Андрей Архипов - Ветлужцы
— Давай, красавица, — подобрался тот, протягивая ладонь и чуть смущаясь, что скреплять договоренность придется с бабой. — Все возьму. Вот тебе в том мое слово!
— Ну-ка, охолонь, Федька! — резко вмешался Кузьма, заставив того отдернуть протянутую руку. — Какое имя от родителей получила, молодица?
— Получать легко, отдавать трудно. Ну да ладно, бери за так, купец: Улиной меня родные зовут.
— Так вот, Улина, набавь куну к каждой цене, что тебе этот... купчишка сказал, и товар на мой ушкуй грузи.
— Эй, Кузьма, да что ж ты делаешь? — возмущение было написано большими буквами на лице Федора. — Не пожалует тебя Захарий за такое твое вмешательство!
— С Захарием я сам разберусь, если... когда он поправится. И, между прочим, Федька, за лечение его я сговаривался заплатить, хотя его монеты все у тебя в мошне лежат целехонькие. Не пришел ты вечор ко мне и не предложил серебро своего хозяина за его же здоровье выложить!
— Кгхм... моя вина, Кузьма. Однако же и ты не прав.
— Ну, раз признал, то отойдем в сторонку и сговоримся, — кивнул в ответ купец и повернулся, чтобы начать выбираться из толпы.
— Ох, теперь гораздо проще все стало, — облегченно вздохнула Улина, провожая взглядом развернувшихся новгородцев. — Ну что, воевода, верно ли то, что возьмешь ты весь мой товар за ту цену, что называлась тут?
— Сговаривались лишь насчет котлов, — подыграл ей Петр. — Однако же и по поводу другого товара я поторговаться не прочь. Прибыток сулит эта утварь изрядный если развезти ее по поселениям нашим. Однако не уверен я, что такую цену готовы заплатить людишки. Поиздержались они мехами в этот год... Разве что отдать в расчете на зимнюю добычу?
Замершие при первых словах черемиски новгородцы переглянулись и вернулись обратно к разложенному товару, стараясь не обращать внимания на его хозяйку.
— А не дурят ли нас, Федька, а? — внятно произнес в толпу Кузьма. — Вечор сказывали, что черемисы те княжьими ратниками являются. А окрест сей девицы более никого из ее племени не наблюдается...
— Точно! — просиял Федор. — Она же нам про рать толковала, которую нанимала, дабы на полудень ходить. А где она, эта рать-то? Нечистое дело тут творится, сговорились они.
— Что скажешь, девица? — кинул Кузьма вопрос в задорные, полные бесенят глаза Улины.
— А то и скажу, купец, что зря ты пытаешься камешки подводные в таком простом деле найти. Думаешь, что такой поход без ведома ветлужского кугуза мог случиться? А монеты на сей товар я у себя взаймы взяла, мошну из-под поневы достав?! Ох, да что я мелю-то, пустоголовая! — запричитала Улина. — И зачем я тебя обманываю, купец честный новгородский! Да сами они тут горшки эти клепают! Каждый второй у них тут кузнец! И бабы, и дети!
— Ладно, остановись! — потряс головой Кузьма, не обращая внимания на оторопелые взгляды, которыми награждали черемиску Петр и другие общинники в толпе. — Аж звон в ушах пошел от придумок твоих... А почему товар в этой веси? Пошто не самому кугузу отвезли, дабы лицезрел он плоды дел своих торговых?
— На это я тебе отвечу, купец, — вмешался Петр, в голове у которого сразу закрутились те наставления, которые ему оставил воевода. — Утварь сия предназначена была для продажи в землях суздальских, муромских и рязанских. А мы первое поселение по Ветлуге, где храниться может этот товар без разорения для кугуза. Пошлин не берем, охрану предоставляем... Более того, скажу я тебе, вои наши вместе с черемисами ходили в земли дальние и ныне в Суздаль с ними же отправились. Только вот оплошали мы немного, сговорившись за серебро стеречь по дороге этот груз железный! — Он досадливо цокнул языком и добавил. — Нет бы долю в товаре взять!
— Да ты сам видишь, Кузьма, — поправила что-то в своей прическе Улина, — сколько воев тут живет, да какие! Черемисские гридни ни в какое сравнение не идут с ними. Я не про доблесть воинскую сказываю, — поправилась она, увидев смешинки в глазах новгородцев, — а про доспехи и ратное умение! Видел ли ты такое, чтобы на каждом втором муже в захудалой веси бронь добрая была вздета, и сабли харалужные на поясах висели, а? Потому и выбрал их князь наш. С одной стороны — в землях его живут, зависят от него, с другой — с силой такой надо в мире жить, а то и в союзе... Да и применять ее себе на пользу.
— Уговорила, языкастая, — махнул рукой Кузьма, не имея сил более спорить. — Берем мы по Федькиной цене весь товар твой на двоих.
