментом является вихрь и звук колокола. До них была пьяная троица и Барабинск, после - нет. Похоже, на мне испытали новое психотропное средство. Ввели, скорее всего, заранее, а во время вихря активировали. Интересно, как долго я был в отключке: несколько часов? - сутки? - больше? По крайней мере, времени хватило на то, чтобы переправить меня в другое место. И что теперь? ОНИ там у себя потирают, небось, потные - мне почему-то приятно думать, что они у них потные - ладошки и ждут, как поведет себя подопытная мышка. А не сунуть ли мне нос в мышеловку, то бишь, не пойти ли прямиком на вокзал? Стоп! Без денег и документов, - они остались в пропавшем 'сидоре' - с карабином за плечами, в странном прикиде и с карманами набитыми царскими деньгами?

   С деньгами мне Макарыч подсуропил. У моих 'охотничков' вошло за правило в период охоты играть в преферанс исключительно на царские деньги. Я, было, сунулся к коллекционерам, но там такие бабки запросили, что я, признаться, приуныл. А Макарыч, как прознал про мою беду - только хмыкнул. Поскреб по своим милицейским сусекам и набрал мне пригоршню монет и несколько бумажек, или бон, как он их назвал. Наши современные деньги я хранил в бумажнике, который теперь тю-тю, а эти рассовал по карманам.

   Идти со всем этим добром на вокзал - это идти до первого патруля. Дальше или 'обезьянник', или психушка. Спрятать пока карабин и деньги? Ага, еще и одежду и прийти на вокзал в трусах и тельнике. Дальше то же: патруль - 'обезьянник' или психушка. И ОНИ все это наверняка просчитали. Значитца так, уходим в сумрак, пока не прояснится, во че мы тут играем.

   Я повернулся спиной к путям и пошел прямиком в темень. Уткнулся в ограду, перемахнул через нее и оказался на подсвеченной свежевыпавшим снегом улице. И куда теперь? Короткий вскрик разорвал морозный воздух. Похоже, женщина кричала. Прислушался. Тихо. Постоял. Ничего, кроме подвывания ветра. Может его шуточки? Нет, опять крикнула, только теперь как-то сдавлено. Не знаю, на что тут меня проверяют, только этого я терпеть не буду! Бегу на крик. За углом какая-то возня. Подбегаю ближе. Три амбала ломают какую-то девушку. Она, хоть и с зажатым ртом, но брыкается изо всех сил. Кричу:

   - Вы что творите, гады?!

   Один отделяется от кучи-малы и ко мне. И сразу тычет кулаком в лицо. Естественно не попадает, а я, естественно, попадаю, он падает. Этот пока не страшен. Бегу к остальным. Не больно-то ребята ловки. Против меня могли бы и посильнее бойцов выставить. А может специально так, чтобы я их не сильно покалечил? Короче, даже чехол с карабином сбрасывать не пришлось, всего по разу-то и приложился. Как поднялись, так вразбег. Мы на тренировках и то жестче махались. Подхожу к девахе. Сидит в сугробе, таращится. Наклоняюсь, протягиваю руку. Сует мне свою ладошку в варежке. А деваха-то, вроде, симпатичная!

   Хлопает ресницами и произносит, как колокольчик прозвенел:

   - Спасибо вам, дяденька!

   Рассмешила она этим своим 'дяденька'. Отвечаю сквозь смех:

   - На здоровье, тетенька!

   Взмахнула от удивления ресницами и залилась звонким смехом. А я уже посуровел и строго так спрашиваю:

   - И чего же ты удумала в такую темень одна гулять?

   Но меня она, похоже, совсем не боится, отвечает так же весело:

   - Так и не гуляю я вовсе. Я домой от подружки иду.

   - Ну, ежели от подружки, тогда конечно, - соглашаюсь я с ее непробиваемым по своей наивности аргументом. - Пойдем, провожу, что ли?

   Помог ей отряхнуть полушубок, и она пошла впереди, а я, стало быть, сзади в боевом охранении. Недолго шли. Встали у низкого палисада, за которым тускло светиться одно из трех выходящих на улицу окон деревянного дома.

   - Вот я и пришла.

   А мне что ответить?

   - Прощай, - говорю, - тогда.

   Замешкалась, может, что сказать хотела? Но, видно, передумала, или постеснялась, но махнула рукой и пошла к калитке. А я стою, дурак дураком, и сам себе думаю: 'А ночевать-то ты на улице собираешься?'

   - Постой, - кричу, - красавица!

   - Остановилась, повернулась, смотрит вопросительно.

   - Не подскажешь, - спрашиваю, - где человеку приезжему переночевать можно?

   Задумалась. От напряжения мысли аж губку нижнюю прикусила. Сверяется со сценарием? Наконец нашло на нее просветление. Оставила губу в покое и ответила довольно решительно:

   - А у нас и переночуете!

   А мне еще поиграть хочется. Спрашиваю, как бы в сомнении:

   - А удобно, родители против не будут?

   Изобразила и она сомнение, потом обнадежила:

   - Отец у меня, конечно, строгий, но как прознает, что вы для меня сделали, смилостивится.

   Ну, смилостивится, так смилостивится. Топаю за ней в хату. Через сени входим в большую комнату и застываем у порога.

   - Тятенька, я гостя привела!

   Крикнула вроде и весело да как-то неуверенно. Какой у них мудреный сценарий! В комнате полумрак. От керосиновой лампы много ли света? Из-за стоящего у дальней стены стола поднимается мужик и идет к нам. А девчонка тараторит, что твой пулемет, и про то, как напали на нее по дороге домой лихие люди, и про то, как я ее спас. Закончила фразой: