Евгений Лукин - Миссионеры
Он вошёл, и разговор оборвался. Оба пилота встали перед стратегом. Лицо у вестника снова было надменное, замкнутое.
— А что ты сам об этом думаешь? — спросил Сехеи. — Почему послали именно тебя? И на такой машине?
— Я — вестник, — сдержанно ответил Арраи.
Этим было сказано всё. Жги его, прокалывай медленно бамбуком — ответ будет один: я — вестник. И не было ещё случая, чтобы хоть кто-нибудь из них заговорил и открыл бы, с какой истинной целью он послан. Да им и не сообщали никогда истинной цели. И не потому, что в мужестве их сомневались, а так — на всякий случай.
— Я знаю, — мягко сказал Сехеи. — И не буду тебя больше об этом спрашивать…
Он повернулся и увидел, что у входа, придерживая циновку, стоит Таини и смотрит на парламентёра.
— Я искала тебя, — сказала она, заставив себя наконец повернуться к стратегу.
Они вышли и остановились у стены ангара.
— Я запросила «тростник». Того человека найти нигде не удалось. Видимо, они уже убили его…
— На решётках смотрели?
— Рано… — помолчав, отозвалась она. — К решёткам его вынесет завтра к полудню…
Сехеи оглянулся на вход в укрытие.
— Так ты не хочешь поговорить с ним?
— Не знаю, — сказала она. — Нет.
— Почему?
— Не знаю… — Таини с тоской смотрела на проступающие сквозь циновку тени бамбуковых рёбер ангара. — Я сейчас увидела его… Это он, но… Это уже совсем другой человек, тама’и. Он давно всё забыл. Мы теперь просто не поймём друг друга…
Каравелла «Святая Дева»
Пятидесятый день плавания
Молясь и предаваясь благочестивым размышлениям, я прогуливался в одиночестве по песчаному, усеянному невиданными раковинами берегу, когда зрение моё было смущено следующей картиной: два солдата заметили подкравшегося к лагерю туземца, и один из них со смехом выстрелил из мушкета. Несчастный упал, и солдат с ножом в руке приблизился к нему, намереваясь зарезать раненого, как бессмысленное животное.
Я поспешил к ним и приличными случаю словами указал солдату, что он берёт на душу тяжкий грех, убивая человека ради забавы. На это солдат возразил мне, что поскольку туземец не приобщён к истинной вере и не знает Бога, то, следовательно, в убийстве его не больше греха, чем в убийстве зверя.
«Домашний скот дьявола» — так выразился этот простолюдин, и я не мог не подивиться меткости его слов. Действительно, лицо несчастного было обезображено изображениями ската и акулы, которые, как известно, суть не что иное, как два воплощения врага рода человеческого.
Но мне ли, искушённому в риторике и богословии, было отступать в этом споре! Не лучше ли будет, вопросил я, дать Божьему созданию умереть не как зверю, но как человеку, узревшему свет истинной веры? И солдат, подумав, спрятал свой нож.
Сердце моё ликует при воспоминании о том, какая толпа собралась на берегу, дабы присутствовать при совершении обряда, какой радостью и благочестием светились обветренные грубые лица этих людей, как ободряли они — низкими словами, но искренне — туземца, готового воспринять свет Божий.
Адмирал был недоволен, что отплытие откладывается, но даже ему пришлось уступить единому порыву осенённой благодатью толпы. Обряд был совершён, и туземца с торжеством возвели на костёр, ибо теперь, перестав быть бессмысленным животным, он подлежал церковному суду за явную связь с дьяволом.
Прими его душу, Господи! Он умер как человек, пламя костра очистило его, выжгло все вольные и невольные прегрешения.
А ночью мне явился некто в белых ризах и рёк: иди на юг. Там живут, не зная веры, не ведая греха, и золото лежит, брошенное за порогами хижин…
Руонгу, резиденция Старого
Шестьдесят первый год высадки. День двести шестой
Поскрипывали канаты. Шурша серым, высохшим до хрупкости маскировочным тряпьём, плетёная кабина подвесной дороги карабкалась всё выше и выше вдоль зелёного склона Руонгу. Зелень, впрочем, была с белёсым налётом, а подрагивающую кабину то и дело обдавало тухлыми запахами химического завода.
Полуобернувшись, Сехеи хмуро следил через плечо, как отступает подёрнутая мутной плёнкой бухта, с каждым метром пути становясь всё красивее. То здесь, то там беспорядочно мелькали ослепительные вспышки передающих зеркал.
Руонгу лихорадило. В порту происходило и вовсе что-то непонятное. Пока запрашивали по гелиографу подтверждение вызова, у Сехеи было время понаблюдать, как спешно ведётся разгрузка только что загруженного к эвакуации каравана.
Обычная предвоенная неразбериха.
Между тем листва, проползающая под ногами, стала, как и положено листве, зелёной, тошнотворные запахи остались внизу, ещё метров двадцать — и терраса… Вскоре кабина остановилась, покачнувшись, и Сехеи неловко выбрался наружу.
Его ждали. Хмурый паренёк с лёгким ракетомётом под мышкой отступил перед ним на шаг. В глаза не смотрит, но короткий ствол направлен прибывшему в живот. Судя по татуировке, новый пилот и телохранитель Старого… Странно, подумал Сехеи. Что могло случиться с Анги? Старый, помнится, был очень привязан к своему прежнему пилоту.
Паренёк пропустил стратега вперёд, и они двинулись мимо распяленной на бамбуковых шестах жёлто-зелёной мелкоячеистой сети, под которой уставила в небо туго набитые ракетами соты зенитная установка.
Далеко внизу за оперёнными пальмами обрывом сияла жемчужная бухта Руонгу. На краю обрыва два связиста в поте лица работали с Большим Зеркалом. С тем самым зеркалом, что передало вчера неслыханный приказ — поверить парламентёру.
В целом здесь ничего не изменилось. Хижина Старого по-прежнему располагалась неподалёку от горного озерца. Она мало чем отличалась от хижины самого Сехеи — лёгкий разборный каркас и циновки, испятнанные с внешней стороны клочьями маскировочной зелени. У берега под естественным навесом из листвы покачивался на поплавках всегда готовый к старту двухместный ракетоплан. Поодаль в скальной стене зияла дыра — вход в пещеру-укрытие.
Они остановились перед распахнутой настежь стеной хижины.
— Ты можешь отдыхать, малыш, — раздался слабый надтреснутый голос. — Оставь нас…
Перед распахнутой настежь стеной на странной конструкции из бамбука, именуемой стулом, сидел ровесник мира. Сидел бог. В нём было пугающим всё: и древнее — цвета песка — лицо, нетатуированное, как у оборотня, и то, что от горла до пят он всегда был закутан в белую тапу. Но главное, конечно, глаза. Нечеловеческие, водянисто-голубые, страшной глубины глаза.
— А ты располагайся, тамахи. Разговор будет долгий…
Те же слова, та же интонация, что и девять лет назад, когда Старый отстранил его от командования и загнал на год к южным хеури.
Сехеи опустился на циновку, и оба посмотрели вслед уходящему пилоту. Он даже со спины был хмур, этот подросток, даже ракетомёт его на длинном ремне болтался так, словно готов был в любой момент огрызнуться короткой очередью. Сам по себе.
— Видел? — ни с того ни с сего ворчливо пожаловался Старый. — Оскорбили его!.. Вместо того, чтобы сжечь в первой стычке, взяли и приставили к старой развалине. Ни полетать, ни пострелять…
С личными пилотами Старому не везло. Каждый вновь назначенный молокосос на удивление быстро избавлялся от почтительного трепета, начинал капризничать, дерзить… Хотя, с другой стороны, всё правильно: нельзя воину быть на побегушках. Пусть даже на побегушках у бога…
— А где Анги? — спросил Сехеи.
Уголки рта у Старого сразу опустились, морщинистое лицо застыло в скорбной маске.
— Не знаю, — брюзгливо отозвался он. — В нейтральных водах, надо полагать… Отпросился воевать, дурачок. Ему, видишь ли, уже двадцать лет, а он ещё не убит! Сам понимаешь: неловко, люди коситься начинают…
Умолк с ядовитой полуулыбкой на сухих старческих губах. Сехеи ждал, но Старый, казалось, забыл о нём — остекленело смотрел куда-то поверх плеча стратега.
— Старый, — негромко позвал Сехеи. — Ты вызвал меня…
— Да, — сказал Старый. — Вызвал…
Глаза его ожили. Кроме личных пилотов, Сехеи, пожалуй, был единственным, кто мог долго и спокойно глядеть в глаза Старому. О Старых можно сплетничать, можно рассказывать шёпотом страшные легенды об их происхождении, можно даже усомниться в их мудрости. Но всё это — за спиной, тайком.
— Сехеи, — сказал Старый. — Так уж вышло, что мы гребём с тобой в одной лодке второй десяток лет. Ты был ещё нетатуированным малышом на Детском острове, а я уже знал о тебе. А ты обо мне узнал и того раньше… Всю жизнь ты получал от меня советы, прислушивался к ним… Или не прислушивался. Чаще всего не прислушивался… Скажи, тебе никогда не приходило в голову: а кто они, собственно, такие, эти Старые? По какому, собственно, праву они решают твою судьбу?