— Так бери! Только кто ж тебе отдаст его, золотой мой? — ухмыльнулась Улина. — Мы с Федором не сговорились, а моя цена в половину его дороже была. Да еще Петр, что воеводу замещает, себе товар требует.
— Да неужто ты, краса ненаглядная, не уступишь нам до цены нашей? — с придыханием вмешался младший из новгородских купцов. — Ведь все скопом берем...
— Мне, Федор, со своего лица воду не пить! — отрезала черемиска. — Оттого, что ты его похвалишь, оно милей мне не будет. Хотя... раз такое дело, могу еще набавить цену на утварь свою, если хочешь!
— Э... Это еще почему?
— А за погляд приятный, — ехидно ответила Улина. — Мыслю я, что ты торгуешься так долго лишь для того, чтобы лицезреть меня подольше. А за удовольствие надо платить!
— Так мне что, за взгляд на парчу мою монеты с людишек ваших спрашивать? То же ведь красота неописуемая!
— Не за взгляд, Федор, — покачала та головой. — Если покупатель подойдет, да вместо тебя сам твой товар нахваливать начнет, неужто ты цены не поднимешь?
— Так-то оно так, да я не товар превозношу, а красоту твою...
— Так и я не набавляю, а лишь грожусь! А могу, если не прекратишь мне зубы заговаривать!
— Ну, хватит, Федька, — вмешался Кузьма, слушавший перебранку с насупившимися бровями. — Ты, девица...
— Баба я, Кузьма, давно уже баба вдовая, правильно ты меня назвал недавно...
— Будь, по-твоему, Улина, баба так баба. Какая цена твоя? Не для торга, а по какой отдашь? Иначе развернемся и уйдем. И на прибыток свой плюнем...
— На прибыток ты свой не плюнешь купец, — замотала головой черемиска. — Разве что припечет тебя сильно... Но цену скажу. По дюжине кун с котлов скину от моей цены, по десять с горшков и по пять со сковород. Таков мой сказ.
Федор пододвинулся к Кузьме и скороговоркой нашептал ему конечную стоимость каждого покупаемого изделия. Тот поморщился и продолжил торг:
— Еще по десятку кун скинь с каждой вещи, красна дев... Улина, и по рукам ударим.
— Лишь по пяти могу, а со сковород только по три. Но ты заберешь весь мой товар, так?
— Заберу, слово даю. А Петр пусть уж у меня покупает, — хмыкнул Кузьма в бороду.
— Вот моя в том рука, купец, — узкая ладошка утонула в лапе торгового гостя, вызывая гул одобрения со стороны окружающей толпы.
— Так, насчет погрузки... Сколь товара мы взяли, Федька? А то мне надобно сукно свое переложить для устойчивости.
— Дык... Так покидаешь, откель ему много быть? Хоть и грозилась мне она половину ушкуя загрузить, так если на двоих делить...
— Делить, делить... — передразнил Кузьма своего напарника, тряся бородой. — Федька! Белены ли ты объелся, не вызнав, за что торговался? Вот и имей дела с таким сиволапым... Ох, Захарий, Захарий. Ну да ладно, зарубку себе поставлю на память о твоем разумении.
— Нагнись ко мне поближе, купец, — поманила новгородца пальчиком Улина. — Ухо свое мне подставь, говорю, а то не достану я до тебя!
Черемиска приблизила свои губы к нагнувшемуся Кузьме и что-то ему прошептала. Тот недоуменно отшатнулся и попросил повторить еще раз. Однако та в ответ притворно надула губки и раскинула руки, созывая начавшую было расходиться толпу.
— Эгей, люди честные, купец-то не верит моему счету! — Улина полезла за сапожок и достала оттуда выглаженный кусочек бересты. — Читай, коли умеешь. Тут все написано про товар ваш. Чего, где и сколько. Добрые люди помогли, сама-то я письму не обучена.
— Э... да не наше это письмо, хоть и похоже чем-то, — помотал головой Кузьма, который некоторое время честно пытался разглядывать вырезанные знаки, но потом отдал бересту обратно. — Это где ж ты такого грамотея нашла, что совсем невнятные резы нанес? Небось, и заплатила ему? А, девонька?
— Тетка Улина, дайте мне, — вперед протиснулся паренек с огненной шевелюрой и протянул руку за записью товара.
— Э, Вышата?
— Он самый, я давно тут стою, а на бересте сам писал.
— От какой умелец выискался, — начал похихикивать Кузьма с вторившим ему Федором.
— Вместе посмеемся, дайте срок, — пробурчал Рыжий и начал зачитывать список. — Котлы большие. Всего двести восемьдесят штук, котлы...
Смех мгновенно прекратился и Кузьма хищно подобрался.
— Сколь, говоришь, по счету котлов?
— Две сотни и еще восемь десятков, что непонятно-то?
— Ты, малец, не дорос еще, дабы возмущение свое проявлять при старших, — рука Кузьмы выпросталась из суконной однорядки, накинутой прямо на доспех, чтобы дать затрещину пацану, но тот успел юркнуть за спину черемиски.
